Преступница

Следующая неделя прошла в спорах о плите - записку с крючковатой надписью Виолетта предъявила в день похорон. Через неделю, победив в споре, она сама оплатила заказ. Юлий хотел поучаствовать деньгами - мачеха не взяла. Самостоятельно, не сказавшись Юлию, она приняла работу. Плиту положили в ее присутствии в середине октября.

Первое время Виолетта ездила еженедельно, как будто выполняла ритуал. После приезда Маргаритки стала ездить реже. Дочери она сообщила осторожно, та плакала, не понимая.

Юлий заходил время от времени: случалось, мачеха просила посидеть с сестрой. Однажды, дождавшись, когда они останутся одни, Маргаритка спросила, знает ли он про отца. Юлий кивнул изумленно: "Конечно, мы же сами хоронили". - "Нет, я не про это, - девочка глядела хитро. - Ты просто не знаешь: папочка совсем не умер. Просто, - она вздохнула радостно, - его взял к себе Иисус Христос. Теперь они всегда вместе, и оба глядят на меня".

"Это... мама сказала?" - Юлий опешил. "Не-ет, мама тоже не знает, - сестренка махнула рукой. - Это - бабушка". Он поджал губы. "На тебя папочка тоже глядит", - Маргаритка заторопилась, поняв по-своему. "Возможно, - забыв о том, что говорит не с ровней, Юлий начал сурово. - Но, если и так - не Иисус Христос. Папа - с другим богом". - "Нет, Юля, ты меня не путай, - Маргаритка возразила строго, - другого бога нет". Только тут, глядя в ее глаза, Юлий опомнился. Маленькая сирота утешает себя, как может. Тоже мне, он ругнул себя, богослов.

И все-таки от этого разговора Юлий никак не мог отрешиться. Возвращаясь мысленно, он думал о том, что в новом браке отец родил ребенка, безоговорочно определившего его к христианам. Одним махом она, рожденная русской матерью, победила еврейского бога. Эта мысль занимала воображение. Проснувшись ночью, он перечитал историю Иакова.

Нет нужды, что после разговора с сестрой Юлий сохранил достаточно здравого смысла, чтобы не проводить прямых параллелей. Тем более что борьба, закончившаяся Маргариткиной победой, ни в малейшей степени не походила на схватку с Тем, кого плодовитый мифологический предок назвал словом - Некто. Там случилось подлинное противостояние, закончившееся неизлечимой тазобедренной травмой и сменой имени, здесь - пустая старушечья болтовня. Сестренка, искавшая утешения, пела со слов бабки. Другое тревожило Юлия. Само по себе оно не нуждалось в мифологических обоснованиях, однако, перечитав библейскую историю, изобиловавшую возвышенными терминами, Юлий не сумел отложить в сторону книгу: неотступно он думал о том, что ребенок, родившийся в смешанном браке, отнял его первородство.

Библейские мотивы не отменяли, а, скорее, усиливали житейскую очевидность. В том, что младшую сестру отец любил сильнее, Юлий не сомневался. С рождением Маргаритки их встречи год от года случались все реже. Больше того, вспоминая собственное детство, прошедшее вблизи отца, он понимал, что и тогдашняя их близость была весьма условной. Юлий не мог представить, как он повел бы себя после отцовской смерти, если бы это случилось в его детстве. Одно он понимал ясно: никогда маленький Юлик не сумел бы поверить в то, что умерший отец на самом деле не умер, а вознесся на небо. С легкостью, недоступной его собственному разуму, сестра восстановила связь, для него самого прерванную смертью. Странным образом именно простота, с которой девочка говорила о новой отцовской доле, убеждала Юлия в ее первородных правах. Ни малейшего логического довода не стояло за этим выводом, однако сын, не ощущавший загробной связи, чувствовал себя уязвленным.

Взрослый человек, он сумел побороть враждебные мысли, обращенные к младшей сестре, однако враждебность, проникшая в душу, пустила корешки. Правда, почва, в которой она укоренилась, поменяла состав: всеми своими помыслами Юлий сосредоточился на отцовской высказанной, но невыполненной воле, которая воплощалась в листке, испещренном непонятными письменами. Ее выполнение, в качестве первого шага предполагавшее перевод на русский, стало первейшей задачей, к решению которой Юлий приступил незамедлительно.

Вряд ли Юлий осознавал до конца, что именно разговор с сестрой, предавшей отца в руки Иисуса, подвиг его к ответным мерам. Не было ясных слов, которыми он объяснял свою решимость, но бессловесное чувство, снедавшее душу, крепло, становясь совершенно детским по силе: чтобы вернуть утраченное первородство, следовало возвратить отца на стезю еврейства. Возвратить и встать рядом с ним.

Дальнейшие события разворачивались с такой быстротой, словно ревнивый еврейский бог, уязвленный решением девочки-полукровки, уподобился языческим божествам, то есть принял сторону Юлия. Эти события, если вести отсчет от доверительного воскресного разговора, развернулись в течение недели. Точнее говоря, они свернулись в одну неделю, поскольку время, прошедшее от воскресенья до воскресенья, вобрало их в себя.

В отсутствие переводчика смысл отцовской записки оставался недоступен, поэтому Юлий сосредоточился на самом факте. Раздумья привели к новым выводам. Крючковатые знаки писались либо в больнице, либо в санатории, то есть пациент, учитывая место, не мог их, попросту говоря, списать. Отец вывел их по памяти, следовательно, он знал иврит. Для Юлия это стало откровением. Никогда Самуил Юльевич не упоминал о тайном знании, полученном, как видно, в последние годы. Первым делом Юлий подумал о семейной библиотеке: именно она могла стать источником, но это объяснение не показалось исчерпывающим.

Такие книги в библиотеке были. В кабинете на старой квартире они занимали нижние полки - справа от двери. Подростком он однажды наткнулся. Может быть, Юлик не обратил бы внимания, но книги, стоявшие во втором ряду, были вывернуты корешками к стене. Он спросил. Отец испугался. Поспешно расставляя по местам, он бормотал о том, что книги - старинные, остались от прадеда, написаны не по-русски, никому не нужны, но выбросить - жалко, надо поискать специалистов - скорее всего, в университете. "В хорошие руки я отдал бы с удовольствием".

Юлий вдруг вспомнил - тогда он подумал, отец говорит, как о щенке. "Да, вот еще, - Самуил Юльевич выпрямился, - об этом не надо в школе. Плохого здесь нет, просто..." - он махнул рукой. Домашняя библиотека была многоязычной. Если бы не предостережение, скорее всего, Юлик забыл бы мгновенно - старинные книги, написанные на непонятном языке, лежали далеко от его тогдашних интересов, но отец предостерег, и это запало в душу. Разговор, случившийся у книжных полок с отцом, согнувшимся в три погибели, стал первым штрихом, невнятной и ускользающей меткой, с которой началась его взрослая жизнь. Не то чтобы в определенные ее моменты Юлий сознательно возвращался к этому разговору, однако в нем словно бы начинал дрожать камертон, задававший границы существования.

О том, что Вениамин изучает иврит в какой-то тайной группе, Юлий догадывался. Конечно, тот никогда не афишировал, осторожничал, но намеками давал понять. Особой доверительности между ними не было, однако Юлий надеялся, что в прямой просьбе Веня не откажет. Собственно, просьба выглядела пустячной. Юлий прикинул формулировку: дескать, в дедовских бумагах нашлась записка, содержание которой для него - по-родственному - интересно, в ней одна строка на иврите, нет ли на примете знакомого, который мог бы перевести? Отдать оригинал Юлий побоялся: демонстративное Венькино шутовство наводило на неприятные мысли. Неловкой рукой он переписал на отдельный листок.

Явиться и прямо изложить просьбу Юлий счел неделикатным. Куда вежливее сделать вид, что пришел по другому поводу, записка же вспомнилась к слову, так, между прочим, по ходу дела. В качестве повода пригодились приобретенные книги. С собой Юлий принес все шесть.

Книги передавали из рук в руки, листали восхищенно. "Где взял, где взял? Купил", - Юлий отшучивался. Общий разговор скомкался. Улучив удобный момент, Юлий подсел к Вениамину. "Не-е, так, навскидку, не разберу, - увлекшись статьей, приятель забыл о конспирации, - оставь, на досуге погляжу, поразмыслю". Как всегда, расходились по очереди. Правило выдумал Венька. В реальную опасность никто не верил, но: хозяин - барин.