Страница 63 из 78
Этнография и история были не в пользу тех границ, которые были установлены между Польшей и Советским Союзом. Этого многие польские интеллигенты не понимали и занимали неправильную позицию. Но за исключением Василевской.
Ванда Львовна {Н.С.Хрущев обычно называл людей, даже близких, по имени и отчеству; более далеких - по фамилии, и всегда при личной встрече - на "Вы" (Ред.)} пришла во Львов в коротком полушубке и простых сапогах. Внешность у нее была простая, хотя сама она из знатного польского рода. Она была дочерью того Василевского[236], который при Пилсудском был министром, а кроме того, его ближайшим другом.
Василевский - это как бы доверенный человек Пилсудского. Мне неудобно тогда было спрашивать об этом Василевскую, но ходили слухи, что Ванда Львовна - крестная дочь Пилсудского. Насколько это соответствует истине, не знаю, она же вовсе не стыдилась ни прошлого, ни своего отца. Помню также и такой случай, уже после разгрома гитлеровской Германии. Подросла дочь Ванды Львовны Эва, получила образование и работала в Москве в какой-то библиотеке. Разбирая архивы, пришла как-то к матери и говорит: "Я нашла книги моего дедушки и все их отправила в подвал. Содержание их явно антисоветское". Я встречался с Эвой еще при жизни ее мамы, когда Эва была лишь подростком. Сейчас не знаю ее судьбы.
Василевская сразу заняла четкую просоветскую позицию, с пониманием отнеслась к вступлению наших войск на территорию, определенную договором Советского Союза с Германией, и стала разъяснять польским товарищам нашу позицию, чем оказала огромную помощь и ВКП(б), и мне лично как секретарю ЦК КП(б)У. Вскоре я практически переселился во Львов, организовывая там всю повседневную работу. Нашлись затем и другие поляки, которые активно с нами сотрудничали, но все же равных Ванде Василевской не оказалось.
Что касается договора с Германией, то он был у нас опубликован не полностью. Была опубликована лишь та часть, в которой говорилось, что мы договорились о ненападении. Но, помимо этого, имелись пункты, которые касались польской территории и наших новых западных границ. Польша утрачивала независимость, что не было оговорено в тексте, однако вытекало из его духа: она превращалась в немецкий протекторат. Следовательно, наша граница получалась уже не с Польшей, а с Германией.
Я лично всего текста договора не видел, но знаю об этом из информации от Сталина после подписания договора. Из договора вытекало также наше отношение к Литве, Латвии, Эстонии, Финляндии и Бессарабии. Судьба их территорий тоже была оговорена, причем эта часть тоже не была опубликована. Говорю об этом потому, что людям, которым следует ознакомиться с этими материалами, надо бы заглянуть в дипломатические документы, в текст договора. Я же считаю своим долгом высказаться, чтобы было вполне ясно, как я понимал этот договор и что им предусматривалось.
В те дни встречались и анекдотичные, смешные случаи.
Хочу рассказать и о них. Мы долго находились под впечатлением работы, которая была проведена по разоблачению "врагов народа" и их уничтожению.
Поэтому, когда мы заняли западные территории и сформировали там временные революционные комитеты, то самым ответственным местом у нас оказался Львов, столица Западной Украины. Там жило много украинских интеллигентов, раньше имевших австрийское подданство, затем польское. По своим настроениям они были проукраинцами. В Польше их обвиняли в том, что они просоветские лица, хотя это надо было понимать с оговоркой: все же они предпочитали не Советскую Украину, а просто Украину. А если их спросить о столице, то они сказали бы, что лучше всего украинскую столицу иметь во Львове. Председателем Львовского городского ревкома был утвержден первый секретарь Винницкого обкома КП(б)У Мищенко[237]. Как-то поздней осенью я зашел к нему в кабинет посмотреть, как он работает. Там толпился народ, надо было срочно решать вопросы городского хозяйства: о трамваях, о мощении улиц, которые были разрушены, о водоснабжении и электричестве. Люди, которые работали раньше на соответствующих постах, главным образом поляки, хотели определить свое положение при новой власти и пришли за этим в революционный комитет, чтобы засвидетельствовать, что они занимают вот такие-то и такието посты и хотят получить указания. Это было естественно.
Что же я увидел? Сидел председатель ревкома одетым в полушубок, поверх которого натянул шинель. Не знаю, как он сумел сделать это, потому что сам был огромного роста, крупный человек. На его ногах валенки, из шинели торчали два револьвера. Одним словом, только пушки у него недоставало за плечами, потому что слишком тяжела. Люди сидели и смотрели на него. Закончился прием. Остались мы одни, и я сказал ему: "Вы производите плохое впечатление не только насчет себя, но и о советских органах власти, о всех наших людях, о нашей трусости. Что вы сделаете вашими пистолетами, если кто-нибудь из террористов придет и захочет вас убить? Он застрелит вас вашими же пистолетами. Зачем вы их демонстрируете? Почему у вас торчат рукоятки? Спрячьте их в карманы и оденьтесь поприличнее". Мищенко был смущен и выражал явное непонимание моих претензий. Ведь он проявлял свою "революционность", свою "непреклонность"!
Пришлось нам спустя какое-то время пересмотреть назначения. Люди, которые работали здесь временно, возвратились на прежние посты. Мищенко тоже вернулся в Винницу. Во Львове были выдвинуты новые люди, но это было сложным делом, потому что польский аппарат власти не то что саботировал (я такого не припоминаю), но был деморализован, морально парализован. Конечно, наш приход его не воодушевлял и энтузиазма в работе не прибавлял. Спустя много лет после войны, когда я беседовал с Гомулкой, он рассказал, что был в рабочей обороне в те дни, когда мы вошли в Польшу, а потом мы его мобилизовали, и он еще какое-то время трудился в Киеве, на строительстве подземных железнодорожных переходов.
Сталин перед войной предложил проделать железнодорожные тоннели под Днепром: один - севернее Киева, другой - южнее. Работали там московские метростроевцы. Но мы не успели сделать переходы до войны, а после войны в них отпала надобность, и работы были прекращены. Остатки же тоннеля сейчас служат памятником прошлому.
Наша деятельность по советизации Западной Украины продолжалась довольно успешно, сопротивления мы тогда не встречали. Не помню активных, тем более вооруженных выступлений против нас. Позднее стал проявлять активность Степан Бандера[238]. Когда мы заняли Львов, он сидел в местной тюрьме, будучи осужденным в связи с убийством польского министра внутренних дел. Не помню сейчас, какой была роль Бандеры в этом: сам ли он стрелял в министра или был одним из тех, кто организовывал это убийство. Мы проявили тогда безрассудство, освобождая заключенных без проверки. Не знаю, правда, имелась ли у нас возможность произвести такую проверку. Все заключенные были освобождены, в том числе получил свободу и Бандера. Тогда его действия нам импонировали: он выступил против министра внутренних дел в реакционном Польском государстве. Не нам было оплакивать гибель этого министра. Но так как эти акции были произведены группами, которые не были друзьями Советского Союза, а были его противниками, националистами, ненавидевшими советский строй, то надо было бы это учесть. Позднее мы столкнулись с Бандерой, и он нам причинил очень много бед. Мы потеряли тысячи людей уже после войны, когда развернулась острая вооруженная борьба украинских националистов против Советской власти.
Бандера оказался прямым агентом Германии. Когда Германия готовилась к войне и после начала войны, эти агенты германского империализма, националисты-бандеровцы активно помогали гитлеровцам.
Правда, когда Бандера увидел, что немцы и не думают выполнять данные ему обещания об образовании независимой Украины, он повернул свои отряды против них, но при этом не перестал ненавидеть Советский Союз.
236
236 ВАСИЛЕВСКИЙ Л. был министром иностранных дел Польши в 1918-1919 годах.
237
237 МИЩЕНКО Г.К.
238
238 БАНДЕРА С.А. (род. в 1908 г., убит советским агентом в Мюнхене в 1959 г.) участвовал с 1920-х годов в подпольной Украинской войсковой организации, созданной в Польше Е. Коновальцем, с 1929 г. член Организации украинских националистов, с 1933 г. председатель ОУН на западноукраинских землях, участвовал в террористических покушениях на польских государственных деятелей, сидел в польской тюрьме, был освобожден в 1939 г. во время германо-польской войны, после 1941 г. руководил антисоветской деятельностью Украинской повстанческой армии на временно оккупированной фашистами территории Украины, зимой 1945 г. перебрался в Германию и руководил оттуда той же деятельностью, находясь до конца жизни в ФРГ и выступая под псевдонимом Стефан Поппель.