Шанхай. Любовь подонка

Надо ли говорить, что купальник себе она выбрала традиционный… Темный, почти черный, наглухо закрытый, больше напоминавший трико для занятий греко-римской борьбой. Поверх нелепых шорт колыхалась оборка кокетливой юбочки.

— Что-то не так? — в беспокойстве спросила она, заметив мой взгляд.

Протянул ей пакет.

— У тебя отличная фигура. Получше всяких моделей, между прочим, — кивнул я в сторону удалявшейся съемочной группы. — Поэтому уверен, мой подарок тебе подойдет намного больше. Надень это. Я тебя подожду.

Ли Мэй с опаской заглянула в пакет.

— Ни за что! — глаза ее зажмурились. — Ни. За. Что. Ты все-таки купил сам…

— Конечно. Я был на Хайнане и видел, в чем появляются на пляже твои соотечественницы. Нет, когда бабульки подобным образом одеваются, это еще понятно, но молодые и красивые так делать не должны.

— Я стесняюсь.

— Цветок мой, это самое обычное и скромное бикини. Не мини, и уж тем более — не ультра. В пляжном волейболе — форма и то откровеннее. А это, между прочим, официальный вид спорта. Вперед!

Развернул Ли Мэй и ободряюще хлопнул по заду.

Изображая всем видом — походкой и покачиванием головы — негодование, она скрылась в блоке раздевалки.

На этот раз мне пришлось помаяться подольше. Я даже начал раздумывать, как бы проникнуть внутрь, или как ее позвать — мне казалось, она просто сидит на скамейке и не хочет выходить.

Когда я уже взмок на солнце и отчаялся, она, наконец, вышла.

Одного взгляда на грудь под тканью купальника, плоский красивый живот, бедра, линию которых так любят называть «волнующей», и ровные ноги, которые сейчас она переставляла неловко и скованно, мне хватило, чтобы самодовольно крякнуть. Гордость распирала меня — и за свою девушку и за удачную покупку. О том, что я исколесил в поисках нужного весь Шанхай и потратил на это два дня, я с легкостью позабыл.

Ли Мэй, сложив руки на груди и сутулясь, разглядывала узоры плиток под ногами.

— Идем.

Взял ее за локоток.

— Я тут зажарился уже.

— Так тебе и надо… — проворчала она, но я заметил легкую улыбку. — Знала бы, купила бы тебе… Такой, как у Бората в фильме.

Я вспомнил ядовито-зеленое мэнкини лжеказахского журналиста, с лямками-подтяжками, и рассмеялся.

— Ради тебя готов голышом пробежаться, если тебе понравится. Хочешь?

Потянул резинку книзу.

— Ты что… — удержала меня Ли Мэй и оглянулась.

Я подхватил ее на руки и понес в сторону воды, музыки и людского визга. Донес бы до местного пляжа, но на полпути меня остановил коротким свистком распорядитель. Каждый посетитель должен пройти через ножную ванну с хлорной водой. Не исключая девушек на руках…

…Не раз потом я вспоминал, как тянул на «глубину», где вода едва доходила мне до ключиц, жалобно визжавшую Ли Мэй, как обхватывала она меня ногами и цеплялась за шею, как пугалась звука сирены — предупреждения о начале искусственного шторма и порывалась выбежать из воды вместе с толпой соотечественников с желтыми надувными кругами вокруг талии… Каких трудов мне стоило притащить ее к желобу водного спуска и спихнуть вниз, ринувшись следом… Как вымаливал прощение после спуска, собрав толпу человек в сто: на глазах благодарных зрителей хватал Ли Мэй за руки, пытался обнять, целовал прохладную гладкую кожу в мелком водном бисере…

И вот теперь — непонятная поездка с Инной, следствие ненужной встречи и моего безволия.

Уступка фантому былого.

Мне хотелось напоить Инну. Хоть разок, но сильно. Однако, точно в насмешку, она потягивала через трубочку кокосовый сок.

Банки с джин-тониками — ее давно забытое прошлое.

Молодая успешная сучка.

Отличная фигура — абонемент в дорогой фитнес-центр.

Прекрасные зубы и волосы.

Красивая, ухоженная, уверенная в себе и скучающая со мной женщина.

Ведь я даже не могу с ней спать.

Я элементарно не хочу ее больше.

Ее руки, ее большие руки стали моей паранойей. Как уши Вронского для Карениной. Я старался избегать их взглядом и в мыслях. Запрещал себе думать о тонких и обманчиво слабых руках Ли Мэй.

Алкоголики — люди малодушные, но изворотливые. Уходя от объяснений, избегая нежеланной близости, я просто надирался к вечеру. Начинал утренний разгон пивом, добавлял парой-тройкой бутылок вина к обеду, а там уже и вовсе отпускал тормоза.

Второй день она ходила на пляж без меня. Я оставался в номере, допивал припасенное пиво. Потом вылезал на улицу, бродил по магазинам, прикупал вино, там же пил его из горлышка, болтал о чем-то с продавцами, жевал предлагаемый ими пиньлан — небольшие, с половину большого пальца, зеленые плоды, разрезанные на четыре части. Дольки смазаны непонятной белой дрянью и завернуты в лист. Язык от пиньлана немел, голова слегка кружилась, слюна становилась тягучей и красной. Я научился красиво и длинно плевать. Улицы Саньи заплеваны ужасно: на горячем тротуаре, асфальте дорог, ступеньках ресторанов — везде следы харкотины. Свежие — красные, засохшие — бурые. Там есть и мой посильный вклад…

Несколько раз я покупал для Инны «траву» — ее почти открыто продавали вездесущие уйгуры. Но быстро прекратил: после анаши Инкины домогательства становились невыносимы. Ей все же удалось раскрутить меня на секс. Говоря проще, она обошлась со мной как с резиновым членом. Может, и нет, но чувствовал я себя именно им. Ни стоны, ни крики, ни умелые движения ситуацию исправить не могли — я больше не любил эту женщину, я больше не хотел ее. Все, что мог, было механическим набором обязательных поз и движений — с мутным осадком сожаления сразу после финала и бегством-затворничеством в ванную. Смывая Инкин запах, с недоумением вспоминал себя сходившим с ума по женщине за стеной. Ведь даже хотел убить… Неужели это действительно был я?..

Мучили сомнения. Не находившее выхода раскаяние перетекало в безнадежную тоску. Любая попытка что-то исправить лишь усиливала чувство вины.

Все, что я ни делал рядом с Инной, казалось мне пустым и зряшным, ненужной тратой времени и сил. Так пассажир, что сел не на тот поезд и обнаружил это слишком поздно, мечется по вагонам, дергает ручки дверей, надрывается перед равнодушными и заспанными проводниками. А потом, высаженный ночью на неизвестной станции, еще пробует куда-то бежать, волочит за собой чемоданы, стучит в окно закрытой кассы… Не понимая очевидного: его поезд — ушел.

…Площадь была утыкана ресторанчиками. Местная, сычуаньская, пекинская, индийская, японская кухни — выбирай любую. Дорого и невкусно, как и положено в туристическом месте. Повара, молодые ребята и девчонки, сноровисто жарили-парили отвратительную еду. За пластиковыми столиками — множество компаний, почти все русские. Шумные, толстые, красные от непривычного солнца, с налетом неистребимой провинциальности — на лицах, в одежде, в позах и жестах…

Два молодца, одинаковые с лица, — в футболках, обтянувших живот, «гавайских» шортах и дурацких белых «морских» фуражках с желтыми якорями-крабами, — сидели неподалеку от нас, осоловело поглядывая на бутыль «Столичной» среди тарелок с китайской кулинарией.

Пили за знакомство. Теплый ветерок шевелил листья пальм.

Зажглись фонари.

Небо над площадью наливалось вечерней синевой. Из бара в виде киоска со стойкой разносился забавный китайский рэп.

— Ты знаешь… — сказал я Инне, разглядывая пузырьки пивной пены. — Мне иногда бывает перед китайцами неловко — за наших.

— Пффф… — фыркнула Инна. — Когда это ты успел снобом стать?

Я огляделся.

— Ты не поняла. Я просто стал чужим… Не только им, тебе — тоже.

Она помолчала.

Достала сигарету.

Я разглядывал ее руки, ее большие руки.

Билась в висок, точно бабочка о стекло, навязчивая мысль.

Пауза в разговоре затягивалась. Инна в одной руке держала сигарету, а другою сжимала крохотную серебристую зажигалку, задумчиво постукивая ею по столу.

Цок. Цок. Цок.

Я вспомнил, как когда-то — очень-очень давно, в прошлой жизни — мы сидели с ней в кафешке на Профсоюзной: невкусный салат, белый пластик стаканчиков, сигаретный дым, ее пальцы, выстукивающие легкую дробь по столу.