Рыцарь Хаген

— Вормс не так уж надежен, — внезапно проговорил Хаген. К удивлению Гримварда, в его голосе не прозвучало ни горечи, ни гнева. Он просто утверждал очевидное. — Как ты можешь говорить о безопасности, когда страну разоряют банды разбойников, а у границ пахнет войной так, что тяжело дышать?

— Войны не будет, — возразил Гримвард, — А…

— Ты ошибаешься, — спокойно перебил его Хаген, — Поверь мне, друг. Твои соотечественники в Паннонии давно уже поглядывают на наши земли и богатства, Рим только и ждет повода нарушить мир, а на востоке саксы всегда готовы прибрать к рукам то, что упустит римское войско.

Если бы кто-то иной обратился к нему с подобной речью, Гримвард не раздумывая выхватил бы из ножен меч и слова были бы оплачены кровью. Он давно покинул родину — больше пятнадцати лет назад, из которых последние восемь провел при дворе короля Гунтера, а последние пять был другом Тронье (о чем в Вормсе знали немногие). Но за все эти годы родина не стала ему чужой. Гримвард был рожден крепостным и жил как раб до тех пор, пока не попал в Бургундию. И хотя его страна и его народ принесли ему горя не меньше, чем иному — злейшие враги, он любил свою родину. Наверное, потому, что родная земля была единственным имуществом раба. Он не одобрял политику Рима — политику завоевания и разорения, но не мог допустить, чтобы о его родине говорили с презрением. В этом они были с Хагеном едины, и Гримвард знал, что слова друга не имели целью задеть его лично.

— Война будет, Гримвард, поверь мне, — повторил Хаген, — Я это чувствую, — Он быстро вскочил на ноги. Повернув голову, прищурился, вглядываясь в даль. От воды поднимался густой серый туман. — Пусть люди отдохнут, — продолжал он изменившимся голосом, — Нужно почистить лошадей и сменить одежду. Нельзя допустить, чтобы издалека было видно, что я привел в Вормс горстку оборванцев.

— Что ты задумал? — Гримвард оставил без внимания насмешку Хагена.

Тронье пожал плечами:

— Ничего. Я… хотел немного осмотреть окрестности, вот и все.

Лангобард хотел последовать за ним, но Хаген жестом остановил его:

— Нет, Гримвард. Я хочу побыть один.

Гримвард замялся. Рука его невольно схватила рукоять меча, который в отличие от других он носил справа, хотя не был левшой.

— Не беспокойся, — молвил Хаген, — Здесь все спокойно. Ты ведь сам сказал: мы почти в Вормсе.

Гримвард расценил это как отговорку. Взгляд его темных, глубоко посаженных глаз оставался озабоченным. Наверняка он думал сейчас о разбойниках, жертвой которых мог оказаться любой путник в этой пустынной местности. В конце концов он молча поклонился, повернулся и пошел обратно.

Хаген взобрался на вершину холма и затем спустился вниз по противоположному, почти отвесному склону. Из-под ног полетели камни и комья глины. Он ускорил шаг, балансируя руками, чтобы не упасть. У подножия холма он остановился.

Резкий порыв ветра едва не сбил Хагена с ног. Перед ним простирался заболоченный, заросший сероватой травой луг. Белесые камни местами проглядывали сквозь мох. Тоненький быстрый ручеек широкой дугой огибал одинокий старый дуб, неся свои воды дальше, к Рейну. Хаген оправил плащ и нерешительно оглянулся. Он сам не мог бы толком объяснить, зачем пришел сюда, зачем покинул отряд. Его спутники могли расценить это как бегство.

Хаген встряхнулся. Чепуха! Люди слишком утомлены, чтобы думать о чем-то другом, кроме родного дома, мягкой постели и кубка доброго вина.

И все же не случайно он пришел сюда — точно так же, как и неспроста отдал приказ остановиться на этом самом месте. Именно здесь состоялся первый привал их отряда на пути из Вормса. Сейчас он узнал массивный дуб, и ручеек, и редкую поросль кустарника. Трава здесь тоже росла редко, зато туман, казалось, сгущался еще сильнее.

Да, он пришел сюда, чтобы побыть одному и поразмыслить — о том, что довелось им пережить и что делать дальше. Быть может, это были последние минуты одиночества. Дома, в Вормсе, такой возможности уже не представится. Он слыл человеком замкнутым, одиночкой, и это соответствовало истине. Вормс был большим городом, в котором кипела жизнь, и минуты уединения были на вес золота. Хаген знал, что ни ему, ни его товарищам не удастся избежать иллюзии защищенности и надежности, внушаемой его стенами. Очень скоро, быть может даже на следующее утро, будут забыты пережитые невзгоды. А через несколько дней для них все станет смутно вспоминаемым кошмарным сном. И для него — тоже.

Хаген оглянулся, и на какой-то момент ему показалось, будто он уже видит остроконечные зубцы крепостных стен.

На самом деле пройдет всего несколько часов, они минуют последнюю излучину Рейна, и Вормс во всей красе и мощи предстанет перед ними. Гримвард был прав — Хаген действительно стремился в Вормс, стремился погрузиться в иллюзию мира и благополучия. Он устал. Последние шестьдесят дней отняли у него больше сил, чем он сам себе признавался. На его глазах отряд гордых всадников, с уверенностью в глазах и улыбкой на устах отправлявшихся в поход, превратился в горстку измученных людей — так с чего он взял, что был исключением? Потому что он был героем? Непобедимым Хагеном из Тронье, человеком, слава о котором разнеслась далеко за пределы Бургундии и Тронье, чье имя отваживались произносить лишь шепотом?

Смешно.

Он был всего лишь человеком, а не легендарным героем, хотя почти стал им еще при жизни. Ему было уже сорок три года — он миновал пору расцвета сил, хотя пока еще не чувствовал прихода старости. Но быть может, ждать осталось недолго.

Хаген устало снял шлем, положил его рядом с собой в траву и провел ладонью по поредевшим, но все еще черным как смоль волосам. Рука сильно болела. Он уселся на землю, стянул тяжелую боевую перчатку и увидел капельки свежей крови. Рана снова открылась; будто крошечные иголки глубоко впились в плоть от одного лишь взгляда на нее. «Так и есть, — с горькой иронией подумал Хаген. — Я постепенно старею». Были времена, когда на подобную царапину он не обратил бы внимания.

Он сорвал пучок травы и прижал его к ране, дожидаясь, пока она перестанет кровоточить. Картина недавнего нападения вновь встала перед глазами. Это была банда разбойников — двадцать, от силы двадцать пять человек — потрепанные голодранцы на тощих клячах, вооруженные плохим оружием. Ожесточенность на их лицах объяснить можно было скорее голодом, чем жаждой крови. Они дорого заплатили за свою ошибку в выборе жертвы. Хаген и его отряд оказались вовсе не беззащитными путешественниками, за которых их приняла свора бандитов, а когда злодеи поняли, что драться придется с дюжиной бывалых воинов, — было уже поздно. Не многим из них удалось избежать кровавой резни — иным словом сражение, разыгравшееся в глухой чаще леса, назвать было сложно. Но мысль об этом вовсе не наполнила душу Хагена триумфом или гордостью. Истинный воин не может быть горд, обратив в бегство горстку разбойников с большой дороги.

Но не один лишь этот случай так удручал Хагена. В Бургундском королевстве было неспокойно. Он сказал Гримварду, что чует неладное, беду, будто над страной сгущаются недобрые грозовые тучи, — и при этом он не кривил душой.

Только всем его подозрениям не находилось объяснимой причины, и Хаген прекрасно понимал, что Гунтер не станет его слушать. Бургундия была богатой державой, а блеск двора в Вормсе распространялся и на окрестные города и деревни. Поля давали хороший урожай, люди были сыты и согреты холодной зимой, и даже ненастья и беды, иногда посылаемые богами на землю — чтобы напомнить людям о бренности жизни и о том, что Аасы могут быть своенравны, — в последние годы щадили Бургундию. Не было в королевстве ни бедняков, ни нищих, а разбойники…

«Разбойники, — он уже слышал насмешливый голос Гунтера, — существовали во все времена, мой друг. Мы отправим отряд рыцарей, чтобы их схватили. Нельзя же судить о благополучии страны по какой-то шайке голодранцев, и мир не перевернется из-за того, что ты сегодня плохо выспался».

Да, так все и будет, и он, Хаген, склонит голову и со всем согласится, как он делал всегда. Он не скажет, что видел на горизонте знак — предвестник Рагнарока, конца света. Он промолчит, как молчал с тех пор, когда дал клятву у смертного ложа Данкрата позаботиться о его сыне. Помочь ему нести корону, слишком тяжелую для него, подняться по недосягаемым ступенькам трона. Называть его королем, которым он не был. Гунтер был слаб, но его слабость превращалась в силу, когда рядом стоял Тронье. Нет, Хаген не станет говорить Гунтеру, что он молил Одина, Тора и Фрею, но не получил ответа, не скажет и о том, что знает, почему молчали боги. Он пробовал завести об этом речь с Гунтером — единственный раз, и никогда больше с тех пор. Род Гидипидов называл теперь себя бургундцами, а королевство — Бургундией, и правители его отвернулись от старых богов, больше по политическим причинам, нежели из-за веры. Над стенами Вормса простирались теперь не копье Одина и не молот Тора, а христианский крест — Аасы уступили место Христу и его апостолам. Но древние боги не умерли. Хаген не был религиозным человеком. Он не знал, существуют ли боги реально, будь то Аасы или христианский Бог, но он был убежден: если они жили, то могли управлять судьбами каждого человека, каждой империи. Он чувствовал, что времена будут меняться — быстро и именно теперь. Так же, как старые боги канули в туман Вальгаллы, сгорит в пламени Рагнарока мир, над которым они властвовали. Быть может, он застанет день, когда завершится Прошлое и начнется Будущее, и начало будет ужасным, сопровождаемое болью, кровью и смертью. Вот что чувствовал Хаген, что пугало его.