Вишнёвый луч

Тут я закономерно съёживаюсь, уменьшаюсь и ползу под стол. Больше у меня нет вопросов к бабушкиным глазам.

Она ждёт меня, ждёт, а я сижу под столом не шевелясь. Она брызгает под стол тёплую воду и обещает горячую. Я сижу молча. Мне очень уютно.

На три минуты мне три года.

Кистяная бахрома рыжей плюшевой скатерти окаймляет моё убежище. Поплыл аромат лесных трав, загремела ледяная горная река в Кабардино-Балкарии, мои детские горы, канатка над синим озером, скоро позовут на шашлык. Пыльный зернистый шоколад в кусках. Сверкает чёрная икра - и я её ложками, из эмалированного тазика! Коллекция блестящих открыток с видами Колизея, Фудзиямы, розовых кустов Дубровника. Мечты о путешествиях. Восторги взлёта и посадки самолёта. В моём детстве было несколько красивых страниц. Я счастлива. Но бабушке известно и это.

- Вылезай, - сонно говорит она, и я понимаю, что горячая вода готова к бою.

Вылезаю.

- То-то же, - кивает бабушка, уводя взгляды в стойло. - А то можно и посклонять полторы бочки варенья.

От этой угрозы у меня, как у шкодливого двоечника, холодеют пятки, хотя мне давно известны все падежные формы полутора бочек варенья. Но бабушка умеет подать перспективку так, что даже рост ногтей останавливается. От страха.

- Что тебе рассказать? - спрашиваю, дрожа.

- Про любовь.

- Ах, про это?

- Нет. Про это не надо. Давай про любовь.

- Бабушка, я не хочу.

- Мы не на митинге. - Бабушка закуривает. - Или полторы бочки варенья. Гляди мне тут...

- Ой, не буду. Кто б со стороны это всё увидал-услыхал. Не поверил бы.

- Не твоя печаль, - обрывает бабушка. - Начинай.

- И Слово было Бог.

- Прекрати.

- Почему там опечатка, глава 3, 8? От Иоанна. Синодальный перевод.

- Там нет опечаток, - уведомляет меня бабушка.

- Пожалуйста: "Дух дышет, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа".

- Если ты про слово "дышет", через "е", то ты глупа и мала. Ведь не про дыхание речь, а про деяние Духа. Зачем ему дыхание? Ты ещё спроси про устройство лёгких. Или жабр. Или вправду опечатка, Бог с ней.

- Меня замучили студенты. Основной вопрос их философии: кто сделал Бога? Иногда - кто создал.

- Радуйся. Это уже очень много. Во-первых, признают Его существование. Во-вторых, признают, что им не всё ясно. Для атеистической среды это громадные, колоссальные успехи. Только не рассказывай им про антиномию.

Бабушка смотрит в облака за окном, словно ждёт оттуда очередного сигнала:

- И не цитируй Честертона. Особенно "Ортодоксию". Особенно это: "Исходя из эволюции, можно стать бесчеловечным или слащавым - человечным стать нельзя".

- Я тоже ненавижу Дарвина. Что можно было выдумать, кроме естественного отбора и амёбной эволюции, тридцать лет живя в городке под названием Даун! Бабуля, ты себе не представляешь, как я ненавижу атеистов, рационалистов, гуманистов, вообще всех, кто мыслит и существует только вследствие мыслепорождения. Ведь уже даже физики доказали тварность мира!

- Поздравь их, - с непередаваемой интонацией сказала бабушка. - Скоро догадаются, что сотворение мира продолжается. Жаль, я тороплюсь, а то посмотрела бы на их лица...

- Бабушка! Но мне сейчас абсолютно не с кем поговорить о вере, о Боге. Ну, кроме тебя. Хочу, безумно, сейчас обсудить с человечеством основные вопросы, у меня их осталось не больше пяти-шести, но православные смотрят на меня хмуро, а неверующие обвиняют в какой-то мистифицированности. Я самый реалистичный реалист на свете, потому что верю, а меня никто не понимает! Моя вера уже абсолютно рациональна, а мне внушают, что любая вера иррациональна! Ну нельзя же так обходиться с человеком, который точно знает. Надо мной и Пётр посмеивается: он, кажется, только себя самого считает богом, ему голос был...

- Я понимаю тебя, - с угрозой говорит бабушка.

Она не любит моей пыли, эмоций, сетований, упрёков человечеству. Дарвин для неё вообще не существует, поэтому она искренне посылает меня куда подальше, если я в очередной раз начинаю доказывать ей, что он был неправ.

И вообще: правильно поступал Пифагор: назначал абитуриентам пятилетнее безмолвие. Вот если они выдерживали это, преодолевали страшное искушение высказаться, поделиться мнением, - их брали в школу и начинали учить мудрости. Если они всё-таки болтали - извините. Домой, на печку.

Кому дорого личное мнение - недостоин мудрости.

Правильно поступал Пифагор с учениками. Теперь и наши умники допетрили: сначала нравственность, а потом истина. Спросили бы у Пифагора - раньше полегчало бы.

А с тех пор как знание можно купить за деньги, никто не даёт ученику ни грана мудрости. Да и как её дашь, если ученик платит, болтает, отдыхает по своему усмотрению, сам распоряжается своим временем, считает себя личностью, потому что платит, болтает, отдыхает и так далее.

Моя бабушка - мой Пифагор. Мы вроде бы говорим с нею, но я чувствую, что на самом деле на мне обет безмолвия. Как это возможно - не понимаю. Но ощущение очень отчётливое. И ласка. Мне тут, у бабушки, ласково. Мне безразличны её выходки. Близ неё мне как дома.

- Вот и вся любовь, - успокоенно говорю я. - Ты чудо. Пора чаю попить.

- Ты не рассказала историю. - Бабушка отодвигает чайник от меня подальше.

- Можно я о прочитанной книге?

- Ты читаешь? Славно. Хотя бы так.

- Представь себе. Писатель молодой, талантливый. Фамилия? Иванов.

- Крепко, - кивает бабушка. - И что?

- У него есть рассказ - "Любовники".

- Прекрасно. "Любовники" Иванова. Дальше.

- Он любит её - не смейся! - вот уже десять лет. Она замужем, он женат. Непреодолимое препятствие. И вот...

- Фабула просто феерическая. А сюжет?

- Вот-вот. Он, наконец, доводит её до решительных намерений, снимает спецквартиру...

- Лучше бы купил, - комментирует бабушка, - если уж десять лет ждёт.

- А может, и купит. У них уже всё на мази. Но дело не в этом. Он, понимаешь, так любит и хочет её, что ночью, в ожидании свидания, когда её ещё нет с ним рядом, он греет пол! Брюхом.

- Чтоб у неё ножки босые не замёрзли? - уточняет бабушка.

- Правильно. Ты что - читала?

- Нет, не читала. А по нагретому брюхом паркету - ходила. - Бабушка закуривает сигариллу.

Я сникаю. Хотела потревожить её - её! - воображение. Эта ведьма всё угадывает наперёд. Всегда-всегда. Если бы герой Иванова купил даме не рояль, а барабан или арфу, для нестандартного развития любовного сюжета, бабушка предугадала бы ход, но пояснила, что рояль удобнее для любовной встречи, нежели барабан.

Но арфа хороша тем же, чем виолончель: музицирующая дама непременно раздвигает ноги. У мужчины кружится голова: вечер, зимняя стужа за окном, натопленный паркетный зал, простор мерцает свечными всплесками, женщина обнажена, ей тепло, она играет на арфе или виолончели, раздвинув беспомощные колени, а её возлюбленный лежит рядом на полу, животом вниз - греет ей дорожку на ложе любви.

Прочитав мои мысли, бабушка продолжает:

- Дальше и расписывать всё это нельзя. Никак. Что ещё может произойти? После арфы, после струящейся призывной мелодии, змеино сжимающей его душу и всё-всё тело... Даже не вздумай описывать их финальный акт. Занавес - немедленно после арфы с ногами.

- У Иванова дама приходит утром. Снимает одежду. Он ждёт её в постели. Счастливый конец многолетних мук.

- А она зубы почистила? - бабушка верна правде жизни. - Ты читала письмо Наполеона к жене? Цитирую: "Я еду: не мойся!". Настоящее французское блюдо. Женщина в собственном соку.

- Ну бабушка!!! - я тоже закуриваю.

- Ха-ха. Давай сначала. Про любовь. Несчастные закомплексованные придурки с их паркетно-половой страстью отменяются.

- У Иванова очень хороший рассказ, бабушка! Это ты всё опошляешь! Ты губишь литературу!

- Туда ей и дорога. И рассказ у Иванова - отменный. Искренний. Такой надёжный человек! Такой трепетный. На таких обычно катаются в хвост и в гриву. Он женат?