Страница 18 из 76
Дверь ресторана за моей спиной отворилась, и я почувствовал, как в шею дунуло ледяным холодом. Дыхание Снеговика.
— Расскажи о своей жене, — просит Джон.
Я рассказываю, но какими-то чужими словами. Похоже, я не думаю, что говорю.
— Не знаю, насколько мы счастливы, — срывается у меня с языка.
Глядя в свою тарелку, так же чисто вылизанную, как и моя, Джон качает головой, явно не зная, что сказать. Да и почему он должен знать? Я и сам не знаю. Я даже не знаю, что я чувствую. Может, любовь, а может, утрату. Я уже не вижу разницы.
— А как Спенсер Франклин? — спрашиваю я решительно.
— Странный субъект, — с ходу отвечает Джон. Подозреваю, он то же самое сказал бы и обо мне, если бы его спросили. — Он живет где-то в восточном Детройте. Не так давно я видел его по телику. Он вроде стал проповедником.
Я перестал слушать в тот момент, когда Джон обмолвился о восточном Детройте, потому что именно туда я и звонил прошлой ночью.
— Кем, говоришь, проповедником?
— Он участвовал в программе «Пульс Детройта» и распинался там о Боге. В стиле рэп. Ларри Лорено задумал устроить поединок: Спенсер против Хайпера Хорста, этого парня с музыкального канала, — и посмотреть, кто кого «перерэпует». Спенсер рассмеялся, когда Ларри сделал ему это предложение. Пообещал выдать ему десять фунтов спасения, если не сможет побить самый крутой треп Хайпера Хорста. Ларри это показалось занятным.
— Ларри Лорено, — повторил я.
Ларри был ведущим программы «В объективе Детройт», шоу, выходившего после вечерних мультяшек на 50-м канале. Он появлялся на экране в коричневых куртках с меховыми воротниками и в солнечных очках — зимой. Я помню его примерно двадцатилетним, как он стоит, обдуваемый снежными ветрами, на каком-нибудь унылом, пустынном перекрестке в центре города и распространяется о новом ночном клубе или о «невероятно витальной ревитализации этого невероятного города».
— А он вообще не продвинулся, не сел на новости?
— Ха! Еще бы! — отвечает Джон. — Но два года назад у него от лейкемии умер сын. Он взял бессрочный отпуск, а когда вернулся, был уже не тот.
Перед тем как расплатиться, Джон сбрасывает улыбку, и я вижу незнакомого взрослого человека, до этой минуты прятавшегося за его лицом. Мне даже подумать страшно, что он скажет дальше.
— Ты чего, Мэтти?
У меня отлегло от сердца.
— Тебе это не кажется странным? Что я вот так вот взял и объявился? — спрашиваю я.
Джон пожимает плечами.
— Не знаю. Наверное. А с чего ты вдруг мне позвонил?
— Есть, может, человек пять, которых я хорошо помню из тех времен, когда я здесь жил. Ты один из них.
Он кивает, и по его лицу снова пробегает улыбка.
— Похоже, мы оба несколько повзрослели, а? Ладно, проехали. — Он в нерешительности протягивает руку и касается моего плеча.
До меня вдруг доходит, что даже сегодня я недооценил Джона Гоблина. Он понимает до странного безличную природу симпатии, которую, очевидно, мы оба испытываем друг к другу. В итоге неизбежный вопрос с такой легкостью слетел у меня с языка, что я даже не заметил, как его задал.
— А как Дорети?
— Доктор ведь умер.
У меня каменеет язык. Затаив дыхание, я в изумлении смотрю на Джона.
— Выходит, ты не знаешь, — говорит Джон сочувственно, хотя ему явно невдомек, почему я так реагирую. — Не справился с управлением и въехал в Сидровое озеро. То ли потерял сознание от удара, то ли что, и утонул на глубине в полтора метра.
— Когда?
— В девяносто втором, что ли? Нет, вру — в девяносто первом. Совсем недавно. Их и до этого никто не видел.
— То есть?
— Да знаешь, после всех тех событий… они стали какие-то странные, Мэтти.
— Они всегда были странные.
— Это совсем другое. Тереза ненадолго уезжала. Давно. Я слышал, они в конце концов перебрались то ли в Кливленд, то ли еще куда. По-моему, у доктора здесь была семья. Раз в две недели он приезжал посмотреть, как идут дела в иммунологической клинике, которую он открыл в центре города. Родственники не хотели никаких похоронных церемоний, но мэрия устроила день памяти на площади Фила Харта. Мы все пришли. Это было сущее безумие — похлеще Четвертого июля.[37] Как же — такая важная персона! Он ведь занимался благотворительностью, так что по всему городу расклеили плакаты с его портретом в лабораторном халате. Я от всего этого как-то ошалел.
— Там не было… — У меня начались проблемы с речью. — А ты не видел там еще кого-нибудь из их семьи?
— Барбара, кажется, к тому времени уже уехала. А может, просто не явилась на день памяти. Во всяком случае, я ее не видел.
— А Тереза? — спрашиваю я торопливо.
Джон смотрит на меня в упор и снова отрицательно качает головой, затем, опираясь на трость, встает из-за стола. Подозреваю, он вспомнил, почему мне так важно было получить ответ на этот вопрос.
— Я не знаю, Мэтти. И никто не знает.
1976
В Детройте Хэллоуин — это антикульминация, иначе говоря, затишье. Реальная опасность приходит в Ночь дьявола накануне, когда вся городская детвора высыпает на улицу и начинает крушить все подряд, заручившись древним мандатом на вандализм.
Первый настоящий снег в 1976 году выпал к вечеру под Ночь дьявола. Из окна гостиной нам с Брентом было видно, как ветер переплетает косые белые пряди, развешивая в надвигающихся сумерках призрачные сети. Время от времени в поле зрения попадали скученные силуэты подростков, продирающихся сквозь паутину снега.
Поджог еще не стал излюбленным развлечением Ночи дьявола, по крайней мере в пригородах Детройта, но разбой с каждым годом принимал все более угрожающий характер, так что взрослые реагировали соответственно. Мистер Фокс превратил свою дренажную канаву в «лисью нору»[38] и, вооружившись пневматическим ружьем, сидел там, пока не перевалило хорошо за полночь. Отец Кевина Дента устроил на деревьях «мины-ловушки», подпилив нижние ветви почти на всю толщину, чтобы при малейшей нагрузке — скажем, от рулона туалетной бумаги — они с треском обламывались и накрывали стоящих под ними злоумышленников.
Между тем с местных рынков целыми упаковками испарялись яйца. Из ванных комнат улетучивались куски мыла и баллончики с кремом для бритья, а из школьных шкафов — камни размером с кулак. На первых полосах «Вестей» и «Свободной прессы» публиковались передовицы, шельмующие праздник и оплакивающие снижение гражданской ответственности у городской молодежи. К вечеру все те, кто не пошел безобразничать, затаились по домам, и, казалось, весь город лег на дно.
Наша семья проводила Ночь дьявола в полной боевой готовности. Отец обычно эшелонировал маму к окну спальни, выходящему во двор, а нас с Брентом — к большому окну в гостиной. При первых признаках движения нам предписывалось просигналить фонариком на пост отца за парадной дверью, а в мамином случае — просто закричать; тогда отец выскакивал в ночную темень, улюлюкая и подвывая, как демон Скуби-Ду.[39] В дом он возвращался, покатываясь со смеху. Ночь дьявола, казалось, приводила в действие редкостный родительский талант моего отца — способность оживлять мертвое время.
Потом он отводил нас в гараж и там помогал мне доделывать костюмы, в которых мы с Брентом должны были на следующий день идти в школу. Теперь уже я мастерил костюмы сам, а отец большей частью сидел на стиральной машине и вносил предложения. Мама напекла шоколадного печенья и принесла нам на пробу, потом встала в дверях и стала смотреть, как я накладываю последние штрихи. В тот год, после того как мистер Фокс покинул свое укрытие в дренажной канаве и улегся спать, его дом закидали бомбочками с краской, а все машины в квартале задрапировали гирляндами из замерзшего конского навоза.
На следующее утро миссис Джапп устроила в спортзале конкурс костюмов для Хэллоуина. Лавры победителя достались моему брату Бренту, что меня очень порадовало. С его костюмом я провозился дольше, чем со своим, потому что он мне больше нравился. Я пришел в костюме Марка-Птицы. Таких «птиц» оказалось половина мальчишек и довольно много девчонок, правда, моя прическа выглядела более реалистично: идеально уложенная масса аппетитно переплетенных спагетти, украшенная золотистыми блестками, придающими ей такой же мерцающий эффект, как у волос Марка Фидрича во время вечерних игр. Но большая часть спагетти ушла на костюм брата. Я наклеил их на гигантское блюдо из папье-маше, которое укрепил у него на шее, потом набрызгал на них немного красной краски, натянул ему на голову красную купальную шапочку, выдавил на лицо несколько полосок кетчупа — и voilá:[40] ходячая фрикаделька с гарниром готова!
37
День независимости США.
38
Одиночный окоп (от англ. foxhole); фамилия Фокс в переводе — «лиса».
39
Персонаж одноименного мультфильма.
40
Готово! (фр.)