Страница 55 из 63
Когда отца не стало, дом начал сдавать на глазах. Просел, покосился, зарос лебедой по самые окна. Таким я его увидал в последний свой приезд.
В щели когда-то крепких стенных бревен без труда могла вместиться ладонь. Вокруг дома покачивались лопухи с крапивой.
Одичавшие яблони, да старая липа доживали вместе с домом свой век…
…Я закурил и помахал ладонью — то ли отгоняя дым от Ли Мэй, то ли разгоняя грусть воспоминаний.
— Там купаться можно — дом стоит на реке.
— Я же не умею плавать!
— Научу.
— А комары там есть?
— Сколько угодно. Ведь река в двух шагах. А вот туалета нет. Ну, отдельный такой домик есть, конечно…
Покачала головой.
— Да уж, отличное место…
— Зато экзотика. И спальные мешки, что после Тибета останутся, пригодятся. У нас по ночам прохладно, печка старая. А готовить ты умеешь?
— Если я опять скажу «нет», ты подумаешь, что я бестолковая совсем… Или скажешь опять: «Научу!» — умело передразнила меня.
— Ты забыла — я же лаоши. Учить — моя работа.
Комаров становилось все больше. Осмелев в темноте, они нападали уже не в одиночку, а целым роем.
— Бежим отсюда, пока нас не сожрали!
Я встал и потянул лямку ее рюкзака.
— Куда?
Поднялась, расправила юбку.
Скользнул взглядом по ее ногам.
— Ко мне, конечно.
Сомнений, поеду ли я утром провожать Инну в аэропорт, не осталось. В чем сомневался — выйду ли завтра на работу.
На работу я не поехал, хотя и проснулся раньше будильника.
Осторожно вылез из кровати, заварил чай.
Я так и не приучился к зеленым чаям. Не привык к местному черному — сами китайцы его называют «красным». Зато я — исправный потребитель «липтона» в патетиках.
Отжав оба пакетика в кружку, я пил чай и разглядывал спящую Ли Мэй. На секунду ее лицо показалось мне несчастным. Едва успел об этом подумать, как она улыбнулась во сне и подтянула коленки к животу.
«Дитя, настоящее дитя…»
Что я знаю о ней?
Не так уж много. Но кое-что — известно только мне.
Например, я знаю, что она боится, когда я трогаю ее пупок — считает, он может развязаться.
Еще она боится:
кипящего масла на сковородке;
водителей автобусов;
водоносов и доставщиков пиццы;
лежащей на земле мелочи (кто-то наслал заклятье);
насилия и венерических болезней,
мышей;
высоких лестниц;
уйгуров;
лодок, кораблей и спасательных кругов;
смесителя в моей ванной;
всех без исключения насекомых (даже красивых бабочек);
негров;
швейных машинок;
иголок (включая елочные);
солнца;
использованных салфеток;
дождя;
пластикового клоуна из «Макдональдса»;
преподавателя политэкономии и крутящихся дверей.
Любит:
последние модели мобильников;
шоколадки (не столько ест сама, сколько заставляет меня);
японские мультики;
интернет (особенно — MSN);
собак (даже самых безобразных);
меня (я не перестаю удивляться, но это так);
грибную пиццу;
карточные фокусы;
караоке;
Вальтера Скотта;
брелоки для ключей и телефонов;
лошадей (но не умеет на них ездить) и Венецию (ни разу не была и не собирается).
Впрочем, я иногда путаюсь в ее страхах и предпочтениях. Ведь на самом деле изо всей этой чепухи меня волнует только один пункт, где прописан я. Остальное может легко тасоваться туда-сюда и даже вовсе исчезать из списка.
Но меня эта девочка любит.
Позвонил завкафедрой Нине. Соврал про обгоревшее тело, попросил еще один день.
Забрался в постель и тронул губами бедро Ли Мэй.
Прижался, вдохнув ее запах.
Ощутил знакомое податливое движение.
Увидел поворот головы, сонные еще, но ищущие губы…
…Ли Мэй прогуляла занятия до обеда.
Про Инну я вспомнил только к вечеру, когда вернулась с учебы Ли Мэй.
«Надеюсь, — подумал без раскаяния, с легким сердцем, — такси ей в гостинице вызвали, на регистрацию не опоздала и сейчас уже летит где-нибудь над Уралом».
Лежа на спине, я расслабленно курил, пытаясь выпускать дым колечками, и наблюдал за Ли Мэй. Забравшись с ногами на кровать — прямо рядом со мной виднелась ее маленькая пятка, манившая пощекотать ее или же поцеловать, — Ли Мэй рылась в рюкзаке. Сердито пыхтя, перевернула его, вывалив на простыню кипу книг, тетрадок, блокнотов, еженедельников, пару пеналов и целую россыпь ручек и карандашей.
— Вот она!
Вытащила нужную тетрадь.
— Мне надо на завтра написать кое-что из домашнего задания. Подождешь?
— Ты об этом спрашиваешь меня, лаоши? — удивился я. — Да для нас это святое… Конечно, делай.
Из любопытства взялся за один из блокнотов.
— Зачем тебе столько? — успел спросить, прежде чем она встрепенулась и выхватила книжечку из моих рук.
— Не смотри. Тут — секрет.
Любопытство мое лишь разгорелось.
— Ну-ка, дай… — я затушил сигарету и по-крокодильи заворочался на кровати. — Какие у тебя могут быть от меня секреты…
Пару минут мы боролись, катаясь по кровати. Она то прятала блокнот за спину, то отводила руку с ним в сторону.
— Нет! Нет! Нет! — смеясь, отталкивала меня свободной рукой и ногами. — Ни за что!
В конце концов я уступил.
— Ну, хорошо. Как мы, русские, говорим: солдат ребенка не обидит. Но тогда покажи сама.
— Ты будешь смеяться надо мной.
— С чего ты взяла?
— Ты же писатель.
— Непризнанный.
— Это дело времени. Ты молодой.
— Мне тридцать восемь, если ты забыла.
— Я об этом всегда забываю. Нашему преподавателю политики — тридцать пять, но он старик в сравнении с тобой.
Я повалился на спину и довольно ухмыльнулся.
Ли Мэй не преминула отметить:
— Тебе нужно быть осторожным. Ты любишь лесть.
— Значит, ты льстила мне… О, Дездемона, молилась ли ты на ночь? — сказал я голосом оскорбленного мавра и сдвинул брови.
— Я говорила правду. Потому что так думаю. Но другие могут тебя обмануть.
Не так-то легко это сделать теперь, подумал я, вспомнив наше «воркованье» с Инной.
— Мне плевать на других. Мне важна только ты.
Мы поцеловались.
— Ну что там у тебя, в блокноте?
Она помялась.
— Только не смейся.
— Не буду.
— Ну, хорошо. И не вздумай хотя бы кому-нибудь рассказать.
— Обещаю.
Неожиданно для себя самого я изобразил нечто похожее на пионерский салют.
Она удивилась. Подумав немного, протянула мне блокнот.
— Ты все равно не поймешь. Тут же по-китайски. Но я пишу роман.
Я приподнялся на локте. Потом и вовсе сел, пораженный.
— Ты? Роман?! О чем?
Принялся листать страницы, испещренные крохотными, неразличимыми для меня иероглифами — каждая из них кишела ими.
— Ну, это ерунда, на самом деле. О школе, о подругах. Их пять человек. Но есть главная… О любви тоже… — сумбурно пояснила она.
— И ты пишешь не на компьютере даже, а в тетрадке? — поразился я.
Рассмеялась.
— Конечно, на компьютере. В каком веке мы живем? У нас сайт есть, бывших одноклассников. Там уже разместила много частей. Но на занятиях иногда скучно, а компьютера нет. Тогда я пишу от руки, а потом набираю и посылаю на сайт.
— Почитай мне!
Уселся поудобнее, возвращая блокнот.
— Нет, и не проси. Во-первых, там одна ерунда, а во-вторых… А во-вторых, у меня куча домашних заданий!
Скрестив ноги по-турецки, она склонилась над бумагами, спрятав глаза за челкой.
Я смотрел, как порхал в ее пальцах карандаш — она ловко вращала его, прерываясь на запись или чтобы погрызть ластик на кончике.
А в голове крутилось:
…Ли Мэй прожила у меня три дня.