Преступница

Юлий молчал, поражаясь совпадению: независимо, как случается в точных науках, они с отцом пришли к исходной точке - истории Иакова. Отсюда он двинулся по неверному следу, приняв обетование за эпитафию. Теперь, когда все наконец прояснилось, Юлий почувствовал уверенность - точка, найденная ими обоими, вставала в жесткую систему координат.

Подробности библейской истории, перечитанной накануне, он помнил хорошо. В ней действовали два брата: старший - Исав, младший - Иаков. Выдав себя за Исава, Иаков получил неправедное благословение. Ревекка, их общая мать, посоветовала ему бежать к Лавану - ее брату. Там он должен был пожить некоторое время, пока утолится ярость обманутого - утихнет его гнев. И встал Иаков, и отправился в землю сынов востока, и пришел на одно место, и лег ночевать. Во сне он увидел лестницу, и Ангелов Божьих, которые восходили и нисходили с неба. Господь, стоявший на последней ступени, обратился к его отцу, и слова, которые были сказаны, отец записал на клочке. Этот клочок он успел спрятать под одежду, чтобы сын - после его смерти - нашел записку и продолжил путь.

И встал Иаков, и отправился в дорогу, и увидел в поле колодец. Над устьем его лежал огромный камень, отвалив который, пастухи поили стада. К этому колодцу подошла Рахиль - дочь Лавана, а значит, его, Иакова, двоюродная сестра.

С ней они тоже встретились у воды: Юлий вспомнил - в ванной, на поминках ее дяди, она спросила, не братом ли он ей приходится?.. Тогда он отказался от родства, потому что еще не знал, не догадывался, каковы, на самом деле, их подлинные имена.

Эту девушку, не вполне родную по крови, он видел перед глазами, разговаривая с Ириной. В библейской истории их родство велось по матери. В нашей стране, про себя Юлий усмехнулся, кровью меряются по отцу. Издалека он видел: ему навстречу, окруженная овечьим стадом, она спускается с холма. Тяжесть, похожая на камень, отваливалась от сердца: предание, поддержанное предсмертной запиской отца, снимало последнюю преграду...

"Благодарю вас", - он ответил Ирине, принесшей благую весть. Теперь он ждал, чтобы она ушла. Тогда, собравшись с духом, он пойдет к телефону и, позвонив, договорится о встрече, чтобы все начать заново.

Ирина медлила: "И что теперь вы собираетесь делать?" - она указывала на листок, который помогла расшифровать. "Видимо, отправлюсь к колодцу, раз уж вы, - Юлий улыбнулся, - наставили меня на верный путь". - "К колодцу? - Ирина переспросила серьезно. - Вы имеете в виду колодец Иакова?" Все еще улыбаясь, Юлий кивнул. "И кого же вы надеетесь там встретить? Неужели, девушку, с которой приходили тогда?"

Ирина догадалась безошибочно. Взгляд, устремленный на Юлия, налился предостережением. Она взяла книгу, раскрыла и ткнула пальцем: "Если Иаков возьмет жену из дочерей Хеттейских, каковы эти, из дочерей этой земли: то к чему мне и жизнь?" - "Что это?" - он нахмурился. "Слова его матери - Ревекки: напутствие, прежде чем ему уйти". Близорукие глаза, похожие на материнские, глядели пристально. Они становились красноватыми, как будто мать смаргивала песок. Камень наваливался снова. Юлий силился отжать руками, но Машины черты расплывались. Он видел ту - испорченную - девочку... "Это неправда, все - не так", - Юлий пытался объяснить.

Ирина слушала, ловя каждое слово. Рассказ получался бессвязным: об отце, о русской мачехе, о младшей сестре, повторявшей с бабкиных слов. Кивая сумрачно, она понимала каждый поворот мысли, как будто история, переживаемая Юлием, и не могла быть иной. "Мне кажется, ваш отец хотел уехать". - Она махнула рукой в сторону обетованной земли. Снова, как на той набережной, Ирина не приводила доказательств.

"Вполне возможно", - он ответил уклончиво, пытаясь осознать последствия. Для него они выходили благоприятными. Если отец, действительно, принял решение, значит, сыну, рожденному в первом браке, возвращались исконные права. Маргариткин бог поторопился отпраздновать победу... "Я думаю, - Ирина вступила осторожно, - он принял верное решение. Отсюда надо уезжать". - "Да, да, может быть", - Юлий кивнул, не вслушиваясь, думая о своем.

"Мы должны поехать на кладбище. Сделать надпись на его могиле". За главной мыслью Юлий не расслышал местоимения. "Как это - сделать надпись?" - он переспросил удивленно. "Мелом, - Ирина ответила спокойно и уверенно, как о чем-то, разумеющемся само собой. - Потом, позже, если вам удастся переубедить ваших родственников, можно заказать - на камне. Но теперь... Воля есть воля. Ваш долг - выполнить".

"Да, наверное, вы правы", - он прикидывал. Надпись мелом, конечно, глупости, до первого дождя, но ехать все равно надо. Заплатить, договориться с кладбищенскими. Сделать, пока совсем не развезло. "Давайте завтра, в субботу. Удобно, как раз - выходной", - Ирина строила общий план. Девушка помогла с переводом, Юлий не хотел обойтись невежливо. Камень лежал, давя тяжестью. Слабость отступила. Теперь он рассуждал здраво. С Машей они не договаривались о сроке. Юлий вспомнил: встретившись, придется объяснять вранье. В воскресенье. Один день ничего не изменит. Он решил окончательно.

Деревья, взбиравшиеся по склонам, успели сбросить листья. Редкие ели зеленели меж темных стволов. Свежий осенний запах стоял над дорогой. "Как хорошо в покинутых местах, покинутых людьми, но не богами..." - Юлий оглядел невысокие холмы. Ирина кивнула: "Да. Знаю. Аронзон". Они поднимались по тропинке. "А мел я все-таки прихватила", - догнав, она пошла рядом.

Сначала он просто не понял. Издалека показалось, рабочие не успели доделать: плита, заказанная мачехой, лежала косо. На камне проступали кривые буквы. Юлий подумал, странно, обман зрения, рабочие размечают мелом. Буквы, безобразившие плиту, были черными.

Ноги не держали. Он приблизился и опустился на край. "Сейчас, я сейчас", - головным платком, встав на колени, Ирина терла черноту. Краска въелась в камень. "Знать бы, - Юлий заговорил тихо, - взял бы ведро мазута..." - "Что?" - она вскинула голову. "Брось. Отцу все равно. Это не ототрешь". - "Нет, нет, я все-таки... Вот сволочь, - она бормотала, - чертова буква, разлапилась, как паук..." Сидя на краю, он думал о том, что сделал глупость. Положился на мачеху. Надо было везти на еврейское. А еще лучше - в крематорий. Сжечь и развеять по ветру, чтобы не осталось следа.

Тяжелым взглядом Юлий оглядел окрестности. Никого не было. Он подумал, пусто: ни богов, ни людей. "Оставь!" - он обернулся и приказал грубо. Ирина отпрянула, как от раскаленного. "Брось все. Это - не наше дело. Пусть Виолетта. Это - ее..." - он забыл слово. "Что?" - Ирина стояла, комкая грязный платок. Юлий вспомнил, но не произнес: соплеменники. "Пожалуйста, я очень прошу тебя, спускайся. Подожди на дороге", - он говорил холодно. В ее глазах блеснули слезы. Сунув платок в карман, она пошла, не оборачиваясь.

Он остался один у отравленного колодца. По холмам, заросшим смешанным лесом, поднимались серые могильные раковины. В этих местах они сбились в стадо, похожее на овечье. Плита, закрывавшая колодезное устье, была свернута. Зазор получался узким - овечьей голове не пролезть. И в подлиннике, и в русском переводе сюда уже шла женщина, смотревшая за стадом. Не было предостерегающего взгляда, мешавшего разглядеть. Юлий видел: окруженная серыми овцами, она восходит на холм. Он ждал ее приближения. Ради нее он готов был служить этому государству - верой и правдой. Подобно Лавану, назначавшему обманные сроки, таким, как Юлий, оно выдвигало свои условия.

"Мария", - он произнес слабыми губами. Женщина поднялась по склону и остановилась в отдалении. В книге, содержавшей их общую историю, он отваливал колодезный камень, чтобы напоить ее овец. Через много лет этот скот, умноженный многократно, станет ее приданым. Сбившись в кучу, овцы блеяли нетерпеливо...

Неимоверным усилием, ухватившись обеими руками, он отвалил камень, открывая зазор. С холмов, покинутых богами, они стекались к отравленному колодцу, чтобы напиться всласть. Он думал о том, что дело не в условиях: женщина, пригоняющая стадо, пьет вместе со своим скотом.