Левый берег Стикса

— Забавный тип функционера, — характеризовала его госпожа Кияшко. — Смышлен, говорят. Жесткий. Но — справедливый. Аки царь-батюшка.

— Наверное — бабник? — предположила Диана.

— Не слышала, — сказала Ольга. — Если хочешь знать мое мнение, то все комсомольские лидеры — блядуны. У них это называется — пятый пункт повестки дня.

И, видя недоумение Дианы, она продолжала:

— Четыре основных, марксистско-ленинских пункта, а пятый — выпить и потрахаться.

— Ты — то откуда в курсе?

Кияшко нисколько не смутилась.

— Знаю наверняка. А что, хочешь проверить?

— Не откажусь.

Она сказала это просто так, чтобы подзавести всезнайку — подружку.

Костя Краснов не выглядел призовым жеребцом, и, если что-то в нем и могло намекать на слабость к женскому полу, то только глаза. Ну, и еще, может быть, рот с чувственной нижней губой. И, если приглядеться, ноздри тонкого, с почти незаметной горбинкой, носа. А так, в целом и общем, вполне приличный молодой человек — в темном костюме, при галстуке и с комсомольским значком на лацкане. При исполнении, так сказать.

— Пошли, познакомлю, — предложила Кияшко, цепко ухватив Диану за руку. — Не бойся, не укусит.

Костя с приятелем, кажется мехматовцем, если Диана не ошибалась, стояли в углу зала Студенческого Клуба и беседовали о чем-то, в полголоса.

Упорная, как опохмелившийся бульдозерист, Кияшко, намертво ухватив ее под локоть, поволокла Диану через зал, одновременно шепча что-то на ухо. Оленька была уже навеселе, и жарко дышала Диане в шею выпитым шампанским и сигаретами.

— А что, познакомься… Говорят — парень клевый. И не женат. Правда — общественник, но с этим жить можно. Это не гомосексуалист. Это чуть лучше.

Оля была одержима идеей — выйти замуж позже всех подруг. Создавалось впечатление, что это стало главным делом всей ее жизни. За глаза, Оля уже получила кличку — Ханума, правда, в отличие от литературного прототипа, безгрешностью не отличалась. И сама, по большому секрету, сообщила Диане, что переспала и с Лидочкиным Жориком, и еще с несколькими мужьями подруг. Просто из интереса, безо всяких корыстных намерений.

Отделаться от Оли, если ей в голову приходила мысль с кем-то переспать, было так же невозможно, как забодать паровоз. Оля писала предмету страсти письма на сорока страницах — полные мук, любви и вожделения, в которых не было ни одного искреннего слова. Звонила по сто сорок раз в день. Ждала под окнами. Сопровождала во время прогулок, держась в отдалении, как провинившийся кокер-спаниель.

В конце концов, мужчина, если он не хотел сойти с ума, был просто вынужден исполнить всю программу, в понимании Кияшко, конечно. И после этого, только с позволения Олиного удовлетворенного самолюбия, мирно уйти. Говоря прямо, Оле был свойственен мужской тип поведения — завоевать, использовать, бросить.

Двадцатилетняя Оля, вот уже год осваивала наступательную доктрину, и, по мнению Дианы, вполне могла тягаться с Гудерианом, Роммелем или Жуковым. Организовать «Сталинградский котел» приехавшему в город, на свою беду, известному режиссеру или актеру, было для нее так же просто, как опытному карманнику стащить мелочь у слепого.

В отсутствии крупной добычи, она не брезговала более мелкой рыбешкой, не делая разницы между студентами и доцентами, и все свои наблюдения о партнерах по сексу, включая и антропометрические измерения интимного характера, аккуратно заносила в дневник — девичью тетрадку с пасторальными ромашками на обложке. Диана хорошо понимала, что под этой ромашковой полянкой тикает не один десяток бомб с часовым механизмом — инфарктов, инсультов, нервных потрясений и прочих, по-человечески понятных, реакций героев быстротечных романов. Вся беда была в том, что кроме гипертрофированного либидо и нормальных внешних данных, природа наделила ее подругу недюжинным литературным талантом и наблюдательностью. В общем, если бы Ольга когда-нибудь обработала и издала свой дневник, то истории Манон Леско показались бы просто беспомощным детским лепетом. Диана была уверена, что в Ольге умирает великий исследователь психологии мужчин. Правда некоторое недоумение вызывал выбор органа, которым она эти исследования проводила.

Пока Кияшко волокла ее через зал, пыхтя, как паровой каток, Диана успела несколько раз раскаяться в проявленном к Краснову интересе. Тем более что в действительности, интересен ей он не был, а совсем недавний случай с бесподобным Сашей, наделил её способностями смотреть на противоположный пол, как смотрит мизантроп на карнавал в Рио.

Даже смутные женские желания, одолевавшие ее ранее с завидным постоянством, стали более мягкими, перешли от яркого, бурлящего бунта плоти к пастельным, импрессионистским тонам. Это благотворно сказалось на цвете лица, качестве сна и аппетите, что радовало необычайно ее маму, и привело к покупке нескольких нарядов с размером на один больше, чем в начале года.

— Привет, — громко сказала Оля, добравшись до намеченной цели.

Костя с приятелем обернулись, и Диана была готова поклясться, что первые три секунды Краснов пытался вспомнить, если не имя Кияшко, то, по крайней мере, где и когда он ее видел.

— Привет, — откликнулся он дружелюбно.

Его приятель тоже поздоровался и, извинившись, отошел.

— Как дела, Костик? Давненько не виделись! — защебетала Кияшко с очаровательной непосредственностью. Она всегда считала, что легкая фамильярность способствует развитию нормальных взаимоотношений. У нее были своеобразные понятия о легкой фамильярности и нормальных отношениях. — Как там у нас в комсомоле? Работа кипит?

В его глазах запрыгали огоньки, а ироничная улыбка на мгновение возникла, и тут же спряталась в уголках рта.

— Если хочешь, — сказал он, сохраняя серьезное выражение лица, — я могу подробнее осветить этот вопрос специально для тебя.

Он вздохнул, словно набирая воздух в легкие перед тем, как нырнуть, и начал говорить совершенно серьёзным, официальным тоном, точь в точь, как комсомольский вожак в кино.

— Итак, за отчетный период 1983 года, в нашей комсомольской организации, состоящей из пяти тысяч четырехсот семидесяти двух комсомольцев, произошли следующие события. Во-первых, вся молодежь, как один…

Кияшко опешила. Она никак не могла представить себе, что ей предстоит выслушать подробный отчет о деятельности комсомольской организации в столь неподходящем месте, в ответ на вопрос, заданный для проформы. Флирт не задался.

Диана невольно рассмеялась. Увидеть непробиваемую Кияшко в недоумении… Растерявшаяся Олечка — это уже что-то…

— … ответив на призыв очередного съезда партии…

— Джанино Джанинни . — сказала Кияшко, с восхищением. — Марлон Брандо. Дастин Хоффман. Лоуренс Оливье.

— Ну, тогда, — Костя засмеялся, — прошу добавить «сэр». Все ли понятно? Я обязан полностью осветить для комсомолки Кияшко интересующий ее вопрос. Как комсомолец и старший товарищ.

Начав ерничать, Костя оказался на Олиной территории, а уж тут равных ей не было — она могла вогнать в краску кого угодно. Не взирая на лица и чины. Диана уже с откровенным интересом наблюдала развитие событий, предвкушая дальнейшее.

— А если бы я тебе задала более интимный вопрос? — спросила Кияшко, прищурившись. — Чтобы ты мне ответил, как комсомолец и старший товарищ?

— Правду и только правду! — Краснов явно знал правила игры и отступать не собирался. Может быть, в своем кабинете он вел бы себя иначе, но обстановка вечеринки давала ему возможность быть раскованным и неофициальным. — Комсомол не против интимности, но коллектив должен знать, что скрывается за этим полубуржуазным понятием. У нас нет секретов от коллектива.

— Ну, сейчас она ему врежет, — подумала Диана, — врежет на полную катушку. Мало не будет. Только перья полетят. И правильно!

Кияшко обладала редким качеством — она не смущалась, ни при каких обстоятельствах. Когда, во время работы в колхозе, рухнула стенка деревянной душевой, и вся женская часть группы бестолково металась по развалинам в поисках полотенец, визжа и прикрывая ладонями, разные части тела, Кияшко, осознав, что рук всего две, а того, что нужно прикрывать, по общему разумению, больше, вышла вперед, уперла руки в бока, и, покрыв, покатывающихся от смеха однокурсников, пятиэтажным матом, в течении минуты, сделала так, что стенку вручную установили на место и держали до тех пор, пока все необходимое не было надето.