Норки!

поляне, желтая копалка остановилась под Могучим дубом. Оглушительно взревев и выпустив в воздух плотный клуб сизого дыма, она неожиданно уснула, и в наступившей тишине лесные жители услышали, как потрескивает и пощелкивает ее желтое тело, над которым дрожал нагретый воздух.

Со спины копалки слез человек. Потянувшись, он приветствовал своих товарищей с белыми блестящими головами, которые, оживленно переговариваясь, шли следом. Один из белоголовых со смехом поднял с земли дохлого кролика, который умер от страха, и, сделав ртом жевательные движения, отшвырнул тельце в кусты. Потом люди уселись под Могучим дубом — точь-в-точь как Сопричастные Попечители, — а один из них, к вящему ужасу обитателей леса, взгромоздился на Пень. Достав из блестящих свертков еду, люди принялись питаться, запивая съеденное жидкостью из металлических банок, которые они вскрывали с шипящим хлопком. Покончив с трапезой, они вставили в свои рты какие-то белые палочки. Пораженные новым приступом страха, лесные обитатели, словно зачарованные, смотрели, как люди подожгли эти палочки крошечными огоньками. Запах дыма поплыл над поляной, щекоча чувствительные ноздри мышей и кроликов и подстегивая природные инстинкты, побуждавшие их броситься наутек. Многие так и поступили, но остальные, в ком любопытство пересилило страх, остались дрожать в своих укрытиях, наблюдая за тем, что еще сделают эти странные люди.

Потом люди снова разбудили копалку, та чихнула и выпустила струю черного дыма, разом прикончив сотни и сотни умственно неполноценных насекомых, которые опустились на нее, чтобы познакомиться с чудищем поближе. Потом она поползла по Тропе в обратном направлении, срезая новые и новые кусты и расширяя дорогу, которую она уже проделала. Когда ее рев затих, белоголовые запустили свои страшные жужжалки и обступили со всех сторон Могучий дуб, указывая вверх на его толстые ветки и рисуя на стволе белые крестики, Потом, без всякого предупреждения, они атаковали дерево сразу с двух сторон. Лес-

ные обитатели затряслись еще пуще, увидев, как врезаются в кору острые зубы и как летит во все стороны мелкая щепа. Воздух наполнился страшным треском и гулом, желтые опилки так и сыпались на траву, собираясь у подножия ствола похожими на муравейники желтыми коническими кучками.

Люди расширили узкий пропил в коре, превратив его в зияющую рану, а потом перешли на противоположную сторону дуба, чтобы снова терзать его неподатливую древесину железными зубьями жужжалок. Теперь они действовали не так быстро и с большей осторожностью. Воспользовавшись этим, многие зверюшки перебежали на ту же сторону, чтобы лучше видеть, и этим спасли себе жизнь, ибо, как только они отыскали себе новые наблюдательные пункты и, надежно укрывшись за ветвями, выглянули оттуда, они увидели, что Могучий дуб накренился.

— Он падает! — дружно ахнули десятки голосов.

— Не может быть!

— Это невероятно.

Могучий дуб был не только местом встреч Сопричастных Попечителей и другого лесного народа. Это было самое старое, самое гордое и самое большое дерево в лесу. Дуб рос здесь несколько сотен лет; он всегда был здесь, и отцы рассказывали о нем своим детям, а им самим рассказывали о Могучем дубе их собственные отцы и деды. В этом качестве он символизировал собой преемственность поколений и единство леса, которое удерживало вместе все живые существа, и больше чем что-либо иное воплощал в себе все, во что верили обитатели леса. Не могли же люди просто прийти в лес и уничтожить его?..

Или могли?!

Потрясенные лесные жители затаили дыхание. Могучий дуб падал, громко шелестя листьями. На мгновение он застыл в воздухе, словно в последнем титаническом усилии обретя утраченное равновесие, а потом стал валиться все быстрее и быстрее. От удара о землю крону подбросило, потом упругие ветви не выдержали и подломились. Массивный комель подлетел

вверх, опустился, и наконец поверженный великан замер неподвижно.

— О, нет! — исторгся из множества грудей еле слышный вздох.

Люди снова зажгли свои белые палочки и подошли к дереву, чтобы полюбоваться на дело своих рук. Обменявшись несколькими словами, они подняли на плечи жужжалки и пошли прочь по изуродованной Тропе, смеясь и переговариваясь громче, чем когда-либо за весь сегодняшний страшный день.

Когда они укатили в своей грохоталке, лесные жители начали робко выползать из укрытий и собираться вокруг своего бывшего тотема. Катастрофа была столь ужасна, что никто — не исключая и Сопричастных Попечителей — не мог вымолвить ни слова. Кувшинка выглядела ошарашенной едва ли не больше всех; присев на траву, она тупо смотрела прямо перед собой и время от времени издавала жалобный, хнычущий звук. Остальные потерянно подходили к упавшему стволу и рассаживались вдоль него маленькими группами, встревожен-но принюхиваясь к зловеще-резкому запаху свежеспи-ленного дерева.

Благоговейное молчание нарушалось лишь –стуком тяжелых капель — это стекал на землю вытекавший из комля сок. Филину даже показалось, что он расслышал негромкий голос листвы, которая, лишившись притока поступавших из земли жизненных соков, зашелестела чуть слышно и жалобно.

Пустота образовалась в их душах и сердцах. Что-то ушло из них навсегда, и каждый знал, что эту пустоту уже ничем не заполнишь. Поверженный Дуб тоже был своего рода символом, но он не внушал ничего, кроме ужаса. Даже сейчас он представлялся гигантским. Его ветви накрыли половину Большой поляны и торчали так высоко вверх, что оставались по-прежнему недоступными наземным существам; толщина ствола все так же поражала, и все-таки люди уничтожили его, и не просто свалили, а свалили за считанные мгновения, без особенных усилий.

— Ну что ж, лично я сумею без него обойтись,— первым нарушил траурную тишину Борис. Голос барсука

прозвучал с вызовом, хотя по инерции он все еще продолжал трясти своей полосатой головой. — По крайней мере, — заключил он, — наши лесные трепачи заткнутся хотя бы на время, пока не подберут для своих сборищ новую поляну.

— Неужели для тебя не существует ничего святого? –г– очнулась от своего транса Кувшинка. — Как ты не понимаешь, что эта трагедия в одинаковой степени затрагивает всех, кто живет в лесу?

«Кто-кто, а Борис понимает это получше некоторых», — подумал Филин, распознав за нарочитой грубостью барсука подсознательное стремление как-то примириться с печальным событием. Он уже собирался вмешаться, когда Юла, на время оставив их драгоценное яйцо без призора, опустилась рядом с ним на ветку ясеня.

— Если бы ты видел это сверху! — негромко произнесла она.— В листве зияет такой глубокий шрам, словно у нашего леса вырвали сердце.

Филин уже подумал об этом. Именно птицам предстояло каждый день убеждаться в том, что их лес уже не тот, каким он был еще сегодня утром.

— Я, пожалуй, полечу назад, — решительно сказала Юла, возвращая Филина к действительности.

— Юла права! — протрубил снизу Борис. — Не можем же мы торчать здесь весь вечер и всю ночь.

— Люди, похоже, пометили нашу территорию, — негромко сказала Рака.

— Как норки, — ответил Филин, неожиданно вспоминая о бойне на Большой поляне.