Обитель драконов

Однако вопрос, который задал Паломе Марициус, оставался по-прежнему без ответа. Зачем ему все это?!

Но об этом не мог сказать никто, кроме самого Амальрика.

Что же. Значит, ей придется спросить напрямую. Как-никак, он у нее в долгу после сегодняшнего…

Ждать возможности для расспросов долго не пришлось. Пожилой слуга с поклоном явился в покои королевы, чтобы сообщить госпоже Паломе, что ее ожидает жених. Рэлея отпустила гостью с видимой неохотой, взяв с нее обещание бывать во дворце почаще, и наемница ничуть не кривила душой, когда пообещала ей это.

Но когда она вышла из Лазурных Покоев на свежий воздух и торопливо зашагала вслед за слугой по извилистым дорожкам сада, она была собрана и готова к бою. И, завидев вдалеке невозмутимо ожидавшего ее Амальрика, с трудом заставила себя потерпеть до того момента, когда они наконец останутся одни.

— Ну, ты со мной не скоро расплатишься! — Таковы были ее первые слова.

Барон Торский, однако, не обратил никакого внимания на это шипение рассерженной кошки. Ласково улыбаясь, он приобнял Палому за плечи.

— Я знал, что ты отлично справишься, дорогая!

Но ее было не так легко умилостивить.

— Дорогая!.. Верно, тебе это очень дорого обойдется!

— Ну… — Он засмеялся, обнажая белоснежные зубы. — Что за меркантильность? Я, право, ожидал от тебя иного!

Палома саркастически подняла брови.

— Чего же? Что я буду руки тебе целовать за то, что ты ввел меня в столь возвышенное общество? Ах, какая честь, право!

На холеном лице барона мелькнула тень досады. Он отпустил ее плечи.

— Не надо сцен, прошу. Это совсем на тебя не похоже. Тем более, ты же не думаешь, что я намеренно подверг тебя такому испытанию. Это не в моих интересах, прежде всего. Честно говоря, я извелся за это время — что там с тобой, о чем тебя спрашивают, что ты отвечаешь…

— Не ляпну ли какой глупости… — в тон ему подсказала Палома.

— И это тоже. Хотя, конечно, если бы я не полагался на тебя, то никогда бы не рискнул таким образом. И… я очень благодарен тебе, Пал. Веришь?

Неожиданно для самой себя, Палома обнаружила, что они разговаривают совсем как когда-то раньше, лет десять назад, без всей этой враждебной настороженности, что возникла при недавней встрече. И он даже назвал ее тем, прежним именем… На сердце у нее потеплело. Она положила руку Амальрику на локоть, и они неспешно двинулись по дорожке.

— Ладно, я уже не злюсь. Если честно, я просто перепугалась до смерти. Видит Митра, это хуже, чем драться одной против троих… Но, — тут же добавила она воинственно, — все равно это не означает, что мы в расчете. Ты задолжал мне кое-какие объяснения. И, клянусь Небом, я не шевельну больше ради тебя и пальцем, пока ты не расскажешь, что замыслил и ради чего понадобился весь этот маскарад!

…Она думала, он не ответит. Амальрик молчал долго, сосредоточенно уставившись куда-то вдаль, на едва тронутые осенним увяданием деревья сада. В тишине слышно было натужное гудение жуков в траве, далекие женские голоса, смех, звонкие детские выкрики, — должно быть, фрейлины вывели на прогулку юного принца и его друзей по играм.

И когда ее спутник наконец подал голос, это было совсем не то, чего ожидала услышать Палома.

— Нас всю жизнь, с самого первого мига, готовили к служению, — таковы были первые слова Амальрика. — Служить Кречету, Митре, Короне… Из нас растили цепных псов, которые гордились бы своим ошейником. — Он горестно усмехнулся. — Посмотри на себя, Пал. Ты, женщина, посмотри на себя!.. Тебя тоже не миновала эта отрава!

Наемница сморщилась презрительно.

— О, только не заводи мне эту старую песню о доброй женушке с выводком детишек. Я сама выбрала свой путь — и не будем больше об этом!

Но Амальрик не стал спорить. Похоже, о Паломе он сейчас думал меньше всего. Лицо его стало далеким, отстраненным, словно он взирал на нечто недоступное окружающим. А когда он заговорил вновь, голос его прозвучал неожиданно глухо, искаженно, как будто каждое слово барон выдавливал из себя ценой огромных усилий.

— Отец отдал им Тору, Пал!

— Что-о? Кому отдал?

— Ордену Кречета, кому же еще. Передал им все права на владение баронством.

— Но… зачем?

Его усмешка была едко-многозначительной.

— Чтобы его возлюбленного отпрыска мысли о земном и бренном не отвлекали от Великого Служения, вот зачем. Воин не должен думать о богатстве, ему не нужно ничего, кроме меча и Великой Цели, — так он сказал в своем завещании! Прекрасные слова! Пустые и бессмысленные — как тот баронский титул, что мне остался!

— Я помню, деньги никогда тебя особенно не интересовали, — неосторожно заметила наемница. Амальрик взглянул на нее так, словно готов был ударить.

— Боги, да причем тут деньги?! Разве ты не понимаешь, как это унизительно? Он лишил меня всего, что было моим по праву — как пса морят голодом, чтобы усерднее сторожил дом. Будто у меня нет ни разума, ни воли, ни собственных желаний…

Палома растерянно взирала на своего давнего товарища, не зная, что сказать. Слов нет, старый барон Гундер был человеком со странностями. Суровый, неприступный, как скала, за всю жизнь она ни разу не видела, чтобы он улыбнулся, не слышала, чтобы сказал сыну хоть одно ласковое слово. До сих пор Палома помнила, как убивался Амальрик, тогда еще совсем мальчишка, когда отец с дядей велели ему собственноручно прикончить любимого щенка — только потому что мальчик слишком привязался к питомцу. Митра свидетель, у барона были странные методы воспитания. И эта последняя выходка оказалась вполне в его стиле… Наемница сочувственно поглядела на Амальрика.

— И что ты сделал?

Он пожал плечами, словно говоря: «А что, собственно, я мог сделать?»

— Служил. Что же еще? — Он помолчал, погрузившись в воспоминания. — Пока был жив Гариан, все было неплохо. У короля был непростой характер, но мы ладили. Я стал при нем человеком для особых поручений — точнее, при советнике Донале Оге, — и меня это устраивало. Неплохая жизнь… На службе я нашел применение своим способностям, мне казалось, я приношу пользу и Короне, и Ордену, и все было в порядке, и утрата Торы почти не тяготила меня…

Но потом Гариана сменил Нимед, и все разом кончилось, Палома не была знакома лично с Доналом Огом, о котором говорил Амальрик, но знала, что тот был давним соперником герцога Лаварона, который ныне заведовал тайной службой короля. А Лаварро был человеком Нимеда. Который, придя к власти, поспешил отдать своему верному слуге все привилегии. Донал Ог остался не у дел — а с ним и все былые фавориты Гариана; Лаварро всех их заменил своими людьми и добился, чтобы нигде при дворе никому из них не нашлось места. Большинство, включая и самого советника, отправились по своим имениям, почти как в ссылку… и лишь одному Амальрику оказалось некуда возвращаться.

— То есть, конечно, я мог по-прежнему жить в Торе. И даже добился от Ордена права принимать кое-какие решения по управлению баронством… согласовывая предварительно каждое со Старейшинами. — Глаза его стали злыми, рот искривился в гримасе ненависти. — Ты не понимаешь, что это такое, Пал — стать беспомощным чужаком на своей собственной земле. Нищим. Никому не нужным. После того, как король вышвырнул меня, словно мусор…

— Но ты все же вернулся?

— О, да. Я провел в Торе больше года. А до того мотался по белу свету, по поручениям Кречета. Желание служить, — оно в нас неистребимо, не правда ли? — Он засмеялся, почти закашлялся. — Это наша страсть. Единственная… Но я все же уехал в Тору. Хотел побыть один, поразмыслить, разобраться для себя кое в чем… Я думал, обо мне давно все позабыли… Как вдруг, совершенно неожиданно, почти две луны назад, прибыл гонец от Ордена. Ты не поверишь — сам Естасиус требовал моего возвращения в Бельверус.

— Мейстер Ес… — Палома поперхнулась. Естасиус был главой Черного Кречета. Фигурой почти мифической — его никто и никогда не видел в лицо, кроме самых высших чинов Ордена. Говорили, он живет как монах-отшельник, погруженный в мистическое созерцание, совершенно отрекшийся от земных забот… И вдруг — послание Амальрику! Пораженная, она воззрилась на своего друга детства, словно видела его в первый раз. — И чего он от тебя хотел?