Преступница

В школе Маша вела дневник, нет, не дневник, скорее, отрывочные записи. Время от времени, прибираясь в столе, она отправляла их в корзину. Теперь, занеся ручку, Маша подумала о том, что никогда прежде не писала о главном, о том, что отравляет душу. Она разгладила тетрадный шов и сложила руки. Дело застопорилось: Маша не знала, с чего начать.

Мысли вернулись к последним школьным годам. Она вспомнила многолетнее упорство, с которым, далеко опережая школьную программу, читала любимые книги по истории, потому что давным-давно, лет, наверное, с тринадцати, мечтала поступить на исторический. С этой страстью могла соперничать лишь любовь к литературе: собрания сочинений, стоявшие на домашних полках, Маша перечитала до дыр. Ее сочинения были глубокими и содержательными, и учительница, особенно в старших классах, не раз советовала Маше поступать на русскую филологию. И все-таки история казалась ей главной наукой. Она давала ответы на самый интересный вопрос: почему? Однажды Маша поделилась своими планами с Иосифом, и он сказал, что на этот вопрос отвечает любая наука, взять хоть его химию, но Машу ответ не убедил, потому что естественнонаучные вопросы никогда не казались ей важными, хотя и по этим предметам она получала пятерки и даже участвовала в городских олимпиадах по биологии, каждый год доходя до третьего - университетского - тура. Длинный и прямой коридор Двенадцати коллегий, в аудиториях которого проходили биологические олимпиады, пах замечательной книжной пылью, и, равнодушно вещая про тычинки и пестики, Маша вдыхала аромат своей близкой исторической судьбы.

К ее интересу родители относились скептически. Отец говорил о том, что в нашей стране судьба историка незавидная. История - не механика. Все зависит от позиции исследователя, который вечно вынужден подстраиваться. Маша вспомнила, как, сказав об этом, отец предостерег: "Ты учти, Мария, то, что сказано дома, - не для чужих ушей". Кажется, он и вправду считал, что в родительских увещеваниях зашел непростительно далеко.

О том, что история - не самая твердая почва, Маша догадывалась, но утешала себя тем, что для историка самое главное - выбрать правильную область исследований, и тогда колебания и смещения обогнут его, не коснувшись. Примериваясь, она находила правильной историю Древнего мира и, пожалуй, Средневековье: позволяют же Валентину Янову изучать и комментировать новгородские берестяные письма.

Мама заходила с другой стороны. Ее возражения сводились к тому, что выпускница исторического факультета не имеет будущего. "Кончится тем, что будешь всю жизнь преподавать в школе". Школьная история виделась ей жалким и второстепенным предметом. Не то чтобы у мамы были конкретные планы относительно будущего старшей дочери, но смутные чаяния, питаемые Машиными успехами, направляли материнские мысли в сторону Института Иоффе, где Иосиф, племянник мужа, работал старшим научным сотрудником. В этом институте проектировали космические аппараты, а сам Ося изобретал для них новые источники энергии, о чем вне семейных стен, конечно, не следовало упоминать. Иосифу работа нравилась. К своим тридцати двум годам он успел защитить кандидатскую и теперь стоял на пороге новой защиты, которая должна была принести не только почетное звание, но и должность заведующего лабораторией. В многочисленной семье Иосифом по праву гордились. Маша - пока, конечно, авансом - занимала второе место. Остальные братья успехами не блистали. По разным городам и весям их набиралось человек двенадцать. Скрупулезный подсчет мог дать и более внушительную цифру, но чьи-то следы терялись на дальних континентах. Как бы то ни было, но и двенадцать было достойным числом, позволявшим Иосифу, отталкиваясь от родовой фамилии, называть всю братию аргонавтами. Сестер было только две, но Тату, учитывая ее юный возраст, на этой перекличке успехов пока что не брали в расчет.

Иосиф был умным, и довод, который он, убедившись в том, что Машино решение серьезно, привел незадолго до ее выпускных, был сильнее и необоримее родительских. Сейчас, сидя над раскрытой тетрадью, Маша вспомнила его слова: "Родители правы по-своему, но самое главное - не в этом. История - поле идеологическое. Здесь государство бдит особо, требует первозданной чистоты. В общем, ты должна понять: с твоей анкетой на истфак не возьмут". Маша поняла отлично. Он имел в виду кровь, и, стесняясь, она заговорила о том, что в ее паспорте - на этом настояла мама - в той графе значится "русская", но брат дернул плечом и объяснил, что Первый отдел копает вглубь, а в ее случае эта глубь весьма условна - хорошей лопате на один штык. Маша нахмурилась упрямо, и Ося, улыбнувшись какой-то нежной улыбкой, сказал: "Впрочем, ты - девушка: не в армию. Пробуй".

Хорошо знала материал - пустые слова. Все вечера и выходные Маша проводила в Публичной библиотеке, досиживая до закрытия, и, возвращаясь домой пешком, уговаривала себя: во всяком деле бывают исключения, может попасться экзаменатор, который пренебрежет подлыми инструкциями и оценит ее знания по-честному. Сейчас Маша вспомнила, и боль, похожая на позор, сдавила сердце. Она опустила голову и замерла.

Давным-давно, когда Маше было лет шесть, она услышала выражение "военная машина". Невесть почему, оно запало ей в душу. Тогда в их семье не было телевизора, и, слушая радиопередачи про войну с фашистами, в которых это выражение встречалось, Маша, не знавшая слова свастика, представляла себе машину, похожую на железного паука. Огромный паук двигался во главе вражеского отряда, подминая под себя наших бойцов. Из-под лап летели сухие полые шкурки, мостившие его путь. Позже, когда телевизор наконец купили, Маша внимательно смотрела военные фильмы, но, как ни вглядывалась, паука не разглядела, однако давнее выражение осталось в памяти, чтобы всплыть в тот самый полдень, когда закончился ее единственный университетский экзамен.

Начало не предвещало недоброго. Если бы не предостережения брата, она и вовсе бы не трусила, но теперь, вступив в аудиторию, опасливо огляделась по сторонам. Абитуриенты, успевшие взять билеты, сидели по углам, уткнувшись в исписанные листки. Впереди, на возвышении, за столами, поставленными в ряд, располагались экзаменаторы: видный пожилой мужчина и молодая женщина, интеллигентная, на Машин взгляд. Маша вытянула билет и, едва взглянув, обрадовалась.

Заняв свободное место, она привычно сосредоточилась, и последние остатки страха исчезли как ни бывало, потому что перед глазами одна за другой открывались нужные страницы, так что пальцы, державшие ручку, едва успевали выводить значки и обрывки слов, из которых должен был сложиться ее логичный и развернутый ответ. Страницу за страницей она листала и выбирала главное, потому что никакому экзаменатору не достало бы сил и времени выслушать все, что она могла сообщить по каждому из вопросов. Завершив развернутый план, Маша отложила ручку.

Она сидела в первом ряду и со своего места слышала все, что происходило за длинным столом. Парень, сидевший напротив молодой преподавательницы, уже заканчивал ответ. Девочка, отвечавшая пожилому мужчине, остановилась на полуслове и всхлипнула. Заглядывая немного сбоку, Маша увидела, как растерялся экзаменатор, и расслышала его тихий голос, бормотавший слова утешения. Девочка не утешалась и, глотая слезы, повторяла: "Знаю, я знаю, я просто забыла, у меня - золотая медаль". Тут Маша поняла: речь идет о четверке, которую он собирался ей выставить. Медалисты, получавшие пятерку на первом экзамене, зачислялись в университет автоматически; те, кто получал четверку, продолжали экзамены на общих основаниях. Маша знала это правило, впрочем, не относившееся к ней самой: в ее аттестат вкралась четверка по физкультуре, пресекшая всякие надежды на золотую медаль.

"Пожалуйста, задайте мне дополнительный", - девочка-медалистка умоляла, всхлипывая. "Ну, хорошо, хорошо, успокойтесь", - кажется, страдая вместе с нею, он задал простейший вопрос, на который Маша ответила бы, не задумываясь. Лицо девочки пошло багровыми пятнами, и, не совладав с собою, она расплакалась в голос. "Я не могу... Забыла... Ничего не помню..." - девочка бормотала и терла ладонями вспухающие щеки. В аудитории стояла напряженная тишина. Сидевшие за партами подняли головы, и, не выдержав напряжения, преподаватель раскрыл ее карточку. "Разве можно... Не надо... Вот, я же..." - он кивал и писал растерянно. Приняв карточку из милосердной руки, девочка-медалистка счастливо улыбнулась и, вытирая высыхающие слезы, кинулась к двери, из-за которой мгновение спустя раздался ее торжествующий крик: "Пятерка, пятерка, мама, я поступила!" Пожилой экзаменатор поднялся с места и, что-то шепнув молодой коллеге, вышел в коридор - следом. Оглянувшись и не заметив других претендентов, Маша поднялась.