Желтый знак

Вечером я, как всегда, пошел бродить по парку Вашингтона, размышляя о событиях дня. Да, я серьезно влип. Назад пути уже не было, и мне пришлось посмотреть будущему прямо в глаза. Приходилось признать, что я — далеко не идеальный человек; на мой взгляд, у меня напрочь отсутствовала совесть, но все-таки я не хотел обманывать ни себя, ни Тэсси. Единственная страсть моей жизни была похоронена где-то в лесах Бретона. Но навсегда ли она упокоилась там? Надежда кричала мне "НЕТ!" И уже три с лишним года я прислушивался к этому голосу надежды и все это время ждал знакомых шагов у порога. Неужели Сильвия забыла меня? "НЕТ!" — кричала мне надежда.

Вернувшись домой, я осторожно намекнул Тэсси, что она, возможно, ошибается, считая меня таким уж хорошим человеком, а сам в это время подумал, что хоть я и действительно не идеал, но все же и не какой-нибудь там злодей из комической оперы. Просто я веду свободный, легкий образ жизни, делаю то, что доставляет мне удовольствие, иногда, правда, ругая себя за последствия и сожалея о том, что успел натворить. Только в одном я был совершенно серьезен, если, конечно, не считать моего рисования, и этот предмет моего серьезного отношения, эта моя единственная страсть лежала далеко в бретонских лесах и, скорее всего, была уже потеряна для меня навсегда.

Но теперь было поздно сожалеть о том, что произошло в этот день. Не важно, почему так получилось — то ли из-за жалости, то ли от неожиданного прилива нежности в ответ на ее тревогу, а может, просто из-за скотской благодарности за ее преклонение передо мной — в любом случае я не хотел делать больно ее сердцу, а этот вспыхнувший в ней огонь сильнейшей страсти, которого я уже и не предполагал встретить на своем жизненном пути, не оставлял мне никакой альтернативы — я должен был либо ответить ей взаимностью, либо прогнать ее от себя. Может быть, из-за того, что мне всегда было страшно причинять людям боль, а может — потому, что где-то глубоко во мне сидел неистребимый пуританин, обуреваемый тайными вожделениями, у меня не хватило духу ответить ей твердым отказом, и двери ее сердца распахнулись для меня, выпустив наружу весь огонь ее страстной любви. Другие люди — те, которые обычно радуются, когда кому-то плохо, пусть даже им самим — могли бы выдержать это. Но я не мог.

И не смел. И все же, после того как буря страсти слегка улеглась, я объяснил Тэсси, что гораздо лучше ей было бы влюбиться в того же Эда Бэрка и носить простенькое золотое колечко, но она и слышать об этом не хотела. Тогда я решил, что если ей так уж хочется любить человека, за которого она все равно никогда не сможет выйти замуж, то пусть лучше это буду я. По крайней мере, я буду обращаться с ней как интеллигент, и когда ее пылкая влюбленность пройдет, то хуже ей от этого не станет. В этом я был абсолютно уверен, хотя решиться на такое мне было очень непросто. Я слишком хорошо помнил, какое отвращение во мне всегда вызывало одно даже упоминание о платонической любви, и знал, что иду на дело, которое нелегко дается таким бессовестным людям, как я, но зато со мной она будет в полной безопасности. Если бы это была любая другая девушка, а не Тэсси, я бы не мучился слишком долго. Но я не хотел приносить в жертву своей легкомысленной натуре такого человека, как она. Глядя в будущее, я совершенно ясно видел несколько вариантов, которыми эта история может закончиться: в конце концов ей все это надоест, или же она станет настолько несчастной, что мне придется либо жениться на ней, либо решительно прогнать ее прочь. Но если мы поженимся, то оба станем несчастными — у меня будет жена, которая мне совсем не подходит, а у нее, соответственно — муж, который не устроил бы ни одну женщину на свете. Да и вся моя прошлая жизнь никак не вязалась с возможностью жениться. Если же мы расстанемся, то она, скорее всего, будет тяжело переживать это, но потом оправится и выйдет замуж за какого-нибудь Эдди Бэрка, или же умышленно, а может быть, безрассудно — неважно как — натворит кучу глупостей. С другой стороны, даже если она и устанет от меня, ее в любом случае будет ждать незавидное будущее — свадьба с Эдди Бэрком, дешевое обручальное колечко под золото, дети-двойняшки, квартирка в Гарлеме, ну и все такое прочее. Итак, я бродил по парку и постепенно склонялся к мысли, что именно в моем лице она должна найти себе верного друга, а будущее пусть движется навстречу само по себе. Потом я вернулся домой, надел вечерний костюм, а на шкафу заметил приколотую булавкой надушенную записку: "Бери такси и подъезжай за мной ровно в одиннадцать прямо к театру". Ниже стояла подпись: "Эдит Кармишель, театр Метрополитен".

Я, вернее, мы с мисс Кармишель поужинали в ресто ране Соляри, а как только наступил рассвет и заблестел крест мемориальной церкви на набережной, я ушел от Эдит и направился на площадь Вашингтона. В парке не было ни души, и я долго бродил по тропинке от статуи Гарибальди до дома Гамильтонов, а уже по дороге домой, проходя мимо церкви, опять увидел на ступеньках знакомую фигуру сторожа. При виде этого бледного отечного лица у меня мурашки побежали по коже, и я ускорил шаг. И вдруг он что-то произнес. Может быть, в мой адрес, а может — просто пробурчал себе что-то под нос, но меня охватила дикая ярость: как вообще может такое мерзкое существо что-то мне говорить?! Первым же моим желанием было развернуться и ударить его тростью по голове, но я сдержался, прошел мимо и скоро был уже дома. Некоторое время я проворочался в кровати, пытаясь выкинуть из головы его гнусный голос, но у меня это плохо получалось. Этот противный хриплый шепот засел у меня в ушах, как жирный липкий дым, выходящий из чана для топления сала, он привязался ко мне, как надоедливый и тошнотворный запах гниющего мяса. Я лежал и ворочался, а голос постепенно становился все более отчетливым, и я незаметно для себя начал понимать слова, которые он произнес. Они доходили до меня очень медленно, будто я их забыл, а теперь с трудом вспомнил. И вот что прозвучало у меня в голове:

"Ты нашел Желтый Знак?"

"Ты нашел Желтый Знак?"

"Ты нашел Желтый Знак?.."

Я совсем озверел. Что он хотел этим сказать? Мысленно я послал ему проклятье и постарался заснуть. Вскоре мне это удалось, но когда я проснулся, то почувствовал себя совершенно разбитым и больным, потому что мне опять приснился тот же самый сон, что и прошлой ночью, и на сей раз это уже серьезно взволновало меня.

Я оделся и пошел в студию. Тэсси сидела у окна. Когда я вошел, она встала, обняла меня и поцеловала еще нежнее, чем вчера. Она была такая милая и изящная, что я не удержался и ответил ей на поцелуй, а потом сел у мольберта.

— Послушай! А где моя вчерашняя работа? — спохватился вдруг я.

Тэсси прекрасно меня поняла, но почему-то не ответила. Я стал копаться в куче начатых холстов и поторапливал при этом Тэсси, которая отправилась за ширму приводить себя в порядок, так как я хотел успеть воспользоваться утренним светом.

Отчаявшись найти холст среди начатых работ, я оглядел комнату в надежде обнаружить его где-нибудь совсем рядом с собой, и тут заметил, что Тэсси стоит возле ширмы все еще одетая.

— В чем дело? — спросил я ее. — Ты себя неважно чувствуешь?

— Да.

— Тогда давай побыстрее начнем и пораньше закончим сегодня.

— Ты хочешь, чтобы я позировала тебе… как обычно?

Наконец-то мне все стало ясно. Вот и начались новые сложности. Теперь я потерял свою самую лучшую натурщицу, которая позировала мне обнаженной. Я растерянно посмотрел на Тэсси. Лицо ее пылало. Увы. Увы! Мы съели плод с запретного дерева, и теперь былая невинность и Эдем безвозвратно потеряны — я хочу сказать, что для Тэсси они стали уже мечтами прошлого.

Похоже, она заметила тень разочарования, скользнувшую по моему лицу, потому что сразу же сказала:

— Если хочешь, я буду тебе позировать, как всегда. А тот холст лежит за ширмой, я его спрятала.

— Нет, — ответил я. — Мы начнем что-нибудь новенькое.

Я пошел в гардеробную и отыскал там арабский костюм с блестками. Это был настоящий шедевр, и Тэсси, придя от него в восторг, скрылась за ширмой. Когда, переодевшись, она вышла на свет, я был приятно удивлен. Ее длинные черные волосы по лбу перехватывала нитка бирюзы, а концы бус спускались к сверкающему пояску. На ногах были надеты искусно отделанные жемчугом тапочки с загнутыми вверх острыми носками, а юбка, вышитая серебром, доходила до самых щиколоток. На ней была еще темно-синяя блестящая шелковая жилетка, тоже расшитая серебряными узорами, короткая стеганая курточка восточного стиля, сверкающая разноцветными камнями и бирюзовыми вставками, и, самое главное — все это ей восхитительно шло. Тэсси подошла ко мне и улыбнулась. Я сунул руку в карман, достал оттуда золотую цепочку с крестиком и надел ей на шею.