Дети Снеговика

Спасатели унесли его с поля на носилках. В тот вечер сторож мистер Ариес притащил тонкую проволочную сетку и прикрыл ту ямку на поле, где гнездились «желтые жилеты». Потом залил сетку бензином и бросил на нее зажженную спичку. Пламя заполыхало с мягким гулом, похожим на эхо громового раската. Пока горел огонь, лужайка вся шуршала и шипела. Правда, тогда я ничего этого не видел, не слышал этих звуков, а о том, как уничтожают осиные гнезда, узнал, только когда наши соседи тоже обнаружили их на своих участках и подпалили.

Когда с футбольного поля убрели последние зрители, я вышел из своего месмерического ступора и увидел, что Тереза все так же сидит на трибуне, накручивая на палец ленточку. Я двинулся к ней и только тогда заметил Спенсера, который пробирался на соседнюю скамейку. Они одновременно обернулись и стали смотреть в мою сторону. Какая-то часть меня захотела тут же убежать, но не потому, что я разозлился, заревновал или что там еще, а потому, что тот день воскресил все мои социофобии, и видеть, как Спенсер и Тереза сидят там вдвоем, дерзкие, смышленые, взбудораженные, и ждут, когда я подойду, оказалось для меня гораздо мучительнее, чем видеть, как Джейми Керфлэйк и его сраные лакеи тычут в меня пальцами и покатываются со смеху. Мне было непривычно, что есть люди, которые могут смотреть в мою сторону и ждать, когда я подойду. Я не знал, как на это реагировать. В итоге я просто подошел и сел на нижнюю скамейку прямо под ними.

— Ого! — хмыкнул Спенсер.

Как только я уселся, Тереза встала и пошла прочь. Мы со Спенсером тупо смотрели ей вслед. Когда до нас дошло, что она не вернется, мы тоже тронулись с места и прошагали два квартала до мороженицы «Строе», ни слова не сказав друг другу, пока не пересекли парковку мини-мола.[27]

— Похоже, она малость не в себе, — сказал Спенсер.

— Да уж.

По правде говоря, меня всегда поражало в ней то, что она была гораздо больше «не в себе», чем я, а это кое-что да значит.

Когда мы доели мороженое, Спенсер позвонил матери, чтобы она за ним заехала, а мне велел идти домой. Я сказал, что могу подождать, но он настаивал. Дескать, его мать не из тех женщин, с которыми можно знакомиться при случайных обстоятельствах. И я ушел.

На следующий день Джон в школе не появился, однако Спенсер с Терезой сели на свои обычные места, и мы продолжали обмениваться шутками, пикироваться и цеплять друг друга все более по-свойски.

В выходные моя мать собралась постричь траву, но вскоре, бросив газонокосилку, в панике влетела в дом, принеся на ногах несколько «желтых жилетов». Она чертыхалась и хохотала, корчась на диване, пока мы с Брентом отпаивали ее ар-си-колой, а отец извлекал жала, смазывал ранки бальзамом и увещевал ее точно таким тоном, которым он обычно разговаривал с проводками, когда мастерил стерео. Остаток утра я просидел на крыльце, слушая свирепое шипение «желтых жилетов», роившихся над ямкой на нашем газоне.

Я все еще сидел на крыльце, когда у нашей подъездной аллеи появились Фоксы: сам мистер Фокс и Барбара. Мистер Фокс был в джинсах и белой парадной рубашке, очень тесной в талии. Барбара плелась за ним в шортах. Загар у нее уже сошел, но не совсем, и воспоминание о том, как ее нога лежала на моей, отвлекло мои мысли от ее отца и от того, что мне в нем может нравиться.

— Доброе утро, Мэтти, — сказал мистер Фокс. В нем что-то изменилось. Не знаю, что именно.

Барбара выглянула из-за его плеча. Потом вяло улыбнулась.

— Вот, караулю осиное гнездо, — сообщил я, махнув рукой.

Отец открыл сетчатую дверь. Я увидел, как мать за его спиной приподнялась на локтях посмотреть, кто пришел.

Мистер Фокс явно поработал расческой. Даже на его теле волосы казались приглаженными. Глаза у него были не такие красные, как обычно, скорее даже розовые, цвета новой кожи вокруг болячки. Через несколько месяцев, подумал я, у мисс Эйр глаза, наверное, будут такими же.

— Я тут был на собрании алкоголиков, — сказал он отцу. — У меня есть поручитель, ну и все такое.

— Браво, Фил! — похвалил отец; в его голосе прозвучало радушие и облегчение.

Вздохнув, мистер Фокс потрепал меня по голове и направился в дом.

— Идешь, Барбара? — спросил он не оборачиваясь.

— Нет, — ответила она и села рядом со мной. Она пробормотала что-то еще, но я не расслышал. Что-то вроде: «Иди ты в баню!»

Когда они вошли, мистер Фокс спросил отца, нельзя ли оставить сетчатую дверь открытой. Барбара застонала и уронила голову мне на плечо. Ее черные волосы рассыпались по моей груди.

— Что, тяжело дома? — спросил я, млея от прикосновения ее щеки и волос. Она быстро выпрямилась.

— Теперь я вспомнила, почему ты мне понравился, — сказала она и погладила меня по спине. Потом пробормотала: — Тяжело у него дома. Даже не знаю, почему я еще здесь. Я ведь потому и уехала. Мне приходится выманивать его из постели, говорить, что все хорошо и что все будет хорошо, стоять у двери в ванную и сюсюкать с ним, чтобы он смог…

Она осеклась на полуслове. Я затаил дыхание, словно подслушивая взрослые разговоры о том, чего мне, может, вовсе не хотелось знать.

Из дома доносился голос мистера Фокса. Говорил, главным образом, он — путанно, бессвязно, как школьник, пересказывающий содержание книги, и ко мне вдруг незаметно подкралась грусть. Я смотрел на ос, на залитые полуденным солнцем деревья и крыши и представлял, как люди катаются по всему миру — Вьетнам, Африка, Ферндейл, — а потом снова закатываются в свой дом, как шарики в «Лабиринте»,[28] а иногда мир переворачивается, и кто-то проскальзывает из старой канавки в новую, которая может привести либо опять к началу, либо к концу, но только не к выходу. Выхода вообще нет.

— Спой мне, — попросил я.

И Барбара, которая, я вдруг это понял, даже не заметила, что я прижался коленом к ее ноге — впрочем, я и так это знал, но до того момента был слишком мал, чтобы предаваться мечтам, — сказала:

— Давай. Только ты должен мне подпевать. По типу «зов — отклик». Вот так. — И для примера она пропела: — Йе-е, йя-ха-ха-ха-ха-а-а!

Барбара слегка прочистила горло и покрутила головой.

— Это о возвращении в деревню после удачной охоты, — пояснила она и улыбнулась, но улыбка получилась вымученная, как будто Барбаре было больно.

Первые несколько раз ей приходилось меня подталкивать, когда я пропускал свою партию, но вскоре я наловчился подхватывать. Мало-помалу мы вошли в ритм. Барбара нанизывала куплет за куплетом, и они трепались на ветру, как простыни на веревках, а я шел следом и пришпиливал их припевом. Куплеты оставались неизменными, но они меня очаровали, да и ее тоже. Мы все еще сидели на ступеньках, раскачиваясь в такт мелодии, когда на нашу подъездную аллею вполз джип доктора Дорети.

Обычно доктор Дорети не заглушал мотор, высаживая Терезу. Но сегодня он его выключил и вместе с Терезой и Спенсером спрыгнул на лужайку. Я и забыл, что они должны были приехать. Мы собирались навестить в больнице Джона, а потом отправиться в «Мини-Майкс», чтобы я мог всех обойти на своем «Мустанге».

— Я хочу познакомить тебя с моим другом Спенсером, — сказал я Барбаре, кивнув на джип. Меня распирало от гордости — ведь она увидит, что у меня есть чернокожий друг, — и в то же время я стыдился этого чувства.

— Не его ли отец пишет для «Крима»?[29] — спросила она.

— А ты откуда знаешь? — удивился я, но Барбара не ответила.

Доктор размашисто зашагал прямо к нам, но на полпути Тереза оторвалась от Спенсера, ступила на газон и, согнув в коленях свои невероятно белые ноги, стала разглядывать «желтожилетников».

— Эй! — окликнул ее отец. По его лицу пробежала странная гримаса — то ли удивления, то ли страха, то ли чего-то еще — и тут же исчезла, быстро как тень.

Сидя на корточках и не обращая на него внимания, Тереза подняла глаза и самодовольно мне улыбнулась. Это самодовольство, как мне показалось, относилось к ее отцу. Я начинал пересматривать сложившееся у меня за многие годы впечатление об Объединенном фронте Дорети.

27

Мини-мол — небольшой торговый центр; мол — американский вариант пассажа.

28

Имеется в виду детская игра.

29

«Creem» — легендарный музыкальный журнал, выходивший в Детройте с 1969 года. С ним сотрудничали такие знаменитости, как Лестер Бэнгс, Патти Смит, художник Р. Крамб.