Страница 50 из 63
Качаю головой:
— Вот только русских мне не хватало, мужик… Нет уж, спасибо. Как-нибудь в другой раз. Да и то — вряд ли.
Добавляю по-русски:
— Приехать за семь верст киселя хлебать…
Все же этот бизнес очень шустро развивается в Шанхае. Он всегда тут был на высоте, но еще несколько лет назад можно было отвязаться от проституток, заявив, что ты предпочитаешь «голубых». Или предложить паре прицепившихся девчонок полесбиянничать перед тобой, разумеется, за деньги. Отставали с гарантией. Зато теперь — все для клиента. Захочешь — и русскую найдут, и кого хочешь отыщут.
В клубах и барах с караоке — девчонки дорогие. Да и за еду-питье платить приходится. Проще искать самому, без посредника-сутенера. Девчонок в районе баров всегда много, да и на пешеходной улице тоже хватает. Есть очень миловидные, может, и впрямь студентки. Даже по-английски худо-бедно говорят. А бывает, толпится на панели такая деревенщина, что не понимаю, кто может позариться. Хотя город-то большой… Людей много….
— Ну, так как, сэр? — участливо интересуется «декан». — Очень хорошие девушки. Студентки, культурные, говорят по-английски. Вам понравится.
— Твои бы слова, да богу в уши. Так ведь нет бога. И ты это лучше меня знаешь.
Неожиданно сутенер горячо возражает:
— Вы неправы. Бог есть. А иначе — зачем все это…
Он обводит широким жестом вечернюю толпу, фонари, неоновые вывески и фасады высоченных зданий.
Указательный палец тычет в желтое вечернее небо.
— Он там. Видит все, что ему нужно видеть…
«Сумасшедший», — убежденно думаю я.
Не удивлюсь, если и девки его такие же.
— И делает то, что ему не нужно делать, — подражая акценту сутенера, заканчиваю теософскую беседу.
Поднимаюсь с лавочки, запрокидываю голову на манер горниста, разве что руку в бедро не упираю, а всего лишь артистично отвожу в сторону.
Допиваю фуфырик.
— Нету его. Нету, — хлопаю по плечу сутенера. — Бывай.
Выбрасываю пустую склянку в урну. Стараясь ступать ровно, иду куда-то вперед. Ноги мягкие, но послушные. Главное, не наклоняться, тогда они держат неплохо.
— Послушайте…
«Декан» догоняет меня и даже забегает вперед.
— Послушайте…
— Я же сказал — не нужны твои девочки… Я романтик… Мне нужна любовь. Понимаешь, любовь? А какая может быть любовь за… Кстати, за сколько?
— Четыреста юаней в час, — с готовностью отвечает сутенер.
Он семенит рядом. В стеклах его очков отражается реклама «Vero Moda».
Мы подходим к перекрестку. Гудят машины, верещат мопеды, сигналят регулировщики.
— Но я хочу сказать о другом, — говорит сутенер, остановившись. Он почти кричит, чтобы я его расслышал: — Наверное, Бог сильно огорчил вас, раз вы так говорите. Вспомните, когда вам стало нужно считать, что Его нет…
— Я хочу ссать. Вот о чем я думаю уже очень давно, — отвечаю ему. — Спасибо за участие, но иди-ка ты к чертовой матери…
海滩
На пляже
…К чертовой матери. К чертовой матери все.
Я спустился по ступенькам к пляжу.
Уселся на остывшем за вечер песке. Свинтил пробку с «Хайма». На этикетке, слева и справа от иероглифов, два грустных морских конька. Это пойло я купил по совету менеджера отеля — упитанного и жизнерадостного китайца по кличке Чиф. Брезгливо принюхался. Запах, как и у всей китайской выпивки, ужасный. Сделал несколько глотков из горлышка. Невообразимая дрянь. Чиф уверял, что настойка на морских коньках полезна мужчинам. Укрепляет и оживляет, — сказал он и добавил: Китайцы-мужья принимают ее, если хотят от жены мальчика.
Впрочем, это уже типичные китайские заморочки. Мальчика я от жены не хотел. Хотел понимания, хотел былого общего. И почему-то совсем не хотел ее как женщину.
Отхлебнул еще. Определенно, если эту бурду и настаивают на морских коньках, то на немытых и невыпотрошенных, со всем их морским дерьмом.
Зато крепкая, единственный плюс.
В ожидании, пока пьяная теплота разольется по телу, курил и смотрел на темное море. Солнце давно зашло, лишь с левой стороны бухты, над горой, догорал краешек неба. На пляже было пусто. Слышались тихие, размеренные вздохи волн. Я видел разбросанные по всей бухте белые огни прожекторов. Где-то в километре от берега тарахтели рыбачьи лодки. Теплый и влажный ветерок доносил со стороны воды слабый запах солярного выхлопа.
С крыши дальнего отеля в небо бил лазерный луч. Метался, двоился, менял цвет, опускался к воде и снова взмывал вверх.
А я вновь и вновь прикладывался к бутылке. Зачерпывал рукой песок, разжимал ладонь и слушал, как сбегают вниз сотни, тысячи прохладных песчинок.
Незаметно пьянел.
Вспомнил героя веллеровского рассказа. Тот страстно желал свободы — от семьи, от рутины. Чтобы подумать. Просто сесть и подумать. Ведь и я для чего-то оставил Инну в номере одну, зачем-то нагрубил ей. Как мудак, хлопнул дверью. Выключил телефон. В кармане куча денег, но не пошел ни в гремящий музыкой «Sky», ни в кичевые «Березку» или «Киевскую Русь». Как ни странно, синяков на лице не было, да и губы оказались разбиты не сильно. Но все равно решил пойти куда-нибудь от народа подальше.
Купил сигарет, бутылку «Хайма» за шесть юаней. И приперся на ночной пляж. Выпить и пораскинуть мозгами. Но, как и тому мужику из рассказа, мне не думалось, как будто в вечерней потасовке на площади из меня вышибли, как пыль из ковра, всякое желание думать.
Какое-то время я представлял себя Демоном с картины Врубеля. Сидел и угрюмо взирал в темноту.
Рисоваться перед самим собой надоело. Я встал, отряхнул задницу, подхватил бутылку и двинулся к одному давно примеченному месту возле аллеи у пляжа.
Голова по-прежнему была пуста и легка, как рекламный шарик на пластиковой палочке, что выдают детям в «Макдональдсе».
Тут я их и увидел.
Три женские фигуры возле огромной аляпистой раковины из бетона. Сквозь кроны пальм, высаженных возле скульптуры, желто светит фонарь. По асфальту расползаются тени от пальмовых листьев.
— Три девицы под окном… — сказал по-русски сам себе.
Девицы оживились, шагнули в свет фонаря.
— Хэлоу, секаса, массаза! — бойко обратилась одна.
Джинсовые шорты, короткие майки, поверх маек легкие курточки. Одна совсем страшная, низенькая, смуглая, с короткой прической. Зубы по-кроличьи выступают из-под верхней губы, ноги худые и невообразимо кривые. Вторая получше, но лицо до того круглое и плоское, что больше походит на лик сибирской каменной бабы.
— Сколько? — по-китайски спросил третью, самую высокую из троицы.
Та заломила цену. Пятьсот.
Я усмехнулся, глотнул настойки.
— Подруга… — сказал ей, вытирая рот рукой. — Я не турист. Ну, почти не турист. Даже в Шанхае девчонки на улице оценивают себя скромнее.
Неожиданно рассердился. Расхотелось торговаться. Влом стало идти куда-то, что-то говорить или делать.
Домой?..
Повернулся и собрался уходить.
— Окэ, окэ… — высокая подбежала, цепко ухватилась за локоть. Пальцы длинные, сильные. Тонкие, но мускулистые руки. Небольшая грудь. Волосы по плечам. Сумочка. Высокие каблуки.
Заглянула в глаза, улыбнулась:
— Окэ, окэ! Фо хандрит.
Для наглядности показала четыре пальца.
Лицо, улыбка — сплошное смущение. Как у азиаток это получается, даже у проституток — не знаю.
— Двести.
Изобразила несогласие. Огорчение. Последовала целая пантомима с мешаниной китайского и английского. Основной смысл: я «вели бига», и мой сяо диди тоже «вели бига». А ей, скромной девушке, будет — гримаска недовольства — очень больно.
Поэтому — триста.
Интересно — ведь она слышала, что я с нею говорю по-китайски. К чему все это представление тогда… По инерции, быть может.
Я взял ее за руку, за теплую, влажную ладошку — и повел в сторону пляжа.
— Двести пятьдесят. За то, что недалеко, — сказал ей.