Мой пылкий рыцарь

Гейбл провел рукой по спутанным волосам жены и негромко сказал:

— Я не думал, что так получится. Мне хотелось любить тебя медленно, насколько позволят мои не слишком выдающиеся способности, чтобы с помощью страсти, которая нас связывает, отогнать твои страхи. Мне казалось, что если я смогу напомнить тебе о том, как чудесно нам было вдвоем, ты перестанешь сомневаться в правильности своего выбора.

— Сомневаться? — в изумлении переспросила Эйнсли. — Почему ты решил, что я в чем-то сомневаюсь?

«Как видно, я не слишком преуспела в том, чтобы скрывать свои чувства, — с сожалением подумала она. — А ведь коль скоро моим мужем стал человек, которого я люблю больше жизни, но который не отвечает на мою любовь, мне надо научиться быть более сдержанной…»

— Это же очевидно. Каждый раз, когда я смотрел на тебя, я видел в твоих глазах… неуверенность, что ли, а может быть, и страх. Он был в твоем взгляде, даже когда ты взяла меня за руку и мы опустились на колени перед священником.

— Брак — очень серьезный шаг, — как заклинание повторила Эйнсли и тут же мысленно обругала себя.

Ну зачем она говорит эти пустые слова? Они не сумели убедить даже неискушенную Элен, так разве смогут развеять сомнения Гейбла?

— Это мне известно. Я сам испытывал подобные переживания. Наверное, их чувствует каждый мужчина и каждая женщина, когда настает момент дать обет перед священником и перед Богом. Но в твоих глазах я видел нечто иное… Вряд ли мне это показалось.

Вздохнув, Эйнсли придвинулась к Гейблу.

— Нет, не показалось. Ты прав, — призналась она, решив, что не имеет права лгать своему мужу в первую брачную ночь — ночь, с которой начинается их совместная жизнь.

Гейбл обернулся и внимательно посмотрел на Эйнсли:

— Так что же тебя тревожит?

— Как что? Неужели ты не понимаешь, Гейбл, — я только что вышла замуж за человека гораздо выше меня по рождению. Мало того, что я не принесла ему в приданое ни земель, ни богатства — само мое имя большинство жителей Шотландии произносят не иначе как с презрением. Ты в своем свадебном наряде выглядел настоящим лэрдом — красивый, стройный, роскошно одетый… Я вдруг почувствовала себя такой ничтожной рядом с тобой! Ты оказал мне большую честь, взяв в жены, а мне нечем тебе отплатить!..

Он улыбнулся и прикоснулся губами к ее рту.

— Мне нужна только ты.

Сердце Эйнсли радостно забилось — она поняла, что за этой короткой фразой кроется глубокое чувство.

— Ты мог бы избавить меня от многих страхов и сомнений, если бы сказал хоть одно такое ласковое слово, когда просил выйти за тебя замуж!

— Это не просто ласковые слова, Эйнсли. Я бы не хотел расточать пустые комплименты, — серьезно сказал Гейбл, опуская руку на живот Эйнсли и тихонько поглаживая его. — Я вообще не слишком силен в комплиментах. Как странно — мне все время кажется, что ты ждешь от меня чего-то, что я не могу тебе дать… Так знай же — я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива!

— Правда? Мне достаточно попросить?

Он пожал плечами:

— Ну, в пределах разумного, естественно.

— Тогда я хочу, чтобы ты полюбил меня.

— Но я и так тебя люблю.

Напряжение, которое Эйнсли чувствовала во всем теле, задавая этот вопрос, мгновенно сменилось небывалой радостью. Она с облегчением перевела дыхание. Приятная истома разлилась по ее телу, и Эйнсли удивилась, как простые слова Гейбла могли оказать на нее такое действие.

— Повтори, что ты сказал! — не веря своим ушам, потребовала она.

Гейбл удивленно воззрился на жену:

— Я сказал, что и так тебя люблю.

Она чертыхнулась и внезапно повалила Гейбла на кровать. Бормоча что-то насчет глупости всех мужчин вообще и своего мужа в частности, Эйнсли оседлала Гейбла и сердито взглянула на него сверху вниз. Как странно — она так ждала этих слов, а теперь, когда наконец их услышала, разгневалась… Буря эмоций, нахлынувших на Эйнсли, сковала ей язык. Она хотела сказать так много и вдруг поняла, что не в силах произнести ни слова.

— Стоило мне набраться храбрости, чтобы открыть тебе свое сердце, как ты накидываешься на меня чуть ли не с кулаками, — с беспокойством произнес Гейбл, не понимая, почему Эйнсли так загадочно молчит.

— С кулаками? Да если хочешь знать, я борюсь с искушением задушить тебя подушкой. Единственное, что меня останавливает, — что я потом, возможно, буду об этом жалеть.

— Отрадно слышать. И все же мне непонятно — что тебя так рассердило?

Вместо ответа Эйнсли обхватила руками голову Гейбла и пристально посмотрела ему в глаза. Постепенно мысли ее прояснились, и она почувствовала, что уже в состоянии высказаться членораздельно, а не только ругаться по поводу мужской глупости. Поскольку Гейбл по справедливости не заслужил упрека в подобном недостатке, Эйнсли была даже рада, что какое-то время молчала. Не годится отвечать на его признание в любви, пусть даже безыскусное, оскорблениями и попреками.

— И давно ты понял, что любишь меня? — спросила она.

Гейбл, догадавшись, что настроение Эйнсли изменилось и она больше не сердится, принялся нежно поглаживать ее спину.

— В тот день у реки, когда смотрел, как ты возвращаешься к отцу.

— И тебе ни разу не пришло в голову, что было бы не худо поделиться со мной своим открытием?

— Наверное, ты права. Мне действительно следовало бы сказать об этом раньше.

Гейбл повеселел — теперь ему стало ясно, что так разгневало Эйнсли. Она слишком долго ждала этих слов, а он недопустимо медлил.

— Наконец-то ты понял! Это избавило бы меня от многих мучительных сомнений. А так я постоянно терзалась от мысли, что совершаю самую большую на свете глупость, выходя замуж за человека, который, как мне казалось, никогда не полюбит меня так, как я его. Я провела много ночей без сна, стараясь убедить себя, что моей любви хватит на нас обоих и брак наш окажется счастливым. Но мои попытки поверить в это были тщетны: сердцем я понимала, как мне нужна твоя любовь…

Вспомнив об этих неприятных минутах, Эйнсли снова погрустнела и сердито вырвалась, когда Гейбл, усмехнувшись, нежно привлек ее к себе и поцеловал.

— А что, если, — пробормотал он, касаясь ее рта губами, — и я был бы избавлен от многих страхов и сомнений, если бы ты была более откровенна?

Эйнсли приподнялась на локте и удивленно посмотрела на мужа:

— У тебя были какие-то сомнения?

— А ты как думала? Или, по-твоему, я настолько самонадеян?

— Честно говоря, я об этом не думала, потому что решила, что ты меня не любишь, — призналась Эйнсли и ухмыльнулась, встретив негодующий взгляд Гейбла. Нежно проведя пальцами по его лицу, она внезапно стала серьезной. — Теперь я вижу, что мы оба страдали. Может быть, это научит нас впредь быть более искренними друг с другом. Любая правда, пусть даже горькая, лучше, чем неизвестность.

— Согласен. Отныне мы заключим договор — быть откровенными друг с другом. Предоставляю тебе право напомнить мне о нем, когда ты решишь, что я что-то скрываю.

— Ловлю тебя на слове.

Эйнсли вдруг захихикала и теснее прижалась к Гейблу.

— Мне кажется, что я полюбила тебя с первого взгляда…

— Неужели? В таком случае ты весьма своеобразно выражаешь свои чувства, поскольку, если я правильно помню, в момент нашей первой встречи ты пыталась пронзить меня мечом.

— А может быть, я просто пыталась привлечь твое внимание? — лукаво спросила Эйнсли и улыбнулась, услышав, как Гейбл чертыхнулся. — Но окончательно я поняла, что люблю тебя, когда мы стали любовниками. Если бы ты знал, как я мучилась от ревности! Я была готова выцарапать глаза Маргарет Фрейзер за то, что ты ухаживал за нею…

— Только теперь я понимаю, что ранил этим твои чувства. Мне остается лишь просить у тебя прощения. Я мучился сознанием вины, но утешал себя тем, что поступаю разумно, так, как нужно для моего собственного блага и блага Бельфлера. Мне казалось, что мужчине не следует руководствоваться чувствами. Он всегда должен сохранять хладнокровие, а когда его захлестывает любовь, он теряет способность здраво мыслить. Ты разбудила в моей душе такую бурю, что временами это почти пугало меня. Впрочем, что там «почти» — пугало, да еще как! И я постыдно бежал от своих чувств, как трус, хотел, чтобы один холодный разум руководил моей жизнью… И лишь потеряв тебя — как я считал, навсегда, — я понял, что человек не может жить одним рассудком, иначе это будет лишь полчеловека. Пусть чувства, которые ты во мне разбудила, окажутся опасными, сказал я себе тогда, но я не могу жить без них — и без тебя…