Пьесы. 1889-1891

М. И. Чайковский, считавший себя «отъявленнейшим чехистом» и присутствовавший на премьере, писал Чехову 7 февраля 1889 г. после второго спектакля: «Я смотрел пьесу с интересом и вниманием неослабным, много уловил новых прелестных черт и яснее заметил недостатки, а в общем по окончании ее остался при том же мнении, что это самое талантливое произведение из всех новых, какие я видел на Александринской сцене, и что в авторе ее сидит будущий великий драматург, который когда-нибудь скажет нечто великое». Особо он выделил исполнение кульминационного III акта: «Третий акт безусловно прошел еще лучше, чем на первом представлении, как-то цельнее, спокойнее. Мичурина хоть и была хуже Савиной, но, как говорится, „ансамбля не испортила“ и некоторые вещи сказала очень мило. Давыдов в сцене с доктором и с женою был превосходен, Стрепетова еще лучше: фразу „когда, когда он сказал?“ она произнесла внятнее и со стоном, от которого только камень, кажется, не заплачет. Я был потрясен до глубины души. Вся зала как один человек начала вызывать вас».

В том же письме Чайковский упоминал о «страшных препирательствах, толках и криках», возникших в фойе театра на втором представлении: «Один литератор, к несчастию, не знаю его фамилии (но узнаю, наверно), говорил, что после пьес Гоголя ничего подобного не видел, другой – адвокат – чуть не с пеной у рта опровергал его, повторяя слова Михневича. Везде были кучки. Я был центром одной из них, потому что ко мне подошел Утин, все стоявшие около примолкли, чтобы послушать мнение знаменитого адвоката Впрочем, рядом со вздором в речах Утина было и несколько дельного. Самое дельное – признание выдающейся, исключительной талантливости пьесы» (Записки ГБЛ, вып. VIII, стр. 72).

В письме К. С. Баранцевича, посланном Чехову в тот же день, об «Иванове» сказано: «…не могу удержаться, чтобы не поговорить об этом выдающемся произведении… Да, выдающемся, – таким я его считаю и буду считать Первый акт, в котором сама по себе заключается целая драма, – произвел сильное впечатление Как прелестна, например, сцена разговора Сарры с графом, как глубоко жаль обоих несчастных. Сколько невыразимой грусти, проникнутой поэзией, в сцене разговора Сарры с доктором! „Чижик, чижик!“ – глубоко потрясающим тоном произносит Стрепетова под аккомпанемент „чижика“ на гармонии… До сих пор в моих ушах звучит этот „чижик“!

В театре я слышал, что Ленский играет роль Иванова лучше Давыдова, – может быть, но мне Давыдов нравится, по-моему, он и есть тот срединный человек иванов, который в сотнях лиц сидел вокруг меня, глядел во мне самом… Да, это тип, который, в лице Вас, нашел, наконец, достойного себе певца. Мне нравилось все: пьеса, актеры, это что-то молодое и свежее, чем веяло все время в театре, и больше всех нравился мне сам автор…

Толков о Вашей пьесе не обобраться было в театре, не обобраться их и теперь… „Драматургических дел мастера“ кусали пальцы, делая вид, что они так себе… что им ничего, скулы Михневича краснели (он, как и следовало ожидать, лягнул-таки Вас, – этот жалкий, как выражается Фофанов), возбуждение было общее. А я был безмерно рад и беспредельно счастлив» (там же, стр. 32).

Свое впечатление о первом спектакле передавала Чехову также Е. К. Суворина (жена А. А. Суворина): «Я 7 лет постоянно хожу в Александринский театр и говорю искренно – ни одна драма не действовала на меня так угнетающе сильно право, это было сильнее, чем пропустили бы меня через палочный строй Антон Павлович, верьте моему искреннему чувству – Ваша драма правдивая с начала до конца – большое литературное произведение, и я шлю Вам привет от чистого сердца и поздравляю Вас с будущим великого человека – писателя». Отметив, что Стрепетова «играла удивительно», Суворина вместе с тем находила неудачным выбор Давыдова на центральную роль: «Досадно однако же – что у Давыдова такая обрюзгшая фигура и жирное лицо…» (письмо без даты – ГБЛ).

В своем отрицательном отношении к «обыденному» Иванову Суворина не была одинока и отражала мнение той части зрительской аудитории, которая ожидала встретить в пьесе привычный образ театрального «героя». В. В. Билибин в письме Чехову от 9 февраля 1889 г. тоже высказывал недовольство трактовкой роли Иванова и внешним обликом исполнителя: «В двух первых действиях, однако, Иванов в исполнении и гримировке Давыдова мне был крайне антипатичен».

С тем же письмом Билибин выслал Чехову афишу второго спектакля и сообщал: «Театр оказался совершенно полон Как один из публики, я имею право поблагодарить Вас за доставленное мне „Ивановым“ удовольствие. Говорю искренно. Мне больше всего понравилось первое действие Финал 3-го акта разыгран Давыдовым и Стрепетовой прекрасно…» Билибин прибавлял также, что написал пародию на «Иванова» (помещена в «Осколках», 1889, № 7 от 11 февраля), которая «вышла неудачной». В заключение письма говорилось: «Россия смотрит на Вас и ждет… Долго ли ей ждать?» (ГБЛ).

После трех спектаклей Свободин извещал Чехова: «„Иванова“ публика принимает с каждым разом все сильнее» (11 февраля – Записки ГБЛ, вып. 16, стр. 190). О пятом представлении ему писал Плещеев: «Крик и гвалт был страшный после 3-го акта. Автора вызывали с треском» (9 марта – Слово, стр. 261). О том же спектакле восторженно отзывалась С. П. Кувшинникова и благодарила Чехова за доставленное зрителям «духовное наслаждение» (15 февраля – ГБЛ).

О широком резонансе, вызванном «Ивановым», говорилось в письме В. А. Тихонова: «А какие разноречивые толки он вызвал – просто восторг» (6 марта – Записки ГБЛ, вып. VIII, стр. 63). По окончании театрального сезона он снова вспоминал о пьесе: «Ведь у Вас громадный драматический талант, что Вы так блестяще и доказали Вашим „Ивановым“» (24 мая – ГБЛ).

Вместе с тем, многих зрителей и корреспондентов Чехова пьеса настораживала необычностью драматургической формы: они отмечали ее «несценичность», неопределенность в обрисовке центрального героя, неясность авторского отношения к нему.

В день премьеры «Иванова» Леонтьев (Щеглов) отметил в своем дневнике: «Удивительно свежо, но именно вследствие этой свежести много есть в пьесе „сквозняков“, объясняющихся сценической неопытностью автора и отсутствием художественной выделки» (ЛН, т. 68, стр. 481). 2 февраля он записал мнение профессора Н. И. Стороженко: «Чехов талант, но у него нет „бога в душе“» (там же). Оспаривая это мнение Стороженко, В. П. Горленко писал Леонтьеву (Щеглову) 21 февраля: «С его определением Чехова я не согласен. Кто так умеет передавать жизнь и природу, у того есть в душе нечто большее, чем фонограф» (там же, стр. 490).

Свои похвалы в адрес Чехова и одновременно серьезные сомнения высказывал также Н. С. Лесков, смотревший первый спектакль. 4 февраля он говорил своему сыну об «Иванове»: «Учительная пьеса К сожалению, слишком много у нас Ивановых, этих безвольных, слабых людей, роняющих всякое дело, за которое ни возьмутся. Умная пьеса! Большое драматургическое дарование». А. Н. Лескову запомнилось, что его отец не позволял даже при себе критиковать пьесу: «Несоглашавшимся бросались уничтожающие взгляды, гневливые реплики». Однако направление таланта Чехова казалось Лескову все же недостаточно ясным. В письме И. Е. Репину от 19 февраля 1889 г. он замечал: «Талантлив Чехов очень, но я не знаю „коего он духа…“ Нечто в нем есть самомнящее… и как будто сомнительное. Впрочем, очень возможно, что я ошибаюсь» (А. . Лесков. Из записей и памяти. – «А. . Чехов в воспоминаниях современников». М., 1947, стр. 315).

Баранцевич в своем письме от 7 февраля 1889 г. замечал: «Второй акт в начале, по-моему, немного растянут, и тут, мне кажется, сказалась добросовестность беллетриста, желавшего по возможности полнее нарисовать картину общества».

Суворин высказывал сожаление, что характер Иванова показан в пьесе «готовым». Этот упрек Чехов в ответном письме оспорил и, сославшись на героев Грибоедова и Гоголя, отстаивал правомерность изображения Иванова как сложившегося, «готового» типа: «Что было бы, если бы Хлестаков и Чацкий тоже не были взяты „готовыми“?» Отверг Чехов и другой упрек Суворина, что в пьесе недостаточно внимания уделено женским типам: «Женщины в моей пьесе не нужны. Главная моя была забота не давать бабам заволакивать собой центр тяжести, сидящий вне их» (8 февраля 1889 г.).