Преступница

В прихожей раздался звонок, и Маша отправилась открывать. Иосиф вошел и осведомился деловито: "Ну, как?" - и Маша пожала плечами: "Решают, куда везти: кладбище или крематорий...Ты бы что выбрал?" - "Я бы, пожалуй, повременил", - брат ответил мрачно.

Панька не решалась. То, поминая Страшный суд, на который должно являться в теле, то, ссылаясь на больное сердце, она заглядывала в глаза, словно ждала, чтобы кто-нибудь из сидящих взял решение на себя. Родители медлили, и, послушав минут десять, Иосиф вмешался в разговор: "Вы, Прасковья Матвеевна, наш советский крематорий недооцениваете, - он начал совершенно серьезно, и Панька испуганно встрепенулась. - А между тем именно крематорий дает родственникам неоспоримое преимущество. До конца жизни они могут не расставаться с дорогим усопшим: урну, вообще, можно не подхоранивать. Храните хоть у себя, на буфете". - "А если кто проверит?" - ужасаясь, Панька поджимала губы. "А вы ответите, что отвезли прах на историческую родину, - он усмехнулся, - там и зарыли с миром. Будет, мол, лежать до самого Воскресения. Вы ведь, я понимаю, не местные?" - "Чего это?" - Панька скосилась подозрительно. "Родились-то не в Ленинграде?" - "Волховские мы, в Ленинград на работу приехали, до войны еще", - она ответила с торопливой готовностью."Ну вот, все сходится", - Иосиф улыбнулся ответно, и Панька наконец решилась: "Ладно, вы умные - вам виднее. Если выдают, пусть уж крематорий". Маша поднялась и поманила брата.

"С ума сошел, не хватало еще - праха!" - "Горстка пепла, вот что остается либо от нас, либо от наших коммунальных соседей: борьба за выживание, - брат поморщился. - Говорят, счастлив узревший прах своего врага, вот Тонечка и узреет. Как в институте?" - Он переводил разговор. Маша пожала плечами.

"Человек - неблагодарное существо, согласна? - Брат усмехался. - Душу готов заложить, лишь бы добиться своего, а добьется, плечиком пожимает, дескать, не очень-то..." - "Это неправда! - Маша заговорила горячо. - Я рада и счастлива, просто..." Он вскинул бровь: "Что?" - "Просто я не понимаю. Панька обзывала папу, а они теперь с этой дурой возятся!" - "Обзывала... - Брат не спросил - как? - Хоронить-то надо: у них же нет никого". - Он продолжал спокойно, словно к нему Панькина брань не имела ни малейшего отношения.

"Нет, - Маша не хотела сдаваться, - лично я так не могу и не желаю. Враги, так враги!" - "Враги! - Брат поморщился. - Две несчастные старухи попали в город, как кур в ощип. Одна померла, вторая - ногой в могиле. Разве этому я учил тебя? - Он глядел с сожалением, как смотрит учитель на ученика, не оправдавшего надежд. - О человеке надо судить по его врагам. Уровень! - Он повел рукой. - С друзьями - сложнее. Когда ты против тех не побоялась, я готов был тобой гордиться. А уж если выбираешь этих старух, тут уж давай одна - без меня. Бои коммунального значения - не моя стихия". Он поднялся.

"Постой, - Маша окликнула, и Иосиф обернулся. - Я и сама думаю, надо начинать не отсюда. Я даже подумала, - она заговорила шепотом, - чтобы провести исследование, историческое, на примере нашей семьи..." - ожидая одобрения, Маша смотрела доверчиво. "И что же ты надеешься выяснить - на этом поучительном примере?" - он интересовался настороженно. "Выяснить?" - "Если я правильно понял, ты заранее допускаешь возможность того, что причины кроются в нас самих? Так тебя понимать?" - "Нет, не знаю... У меня есть подружка, ну, может, не подружка, сокурсница. Однажды она сказала по другому поводу, что представляет себе историю похожей на эсэсовца: идет по огромной площади, а все народы стоят в шеренге, а тот выбирает, кого - на смерть". - "Жаль, - Иосиф протянул раздумчиво, - что эта девочка тебе не подружка, умная, видать... Впрочем, в нашей советской стране на это дело эсэсовский мундир не нужен. Мы и сами с усами... Девочка-то красивая?" - безо всякого перехода брат поинтересовался деловито. "Тебе зачем?" - "Так... Дарю тебе первое наблюдение, касающееся семьи: запиши в своем исследовании - наши мужчины любят красивых девушек. Причем, не замыкаясь на представительницах своей исторической национальности, по крайней мере, лучшие из наших мужчин. Если науке нужны конкретные имена, изволь - вот - я и твой отец... Я научно излагаю?" - "Вполне. - Маша включилась в игру. - Чего никак не скажешь о ваших матушках. Взять хоть нашу бабушку Фейгу, да и твоя мама..." - "Работаем, - брат откликнулся весело, - на этом этапе убеждаем количеством. Рано или поздно надеемся перевести количество в качество - жены и любимой невестки. Насчет твоей умной сокурсницы - я серьезно". - "Ты же ее видел, я с ней приходила", - Маша напомнила, и он погрустнел: "Боюсь, здесь случайный всплеск умственной активности. Хотя могу и ошибаться. По части совсем юных девиц я не силен".

Отец заглянул в комнату: "Идите ужинать, Таточка пришла, устала, скоро у них концерт".

За чаем обсуждали Таткины хореографические успехи: второй год сестра ходила в балетный кружок при Доме культуры работников связи. Татка смешно показывала, как пожилая преподавательница, бывшая балерина, демонстрировала упражнения руками: вместо ног. "И раз, и два, тандю батман, и раз..." - Таткины пальцы танцевали ловко. "И когда же концерт?" - мама прервала танец. "К новогодним каникулам, я буду - польский". - Вскочив с места, Татка прошлась полонезом с воображаемым партнером. Лицо отца лучилось счастливой улыбкой: "А еще какие танцы?" - он спрашивал с неподдельным интересом. "Венгерский, словацкий еще, потом классический, но это - большая девочка танцует, на полупальцах..." - Тата объясняла охотно. "Для нашей страны все - весьма актуально, особенно этот - на полупальцах", - Иосиф и здесь не смолчал.

За балетными делами позабыли про похороны. Маша вспомнила тогда, когда, готовясь ко сну, обнаружила свободную ванную. Она вошла и замкнула дверь на крючок. Здесь стоял тяжелый запах. Белье, постиранное с вечера, топорщилось на веревках: Панька позабыла снять. Присев на край ванны, Маша глядела, морщась: запятнанные простыни стояли колом. Раньше она не замечала. То ли Панька полоскала тщательнее, то ли успевала снять засветло, когда все спали, но эти высохшие, чиненые-перечиненые тряпки не попадались на глаза. Так и не открыв крана, Маша решительно вышла.

Родители сидели за столом. Мама подсчитывала на клочке бумаги, а отец заглядывал под руку. Маша подошла и устроилась рядом. "Водки - две бутылки, вас двое: пол-литра на мужика; вина - одной хватит, некому пить. "Оливье" я сделаю, колбасы еще, свекольный салатик с орехами... Ну, капуста кислая, картошки наварим, да...еще блинов..." Маша слушала, недоумевая: так, прикидывая спиртное, отец с матерью всегда готовились к праздникам. "Что это вы?..." Мама подняла голову: "Поминки. Паньке самой не справить". - "Ну, тогда, - Машин голос вскипел яростью, - рыбки фаршированной, покойнице будет приятно. Кстати, - выплеснув, она вспомнила: - Там, в ванной, Фроськины тряпки вонючие, их кто будет снимать?" - "Возьми и сними, не барыня, сложи на табуретку стопочкой", - не отвечая на фаршированную рыбу, мама вернулась к подсчетам. Теперь она прикидывала стоимость продуктов на глазок. За долгие годы глаз пристрелялся: "Девяносто и два пятьдесят, три шестьдесят две на два, вино крепленое, вроде "Кагора", по два, вроде бы, девяносто..." - Она писала цифры аккуратным столбиком.

Маша стягивала с веревок, борясь с отвращением. Тряпки пахли убогой никчемной старостью. "Все равно - враги", - она сказала громко. Маша складывала простыни, но они топорщились под руками. Почти не чувствуя отвращения, она разглаживала ладонями: кончики пальцев, скользнув по складкам, нащупали неровность. Маша провела еще раз и, подняв к глазам, различила: на желтоватой, застиранной ткани, почти сливаясь с основой, проступала странная вышивка, похожая на вензель. Нити, положенные ровной гладью, кое-где высыпались, так что вензель казался прерывистым, едва заметным для глаз. Растянув уголок на пальцах, Маша поднесла к свету. Теперь проступили буквы, вышитые гладью, - латинские. Высокая "R" поднималась над маленькой "F", и слабая ее ножка ложилась внахлест, превращаясь в срединный завиток. Торопливо, боясь, что потревожат, Маша разворачивала высохшие тряпки, проверяя догадку. Кончиками пальцев она проводила по краю, от углов. Догадка не подтверждалась: другие простыни были не меченые. "Нет, не так", - паучий укус заныл: она почесала, раздумывая. Теперь, расправляя в пальцах, Маша подносила под лампочку. В углах простыней, хорошо различимые под светом, лучились мелкие игольные дырочки - вензельным узором. Вглядываясь, Маша поняла свою ошибку: латинские буквы были одинаковыми - большая и маленькая "R". Они стояли друг подле друга, и старшая обнимала младшую, защищая бессильной, почти неразличимой рукой.