Обитель драконов

Палома опустила голову.

— Мы были с ним, но… Он никому не сказал ни слова. Я не сумела спасти его!

— Никто тебя не винит, дитя. — Голос Естасиуса был мягок. — Мы сами казним себя, что не разглядели змею в своих рядах… Гертран был с самого начала в курсе поисков — и теперь я понимаю, что он ждал лишь удобного момента, чтобы похитить Глаз Кречета.

— Он и вправду хотел стать королем с его помощью?

Старейшина кивнул.

— Возможно. У него были права на престол — а камень даровал бы ему милость богов на Испытании. Эта ведьма, его жена, должно быть, собиралась погубить Нимеда и наследника…

И Рэлею, которая носит во чреве второго младенца! О, Боги… Как женщина может дойти до такого?!

— Кстати, могу ли я узнать, что стало с этими предателями? Ты…

— Нет. Они живы. Мой друг охраняет их в охотничьем домике, по северной дороге. Потом я объясню кому-нибудь, как их найти. Но что вы сделаете с ними?

Она ожидала кровожадного описания мучений и казни — но старец лишь засмеялся в ответ, словно прочитав ее мысли.

— Мы гораздо более жестоки, чем ты могла бы подумать. Никто их и пальцем не тронет — просто Гертрану более не быть казначеем Ордена, а значит, он потеряет доступ к неограниченным богатствам, которыми прежде распоряжался с такой легкостью. Его собственная супруга станет для него пыткой куда худшей, чем любая мука, что мы могли бы измыслить!

Представив себе будущую жизнь советника, Палома хмыкнула и даже невольно пожалела беднягу. Честолюбие сгубило его — а ведь он был неплохим человеком! Неглупым, но… слишком простым, как верно заметил однажды Естасиус.

— Но — довольно о наказаниях, поговорим о наградах, — заметал тем временем Старейшина. — Здесь, в присутствии всех высших лиц Ордена, я говорю тебе: проси, и мы исполним любое твое желание… и все равно останемся в долгу, ибо тот дар, что ты принесла нам, воистину неоценим. Не только для Ордена, но и для всей Немедии, ибо Орден — слуга Короны, и Меч наш всегда на защите державы!

Палома подняла голову. С уст ее уже готовы были сорваться давно заготовленные слова — но язык внезапно словно прилип к гортани. Она посмотрела на старца, сидящего в кресле, такого хрупкого, дряхлого, доживающего уже, как видно, свои последние дни в подлунном мире… возможно, лишь поиски священной Реликвии удерживали его среди смертных. Затем она перевела взор на Винцана, застывшего с мечом в руках, наследника Старейшины, вдохновителя коршенского заговора… и наконец остановилась на фигуре Амальрика, по-прежнему стоящего за спиной у Естасиуса. И звенящим от напряжения голосом объявила:

— Мейстер, у меня есть одна просьба к Ордену, хотя то, что я сделала — было не ради награды. Но я прошу вас оказать мне такую честь.

— Говори, дитя. Чего ты хочешь?

— Чтобы Амальрику, барону Торскому, вернули владения, что должны принадлежать ему по праву. Орден в долгу и перед ним. Это будет справедливо.

Изумленный вздох пронесся по рядам. Старец вскинул седые брови.

— Ты уверена? И ты ничего не хочешь — для себя?

Глаза Амальрика превратились в черные щели, лицо — в гипсовую маску. Палома кивнула.

— Это все, чего я прошу от вас.

— Тогда твое желание будет исполнено.

…Вот и все. У Паломы сохранились лишь смутные воспоминания о том, что было сказано и сделано дальше. Члены Ордена по одному покинули парадный зал. Ушел, тяжело горбясь и волоча ноги, словно смертельно усталый человек, и сам мейстер Естасиус. Они с Амальриком остались одни.

Он молчал очень долго. А затем произнес ту фразу, которую она и ожидала от него услышать:

— Я не стану ни благодарить тебя, ни спрашивать, зачем ты сделала это.

— И не надо. И ты все равно не обязан отвечать на мой вопрос…

— Задай его.

— Что было в Коршене — пять лет назад?

По большому счету, она могла бы и не спрашивать. Когда Старейшина упомянул об этом, все части головоломки встали на свои места: реакция Амальрика в день их первой встречи, намеки Аргивальды, слова Естасиуса, рассказ Конана… Но она хотела услышать об этом от него самого!

И Амальрик заговорил, с трудом, как пловец, плывущий против течения.

— Там остался один человек… Он… моя незаживающая рана. Я готовил заговор против местного правителя и прочил его на роль ключевой фигуры… Ордену это было необходимо, чтобы получить свободу действий в горах и добраться наконец до замка, где Мартигор укрыл Глаз Кречета. Иного пути не было — крепость слишком хорошо охранялась… Этот человек — мой друг — когда я посвятил его в детали заговора… Он не просто отказался принять в этом участие, нет, он пригрозил, что выложит все графу коршенскому… И когда я доложил об этом Ордену — мне приказали убить его.

Палома медленно кивнула, пробормотав едва слышно:

— Я всегда знала, что лишь один человек на всем свете способен так ловко управляться с арбалетом…

Амальрика словно и не удивили ее слова. Напротив, на лице его отразилось облегчение, как будто он радовался возможности хоть с кем-то разделить эту ношу.

— Я не мог убить его. Это было сильнее меня. Но не мог и не подчиниться приказу — тем более, что тогда Орден попросту прислал бы другого убийцу!

— И ты подстерег его на охоте — и послал стрелу так, чтобы только ранить… и сделать его калекой. Твой лучший выстрел, да? Ты должен гордиться!

Барон Торский ничего не ответил. Глаза его затуманились — и если бы Палома не знала его так хорошо, она решила бы, что это слезы.

О, Грациан, что же такое есть в тебе — что ты внушаешь людям такую любовь… и такую ненависть! Знаешь ли ты, кто стал причиной твоего увечья? Вынашиваешь ли втайне планы мести? Или прощение давно нашло дорогу в твое сердце?

И — что теперь делать ей?

— Я уезжаю в Коршен на рассвете, — промолвила Палома, не глядя на Амальрика. — Если хочешь, я…

— Ни к чему, — он покачал головой. — Ты заставила меня увидеть то, что я так долго скрывал от себя самого. Рано или поздно я должен вернуться туда!

Не надо, — хотелось ей выкрикнуть. Не смей! Не мучай его больше!

Но вместо этого она сказала лишь то, что, она точно знала, было истиной:

— Грациан будет рад вновь увидеть тебя.

Эпилог

Кони шли ровно, по залитой солнцем дороге, разворачивавшейся под копытами, точно желтая лента. Давно уже скрылись из вида башни Бельверуса, но Палома не обернулась взглянуть на них в последний раз. Ее спутник молчал уже очень долго — с того самого момента, как она закончила свой рассказ. Там было все — кроме того, что касалось Амальрика. И Грациана. Она не сомневалась, что киммериец знает: она что-то скрыла от него. Но была уверена, что он не станет допытываться, уважая ее тайны.

— Я все время подозревал, что без какого-то колдовства здесь не обошлось, — задумчиво молвил наконец Конан. — Столько совпадений — все эти люди, как в хороводе, сошлись в одном месте. Ты. Я. Теренций. Гертран. Этот твой Старейшина… Будто кто-то насильно свел всех воедино!

Забавно, что, похоже, Естасиус знал это с самого начала… На нее он точно обратил внимание еще в самый первый день, и потом осторожно подталкивал, указывал путь. Но и он был лишь слугой сверкающего рубина. Палома вспомнила чудесное видение, явившееся им, когда камень наконец обрел свое место в рукояти Меча…

— Глаз Кречета, и правда, обладает Силой. Я почувствовала это, когда увидела… — Она не знала, как объяснить, но северянин и без того все понял. — Реликвия должна была стать целой — а мы оказались вроде марионеток, исполнявших ее волю. Но… я не ощущаю досады. Естасиус не позволит использовать Меч во зло! Он — мудрый человек. И он сделал лишь то, что полагал правильным, даже если и использовал нас помимо нашей воли.

— Так он все же колдун?

— Не знаю. Но он общается с богами… Ему многое открыто — даже то, что мы стараемся скрыть от самих себя. — Она вспомнила подслушанный разговор в особняке, когда Естасиус приоткрыл ей истинные цели Гертрана — и предоставил выбор, на чью сторону встать в этом споре. И тайна Амальрика — он знал и об этом тоже! — Возможно даже, он хотел помочь нам всем.