Страница 6 из 12
Осталась она одна с Пудей и с матерью в том же сверчковом домике.
Пошли годы разлуки… Долгие! Ибо я, 10 лет прожив в дальневосточном сталинском лагере, одолев их, после полутора лет у сына была снова взята и отправлена «навечно» в ссылку, в Сибирь. Но ссылка кончилась через семь лет. Я снова оказалась у сына, и туда (как узнав адрес мой?) — пришло мне письмо от Верочки Молчановской. Я читаю — ее почерком, вольным, легким как она, французские стихи, где-то ею пойманные, к нашему случаю — о радости обрести после разлуки друга — и мимовольно падают на письмо — слезы волнения, сочувствия.
В ее семье горе — Пудя шести лет упал в колодец и утонул, а Водя погиб на войне, и мать умерла… Москва стала для нее пустой. Но однажды встретился ей когда-точный киевский друг, потерявший жену, вдовец с сыном и дочерью — и Верочка входит в их дом, взяв семью на руки, дружит с пасынком, но не может никак подружиться с падчерицей — уголек горя в ее жаждущем вздохнуть сердце. На письмо Верочки, где все эти вести, летит мой быстрокрылый ответ.
Идут годы. Я в гостях у Верочки и ее мужа, под Ленинградом, на даче. По странной прихоти судьбы мужа зовут Борис… Еще годы, и, старые оба, мы сидим в Москве в ресторане Пекин и празднуем встречу, едим немыслимую еду, чокаемся рюмка о рюмку, и наша молодость полыхает над нами, живет еще сердце… Но я не сказала, что в мои тяжелые годы Верочка мне все десять лет шлет, аккуратно, как пенсию, помощь.
Жизнь идет дальше. Верочка работает у себя в саду, увлекшись в старости садоводством. Под жарким солнцем, отметая свои годы.
Болезнь приходит внезапно и падчерица кладет Веру в свою хирургическую больницу, подозревая опухоль. Больную держат ходячей, — опухоли нет, и Верочка радостно звонит Борису Петровичу, что на днях будет дома. Но войдя в палату, где все ее любят, ощущает боль в сердце. Медсестра, вызванная соседками, делает ей укол. — О, как мне хорошо стало! — говорит Верочка, — я, наверное, сейчас усну. Она ложится и засыпает, но уже более не проснется — это пришла милостиво, во сне — смерть. Вскрытие показывает две сердечные болезни, незамеченные врачами, и в дом к Борису Петровичу, другу ее юности, она не вернется. Я все это узнала из его письма, и на мой вопрос, отпел ли он ее, и его ответ, что нет, ибо они — неверующие, я отпеваю ее и то, что мне дали в церкви, я везу на Ваганьково и закапываю в садочек у папиной могилы пакет с землей и молитвами. Ведь это тут только есть верующие и неверующие, Там — все верующие..
Идет 1966 год. Мне 72 года. Верочке на 5 лет меньше. В эту осень умирает моя старшая сестра Лера, Валерия (в августе), затем Маруся Мещерская, моя подруга, затем — в октябре — Верочка. И в ноябре — вторая жена моего мужа, с кторой я дружила; умирает держа мою руку. После похорон я просыпаюсь от сна о Верочке.
Удивленная. Почему сон — о Верочке, когда я, засыпая плакала о Марусе? Я, усталая, не записала сон, как обычно, была не в силах! Засыпаю опять и под утро опять вижу сон о Верочке. Она стоит передо мной высокая и светлая, и, хотя я знаю, что это сон, я как наяву говорю ей — Верочка, теперь, когда вы сами в Том мире — вы поверили в Него, или вы по-прежнему… — но она прерывает меня: — ну, конечно, Ася, раз я в Нем, то я знаю, что Он есть… И она, как и в том первом сне, начинает благодарить меня, за что-то, и я думаю: за что она благодарит меня, когда это она 10 лет мне помогала, а я ей — никогда. Но жадность узнать у нее о Том мире снедает меня: — Верочка, — говорю я, — вы теперь так далеко, что наверное, уже не любите меня, как прежде? — Нет, я вас очень люблю, Ася… И, тут же — по-английски: — I love you!.. И я задаю ей один за другим вопросы и радостно думаю: проснусь и запишу все, что она мне отвечает… Когда я все спросила, и она все ответила, и я проснулась, — я помнила одни вопросы свои и ни одного ответа, — ответы остались во сне, в явь они не допущены…
Счастливая от пережитого общения с Верочкой, я хочу понять: почему в эту ночь она дважды ко мне прорывалась? В ночь, когда я уснула, о Марусе плача… И я начинаю считать и досчитываю: это Верочкин сороковой день… А благодарила она меня за единственное, что я для нее сделала — за то, что я отпела ее… Значит, им это Там нужно…
«ВЕЩУНЬЯ»
У меня была подруга Раиса Мамаева, с которой я подружилась в тюрьме в 1937 году.
Ей посвящено несколько стихотворений, написанных мною прямо в памяти — ни карандаша, ни бумаги там не было. Мамаева была китаистка. Неверующая. Их обоих — с мужем ее, делавших революцию в Китае, осудили за то, что не так сделали как полагалось. Муж более не увидел света, а она попала в нашу камеру, где чувствовала себя, среди нас, названных контрреволюционерами — «не в своей тарелке». Но мое знание английского языка и внимание к ее трагической участи повернуло Мамаеву ко мне, и через 20 лет мы нашли друг друга.
Она продолжала быть неверующей. Работала председателем Союза ветеранов в своем районе. Мы виделись, дружили. Однажды она позвонила: — «Приходи, мне надо поговорить с тобой». И когда я пришла, — вот что я услыхала:
«Я шла с похорон очень ценного товарища, теперь таких мало. Горевала. И еще я была расстроена вестью, что мой внук — я его растила — стал пить. Я вызвала его для разговора и спешила домой. Уже подходила к дому. Вдруг, преграждая путь, протянулась ко мне из-за голых кустов худая рука старухи. За кустами стояла высокая старая женщина с удивительным иконописным лицом.
— Бабушка, — спросила я, — (она была явно старше меня) — почему ты тут просишь?
Тут же пусто, никого нет…
— А она мне ответила: «Тебя ждала, касатка…»
Ты знаешь, я не люблю такие шутки — никакой мистики! И вдруг… Ты подумай! Я сказала: — «Бабушка, помолись за новопреставленного раба Божия Василия!
Я это сказала!
А она, скрестив пальцы, подняла глаза, помолилась и ответила:
— Ему теперь — хорошо…
Я опасалась, что внук может прийти до меня — и уйти, и, положив ей в руку сколько-то денег, заспешила домой. Но старуха остановила меня — Никогда больше не поступай так с твоими близкими — это к добру не приведет! С ними надо совсем иначе!
Я поразилась: как она могла знать, что на днях я очень резко поступила с моими сыновьями узнав, что они сотворили на даче. Откуда — …, но мысль о внуке, может быть ждущим меня у двери перекрыла все и я бросилась к дому.
Он пришел через 2–3 минуты.
— Ваня! — сказала я, — ты шел по Пятой просеке* вслед за мной! Ты видел старуху?
Ты должен был ее видеть!
— Никакой старухи нигде не было! — ответил Ваня — Совершенно пустая улица!
Я строго поговорила с ним; обещал не пить — но что эти обещания! И после него позвонила тебе. А пока ты ехала, я зашла к соседям спросить их — видели ли они тут эту старуху. Они отвечали, что — да, давно уже живет поблизости, зовут ее «Вещунья»…
Но мы ее мало знаем, и назвали мне дальних соседей, которые с нею общаются. И ты представляешь, я, которая никогда не хожу по соседям — сходила к ним. Они отвечали:
— Да, Вещунья, ее так называли. Она предсказывала… Имя ее — Анастасия… Но почему Вы сегодня пришли о ней спрашивать? Она, ведь, уже года два как умерла!..
Ну, тут, знаешь, я уж совсем встала в тупик…
— Удивительная история, — сказала я, — но тебе она ещё удивительнее, чем мне…
Ты, ведь, не веришь в Тот Мир а я — верю.
[*] Название улицы в Марьиной Роще, в Москве.