Мой пылкий рыцарь

— Да. Я привез тебя сюда, поскольку решил, что здесь будет удобнее за тобой ухаживать, чем в Кенгарвее.

— Кенгарвей… — прошептала Эйнсли. — Что с моими братьями? Они все погибли? А замок? — Она не договорила — Гейбл мягко коснулся ее губ, прося замолчать. Но все же через мгновение продолжила: — Ты боишься сказать мне правду? Неужели новости настолько плохи, что ты опасаешься, как бы я снова не впала в забытье, услышав их?

— Нет, я просто хочу, чтобы ты не волновалась. Ты пролежала в лихорадке четыре дня, почти пять, если считать тот день, когда тебя ранили. Не стоит тратить те немногие силы, что у тебя есть, на ненужные вопросы. А вот и Рональд! — радостно возвестил Гейбл, увидев входящего в комнату старика.

К огромному облегчению рыцаря, Рональд тут же взял дело в свои руки — неторопливо и умело сменил постельное белье, переодел больную в чистую рубашку, приговаривая при этом, что ей надо побольше отдыхать и набираться сил, чтобы поскорее выздороветь. Эйнсли покорно сносила все это, а Гейбл тем временем пытался привести в порядок свои мысли. Одной из причин, заставлявшей его так горевать по поводу болезни девушки, было то, что он не имел возможности высказать ей все, что было у него на душе. С того мгновения как Эйнсли упала, пронзенная стрелой, рыцарь постоянно думал об этом. Вот и сейчас слова буквально рвались у него с языка, и приходилось делать над собой усилие, чтобы не начать объяснения немедленно. Впрочем, Гейбл понимал, что выбрал неподходящее время. Если он заговорит сейчас, Эйнсли может ответить согласием просто из чувства благодарности или потому, что не найдет в себе сил отказать. А что, если Эйнсли не отвечает на его чувства? Такая мысль доставляла Гейблу нестерпимую боль. Но в то же время он сознавал, что если она примет его предложение, в душе не желая этого, ему будет еще хуже.

Когда Рональд, закончив работу сиделки, отошел, чтобы налить себе вина, Гейбл тут же устремил взгляд на постель и увидел, что глаза Эйнсли опять закрыты.

— Неужели она снова в лихорадке? — с беспокойством спросил он.

— Нет, — поспешил заверить его Рональд. — Просто она очень слаба, и мои хлопоты ее утомили. А тебе, парень, я бы посоветовал не сидеть здесь все время, особенно теперь, когда она пришла в себя. Ты сам знаешь, что моя девонька бывает весьма невоздержанна на язык!

Гейбл ухмыльнулся. Он был готов выслушивать любые крепкие выражения — ведь это несомненный признак того, что Эйнсли пошла на поправку. Может быть, она еще слаба телом, но дух ее, как всегда, силен. Гейбл был убежден, что именно эта сила в конечном счете и помогла Эйнсли победить лихорадку.

— Как ты думаешь, она теперь действительно начнет поправляться?

— Несомненно. Несмотря на лихорадку, рана и так потихоньку заживала. К тому же глаза у моей девоньки ясные, а это значит, что сознание к ней полностью возвратилось. Какое-то время она еще будет очень слаба, а поскольку будет рваться поскорее встать на ноги, нам всем придется немало пострадать от ее неуемного языка.

— Эйнсли останется в постели столько, сколько ты найдешь нужным, даже если мне придется привязать ее! Рональд засмеялся и залпом допил вино.

— В зале уже накрыли к ужину. Ты пойдешь туда? Я могу и один посидеть здесь.

— Нет, не надо. Сходи и попроси принести еды сюда — так, чтобы хватило и мне, и Эйнсли. Может быть, она не сможет съесть много, но я уверен, что аппетит скоро к ней вернется.

— Надеюсь. Ей надо есть за двоих, чтобы восстановить силы и набрать вес. От бедной моей девоньки остались кожа да кости!

— Но зато какая прекрасная кожа!

Заметив, что Рональд поморщился, Гейбл рассмеялся. Как только старик ушел, бросив прощальный взгляд на свою любимицу, рыцарь снова сел у постели Эйнсли. Бессознательным жестом он прикоснулся к ее лбу и тут же мысленно отругал себя за глупость. Пока девушка лежала в лихорадке, Гейбл постоянно щупал ее лоб в надежде, что болезнь отступила, а теперь, когда это наконец произошло, он боится, как бы она не началась снова. Что поделаешь, он действительно беспокоится и хотел бы убедиться, что Эйнсли твердо встала на путь выздоровления.

Лишь поздним вечером Гейбл возвратился к себе, оставив Мораг на дежурстве у постели больной. За все это время Эйнсли всего один раз открыла глаза, но взор ее был осмыслен, и она даже немного поела. Укладываясь в постель, Гейбл предвкушал, как всласть выспится сегодня — впервые с того дня, как ему пришлось возвратить Эйнсли в Кенгарвей.

Гейбл спокойно встретил гневный взгляд Эйнсли. За те четыре дня, что прошли с начала перелома в ее болезни, девушка становилась все воинственнее. Она постоянно пререкалась со всеми, кто за ней ухаживал, хотя ее добровольных сиделок беспокоило лишь одно — чтобы она поскорее поправилась. Гейбл решил, что настал наконец момент указать Эйнсли на недопустимость такого поведения. А если она с первых же слов не выставит его из комнаты, он перейдет к более серьезному предмету разговора. То состояние духа, в котором находилась больная, убеждало Гейбла в том, что она вполне способна сознательно выслушать его предложение и честно на него ответить. Теперь рыцарь не опасался, что слабость или чувство благодарности может толкнуть Эйнсли дать согласие против своего желания. В настоящий момент, на его взгляд, она не испытывала ни того, ни другого.

— Ты сомневаешься в том, что Рональд владеет искусством врачевания? — осведомился Гейбл, помогая Эйнсли сесть поудобнее и прислониться к подушкам, которые только что умело взбила Мораг.

— Конечно, нет! — горячо возразила она, с вызовом скрестив руки на груди и упрямо избегая взгляда Гейбла.

— И тем не менее ты подвергаешь сомнению любой его совет, направленный на то, чтобы ты поскорее поправилась.

— Он действительно умеет лечить, но временами начинает ворчать, как старая бабка. Мне это надоело!

— Рональду отлично известен твой нетерпеливый характер. Я уверен, что он не станет держать тебя в постели без крайней необходимости. Ты совсем извела старика! Любой здравомыслящий человек предпочел бы как можно скорее положить конец этой пытке.

При этих словах Эйнсли метнула на Гейбла сердитый взгляд, но он лишь спокойно усмехнулся.

— И вовсе я его не извела, — пробурчала она себе под нос.

— Неужели? Да ты просто невыносима! Тебя спасает лишь то, что люди, за тобой ухаживающие, терпеливы и дружелюбны, иначе ты давно осталась бы в одиночестве.

Заметив, что Эйнсли покраснела и отвернулась, Гейбл присел на краешек ее кровати, взял за руку и силой повернул девушку к себе.

— Я понимаю, что болезнь может вывести из себя любого, а особенно того, кто не привык лежать в постели, как ты. А ты никогда не задумывалась над тем, что и у меня бывали такие моменты? Ведь я уже много лет участвую в битвах, и за это время, поверь, мне не раз приходилось залечивать раны…

Эйнсли вздохнула. Опершись на подушки, она смущенно улыбнулась и наконец взглянула в лицо Гейблу.

— Понимаю. Ты наверняка вел себя пристойнее, когда болел, правда?

— Хотел бы я ответить утвердительно, но боюсь, что мои дражайшие родственницы поспешат оспорить это мнение.

— Мне очень жаль, что я вела себя так некрасиво. Я непременно извинюсь перед всеми, кто за мной ухаживал, если, конечно, они осмелятся еще хотя бы раз приблизиться к моей постели. — Эйнсли сокрушенно покачала головой. — Рана почти не беспокоит меня. Я чувствую себя здоровой, вот только эта проклятая слабость!.. Ум и сердце подсказывают мне, что я могу встать с постели и вести обычную жизнь, а тело дрожит от слабости и не позволяет мне этого сделать. От такой беспомощности можно сойти с ума! А поскольку я никогда не отличалась кротким нравом, вымещаю свою злость на других. Не думай, что я пытаюсь оправдаться — дурным манерам нет оправдания, — просто хочу объяснить причины своего поведения.

Гейбл нежно поцеловал Эйнсли в губы и с радостью отметил, что она тут же обвила руками его шею и безмолвно потребовала более глубокого поцелуя. Он мягко отстранился, пытаясь заглушить вспыхнувшую страсть, и с улыбкой взглянул на девушку.