Страница 54 из 60
Конец фильма
Революция загнала и Ханжонкова, и Дранкова в один город – в Ялту. Здесь Ханжонков попытался восстановить свою отнятую большевиками киноимперию и построил то, что современники назвали «российским Голливудом», а мы сейчас называем Ялтинской киностудией. Дранков же ничего не предпринимал и в 1920 году махнул в Константинополь.
Сведения о дальнейшей жизни «первого российского кинопатриота» крайне противоречивы. Кто-то говорит, что он занялся тараканьими бегами, кто-то утверждает, что он начал в городе свой кинопрокат. Точно известно, что в 1927 году он перебрался в Голливуд, где открыл контору и даже попытался снять «большую русскую картину», однако дело не пошло. Дальше сведения опять разнятся. Кто-то утверждает, что в последние годы жизни Александр Осипович владел мелкой лавкой по торговле кинопринадлежностями в Сан-Франциско, но разорился и умер в нищете; кто-то, напротив, утверждает, что он вдруг стал миллионером, купил яхту и укатил в неизвестном направлении. И даже точный год смерти «первого русского кинопатриота» нам неизвестен.
Ханжонков же от новой власти не бежал. Он от нее уехал в 1920 году лечить ревматизм – сначала в Баден-Баден, а потом – в Берлин. Вместе с обеими женами и с детьми. Впрочем, двоеженцем он пробыл тут недолго: Антонина Николаевна бросила мужа, как только у него кончились деньги. А потому, когда в 1923 году Госкино пригласило его вернуться в Москву для того, чтобы помочь в создании пролетарской киностудии, на родину его сопровождала (уже в качестве официальной супруги) Вера Дмитриевна.
«Рад, что вы вернулись, чтобы помочь советскому кино. Сердечно присоединяюсь к чествованию замечательного деятеля русской кинематографии» – такую телеграмму прислал Ханжонкову сам Луначарский. Однако на этой телеграмме все внимание властей и окончилось. К большому кино бывшего миллионера так и не подпустили. А когда он в 1926 году попытался-таки снять свой фильм, чуть было не посадили «за перерасход средств и невыполнение плановых обязательств». Посадить не посадили, но гражданских прав лишили, а заодно и отстранили от кино. В 1927 году Александр Алексеевич собрал вещички и вместе с семьей уехал в давно знакомую Ялту, в которой и прожил всю оставшуюся жизнь. В 1934 году уставший от нищеты, «вычищенный по 2-й категории как классово чуждый элемент, враждебно относящийся к мероприятиям советской власти» Ханжонков обратился с просьбой о помощи к председателю Государственного управления кинематографии Шумяцкому. Помощь шла больше года. Лишь в 1936 году Александру Алексеевичу была назначена «пенсия по выслуге лет».
Умер отставной подъесаул Войска Донского, купец второй гильдии, бывший миллионер и киномагнат, советский пенсионер и консультант Госкино Александр Алексеевич Ханжонков 26 сентября 1945 года.
Рассказывали, что рядом с Ханжонковским «Арсом», что на Арбатской площади, часто можно было наблюдать такую сценку: возле очереди к кассе внезапно появлялся маленький шкет, который звучным голоском объявлял: «Кина не будет, машина сломалась!» После чего он быстро, пока не прибежал швейцар, раздавал присутствовавшим листовки с рекламой расположенного неподалеку «синема Поставщика Двора Его Императорского Величества А. О. Дранкова».
БРОКАРЫ
Боги парфюмерного производства
Сейчас понять происхождение русской поговорки «Мыло черно?, да моет бело?» уже сложно. Люди забыли, что до приезда в Москву гениального рекламщика и талантливого парфюмера француза Генриха Брокара здесь в качестве основного моющего средства использовалась печная зола.
Оказывается, можно не любить страну и тем не менее приносить ей пользу. Генрих Афанасьевич Брокар терпеть не мог Россию и никогда этого не скрывал. «Выезжая из России за границу, – писал он жене, – переживаешь ощущение, будто снял с себя грязную сорочку и надел чистую». Жить в России было для него невозможно, но и работать в какой-нибудь другой стране он не мог…
Деньги на мыло
И как только классику пришло в голову назвать Россию «немытой»? Абсолютная чепуха. Как раз в России издавна существовал культ бани, воспетый еще Нестором в «Повести временных лет». Другое дело, что с мылом у нас всегда было туго.
То ли дело Париж. Тут искусство изготовления моющих средств и хорошего парфюма было поставлено на широкую ногу и имело глубокие корни. К тому времени, когда в России даже и не представляли, что мыло может иметь еще какой-то цвет, кроме черного, Атанас Брокар уже запатентовал способ изготовления мыла прозрачного.
Несмотря на оригинальность идеи, дело у молодого французского парфюмера на родине не шло – слишком велика была конкуренция. Не пошло оно и в Америке, куда он вместе с двумя сыновьями перебрался в надежде заработать большие деньги: населявшие континент переселенцы еще не готовы были к тому, чтобы тратиться на такие вещи, как чистота и аромат. Несколько лет Атанас честно пытался привить американцам любовь к мылу, однако это ему не удалось. В конце концов он затосковал, запил и вернулся в Париж.
Сыновья не собирались сдаваться. Старший решил «добивать» Америку, а младший, Анри, отправился бродить по свету, выискивая место, где его парфюмерные таланты нашли бы применение. Совершенно неожиданно таким местом оказалась далекая и огромная северная страна, о которой у молодого человека было самое смутное представление. Но приглашение на работу, полученное от давнего знакомого отца, известного французского парфюмера Гика, только что открывшего в Москве свою фабрику, заслуживало внимания. И в 1861 году 24-летний Анри перебрался в Москву, где его стали называть Генрихом Атанасовичем или Генрихом Афанасьевичем.
Впечатления от первого свидания с Москвой были самыми неприятными. Француз увидел грязных мужиков в залатанных тулупах, самодовольных и тупых чиновников, пьяных купцов. Пахло перегаром и квашеной капустой. И эта вонь преследовала чуткого на запахи парфюмера везде. Однако зарплата, получаемая им у Гика, была значительно больше той, на которую он мог рассчитывать, если бы работал в Европе. А потому приходилось терпеть. И отводить душу, только встречаясь с немногочисленными европейцами, пусть даже и не с французами, а хотя бы с бельгийцами. С ними можно было поговорить на родном языке, пожаловаться на сырую московскую погоду, на варварские обычаи московитов, вспомнить Европу…
Генрих и Шарлотта Брокар
Лучше всего молодой француз чувствовал себя в доме бельгийца, державшего магазин хирургических инструментов, – Томаса Равэ. Тому было много причин, а главная – дочь Томаса, прекрасная Шарлотта. Будучи французом до кончиков ногтей, Генрих к вопросу брака подходил прагматично: его будущая супруга должна быть деловой, хозяйственной, умной и обязательно общительной; важно, чтобы она хорошо знала французский и русский языки и могла быть при муже переводчицей и секретарем (сам Генрих желанием изучать варварский язык вовсе не горел, учил так, по необходимости, и всю жизнь говорил со страшным акцентом). Шарлотта обладала всеми этими качествами, к тому же была красива. Томас, ее отец, с интересом присматривался к амбициозному французу: дочка-то уже на выданье. И вот 7 сентября 1862 года молодые вступили в законный брак. Венчались по католическому обычаю – несмотря на то, что в патриархальной России обращение в православие сулило многочисленные выгоды, Генрих и Шарлотта свою веру не поменяли.
Теперь, когда личная жизнь устроилась, можно было начинать свое дело. Но нужны же хоть какие-то капиталы. У Гика Брокар получал хорошо, но этих денег для серьезного начинания было мало. А серьезного хотелось. Пока жена вынашивала первенца, Генрих изобретал. Он смешивал, выпаривал… и через год изобрел новый способ получения концентрированных духов. Понимая, что в России выгодных покупателей на этот вид товара не найдешь, он быстренько съездил во Францию, где и продал изобретение за 25 000 франков знаменитой фирме «Рур Бертран».