Обитель драконов

Глава IV

Советник Гертран имел немного шансов понравиться Паломе. Если даже не брать в расчет его супругу, то, что рассказывал о нем Амальрик, вызывало в воображении прожженного циника, интригана-царедворца, озабоченного лишь властью и богатством… Тем более удивительно, что он с первого взгляда вызвал у наемницы симпатию.

Некрасивый, низкорослый, со слишком большой головой для столь тщедушного тела, советник, тем не менее, был наделен обаянием и жизнелюбием, а также поразительной способностью слушать людей с таким заинтересованным видом, словно в этот миг для него на свете не было ничего увлекательнее. Несмотря на ауру значимости и достоинства, которую нельзя было не ощутить, общаясь с ним, Гертран держался с людьми запросто, без тени снисхождения или высокомерия, однако и не запанибратски… Поболтав с ним совсем недолго, в карете, что везла их домой, Палома оказалась совершенно очарована и теперь понимала, как удалось этому человеку за столь короткий срок произвести впечатление даже на Амальрика, обычно весьма сдержанного в своих чувствах.

В его присутствии сама Аргивальда утратила всякую надменность и вела себя с гостями мило и любезно, словно Палома была ее лучшей подругой. Наемница, впрочем, не строила себе никаких иллюзий по этому поводу. Глаза хозяйки дома смотрели по-прежнему хищно и оценивающе…

Главной темой всех разговоров стал, разумеется, визит Паломы во дворец. Ее заставили во всех подробностях пересказать, о чем спрашивала ее королева и прочие дамы, что она им отвечала, кто как на нее смотрел, кто улыбался, а кто был холоден… в общем, к концу этого допроса наемнице показалось, что ее выжали, точно свежевыстиранное белье — и повесили сушиться.

В своем рассказе она постаралась не упускать никаких деталей… если не считать грязных намеков дамы Маргели: повторять ее слова вслух при Амальрике было бы неловко. В общем и в целом, Гертран, да и сам барон Торский остались довольны.

— Вы отлично справились, дорогая, — одобрительно улыбнулся советник, подливая девушке вина. — Теперь дела Амальрика, несомненно пойдут на лад. Вы оказали ему неоценимую услугу…

При этих словах Аргивальда многозначительно повела плечами, ясно давая понять, что она справилась бы куда лучше, и лишь такая простушка как Палома может гордиться столь скудными успехами… но вслух, разумеется, ничего не сказала.

Если в первые дни Палома все еще недоумевала, почему наличие жены или невесты так важно для успешного продвижения вельможи при дворе, то, чем ближе она узнавала царившие там нравы, тем больше понимала, что у Амальрика попросту не было иного выхода — если, конечно, он не вознамерился бы жениться по-настоящему.

Королева Рэлея, милая и невозмутимая, совершенно преображалась, пылая яростным гневом, стоило ей уловить хоть намек на возможную интрижку среди придворных. Целомудрие и супружеская верность были основными темами бесед, на эту тему специально приглашенные комедианты ставили спектакли, а поэты складывали возвышенные вирши.

Несомненно, все это не лучшим образом сказывалось на атмосфере двора, фрейлины чахли, лишенные возможности пококетничать с кавалерами, а тем приходилось проявлять чудеса изворотливости в поисках сладостных утех… Как это терпел король — сам отнюдь не образчик добродетели — оставалось для Паломы загадкой, и объяснением тому могло быть лишь положение королевы. Покуда Рэлея была в тягости, супруг считал своим долгом потакать ей во всем; когда же она наконец разрешится от бремени… о, сомнений нет, при дворе наступят совсем иные времена! Но до этого оставалось еще четыре луны.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы во дворце не развлекались. За всю седмицу у Паломы едва ли выдался хоть один свободный вечер: она успела съездить на охоту, дважды была приглашена на представления мимов и жонглеров, и даже на Большой Бал.

Ради такого случая пришлось заказать новое платье — на это ушли все деньги, полученные от Марициуса…

С помощником Лаварона Палома встретилась, как только смогла, б самом лестном свете выставив то, что успела узнать о планах Амальрика. Честолюбивый юноша, избравший пусть несколько необычный путь, дабы быть замеченным при дворе, но никакой опасности для Короны, Митра свидетель!.. Все, чего он желает, это служить королю и быть у него на виду. Ничего более. В этом нет ничего противоестественного, ведь правда? Так что совершенно нет нужды подозревать барона Торского в недобрых помышлениях. Вертрауэн вполне может посвятить себя истинно значительным задачам, не отвлекаясь на пустяки…

Марициус, похоже, встретил этот отчет с облегчением. Он сполна расплатился с наемницей, присовокупив, что спустя какое-то время, возможно, отыщет ее для нового задания. Палома в ответ пробормотала что-то неразборчивое, хотя про себя уже решила, что работать на месьора Марициуса больше не станет. С Рингой было все по-другому, но… Впрочем, она не стала спрашивать его о Ринге. И это тоже о чем-то говорило.

Кажется, вне зависимости от желания самой Паломы, какой-то важный отрезок ее жизни подошел к концу… Но пока она предпочитала не думать об этом — равно как и о том, что принесет ей будущее.

…Больше ни с кем из старых знакомых она не общалась. Видела только Сетрика — тот передал вести от паренька, посланного в Тору.

Амальрик говорил правду о том, что больше не владеет ничем из того, что некогда принадлежало его роду. В остальном же о молодом бароне в его вотчине мало что могли рассказать. Ходили, правда, какие-то странные слухи о чернокнижии — но не подтвердить, ни опровергнуть их было невозможно.

От Конана пока не было известий, и Палома против воли начинала уже тревожиться. Киммерийцу пора было бы уже вернуться из Цера… Она дала себе зарок выждать еще два дня — после чего следовало решить, что предпринять.

Но, в общем и в целом, пока все шло неплохо. Наемница от души развлекалась, погрузившись в непривычный круговорот беззаботной придворной жизни. Единственное, что ее смущало — это отношения с Амальриком.

Все опять изменилось, к чему она совершенно не была готова после их задушевной беседы в саду.

О, разумеется, на людях он был с ней неизменно любезен. Во дворце, когда они появлялись там вместе, или сталкивались случайно, он уделял своей «невесте» ровно столько внимания, чтобы никто не мог упрекнуть его в небрежении… Но теплота и искренность вновь остались в прошлом.

Похоже, барон сожалел о своей откровенности, о том, что допустил Палому в святая святых своей души. В доме Гертрана он держался прохладно, дистанционно, всеми способами уходя от любых расспросов.

Мысленно Палома усмехалась, что еще немного — и, чтобы окончательно поставить? ее на место, он, пожалуй, еще напомнит ей, что нанял ее на роль суженой за деньги… так что пусть не думает возомнить о себе невесть что!

Такое отношение немало задевало девушку. Ей о многом хотелось бы еще расспросить Амальрика: об Ордене, о Гертране и Аргивальде, даже о том, почему он так дернулся, когда в день их самой первой встречи она помянула Коршен… Но барон словно чувствовал это и всячески избегал оставаться с девушкой наедине.

В конце концов она махнула на него рукой. В конце концов, в жизни есть вещи и поинтереснее, чем тайны барона Торского!..

Тем более, что однажды поутру, когда Палома по обыкновению вышла на прогулку, ее вновь отыскал вихрастый гонец. Задыхаясь от нетерпения, Сетрик сообщил, что на рассвете у Лиланды объявился новый гость.

Колдун Агамо просил наемницу встретиться с ним как можно скорее.

Как ни торопилась Палома, но за юрким мальчуганом она поспевала лишь с огромным трудом — а всему виною проклятые юбки; ведь теперь мужская одежда была для нее под запретом. В конце концов пришлось, плюнув на самолюбие, попросить Сетрика идти помедленнее. И все же она совсем запыхалась, когда ворота постоялого двора наконец показались впереди.

«Все тебе пирушки, да танцульки, красотка! — строго заметила себе наемница. — Вот кончится весь этот маскарад — попрошу Вертагена, чтобы погонял меня как следует. А то так недолго и совсем жиром заплыть!»