Прах и безмолвие

Были, разумеется, и такие, которые, раз войдя в эти стены, уже не покидали их, но так было в прежние, более суровые времена, хотя и они могут когда-нибудь вернуться. Дэлзиел не был противником исключительной меры наказания, но он не слишком верил в непогрешимость тех, кто отправляет правосудие. «Что ж, — говорил он, — можно и повесить, но тогда и того, кто совершил судебную ошибку, тоже надо вешать». Но, чтобы никто не заподозрил его в тайном либерализме, он также ратовал за то, чтобы те, кто выпускает преступников обратно на свободу, сами возмещали бы обществу урон, который эти преступники могут нанести ему в будущем.

Позади к территории тюрьмы примыкал участок земли, спрятанный от посторонних глаз забором с решетчатой калиткой. Его можно было ошибочно принять за старый, обнесенный забором сад, но забор был слишком высок, чтобы пропускать туда живительные лучи солнца, а почва слишком кислая, чтобы на ней могло вырасти что-то кроме самых неприхотливых сорняков. Здесь, глубоко под землей, покоились засыпанные известью, чтобы их грешная плоть не могла распространить дух порока, тела тех, кто был казнен в старые добрые времена. Говорят, Дэлзиел иногда прогуливался вдоль этого забора, словно лендлорд, обходящий свои владения, и, казалось, напряженно прислушивался к чьей-то очень важной беседе. Он действительно знал имена и историю жизни чуть ли не каждого, чья душа нашла здесь упокоение, и, кроме того, знал, что многие из них были почти наверняка невиновны в тех преступлениях, в которых их обвиняли. Отсюда и проистекало его неверие в праведность суда.

Но в то прекрасное утро понедельника он направлялся вовсе не к этому печальному месту, а мысли его были заняты не безвинно осужденными.

Однако какова бы ни была причина его визита, администрация тюрьмы от низших до высших чинов сочла странным, что в праздник человек не нашел для себя ничего лучшего, чем прийти в столь специфическое заведение.

— Я думал, вы участвуете в этой процессии, мистер Дэлзиел, — сказал офицер, который препроводил его в комнату свиданий, — мистериях или что-то в этом роде.

— Ага, участвую, парень, — добродушно ответил Дэлзиел, — но мы начинаем только в полдень, поэтому я решил с утра нанести несколько визитов.

— Если вам здесь так нравится, может, отдежурите за меня, — пошутил офицер, — а я за вас вашу роль сыграю.

— Оставайся лучше здесь, сынок, — посоветовал Дэлзиел. — А теперь давай-ка, гони его сюда.

— Только если он сам захочет, — переходя на официальный тон, заявил офицер. — Он не обязан с вами встречаться.

— Не волнуйся. Как только ты произнесешь мое имя, он прибежит как миленький.

Через несколько минут дверь отворилась, и в комнату вошел Филип Свайн. За то недолгое время, что он провел в изоляторе, он потерял привезенный из Калифорнии свежий цвет лица, но привычная для него непринужденность поведения осталась при нем.

— Здравствуйте, мистер Дэлзиел, — поздоровался он. — Что случилось? Вы волнуетесь перед дебютом?

— Здравствуйте, мистер Свайн. Как они тут с вами обращаются?

— Неплохо. Но не стану скрывать, что был бы рад поскорее выйти отсюда и вернуться на «Москоу-Фарм».

Дэлзиел улыбнулся. Что бы это ни было: насмешка, бравада или твердая уверенность — ему было все равно.

— Ждете, что вас освободят под залог? — спросил он.

— Раз вы закончили расследования, вы вряд ли станете теперь возражать, правда?

— Кто знает, мы же не хотим, чтобы вы сбежали куда-нибудь.

Свайн улыбнулся.

— Помилуйте! Если уж я отказался уехать за границу и жить там на отличное жалованье, то вряд ли буду где-нибудь скрываться как нищий бродяга.

— Так значит, вы давно уже все решили по поводу работы, которую предлагали вам Делгадо, да? А вы вроде говорили, что все еще спорили об этом с женой? Что ж ты, парень, роль надо хорошо заучивать и реплики не путать. Нелегко тебе приходится, когда ты у всех на виду. Я-то знаю.

— Да что вам нужно, Дэлзиел? Я согласился встретиться с вами, чтобы только не умереть от скуки, но я начинаю думать, что в моей камере веселее, чем в вашем обществе.

— Врун, — добродушно произнес Дэлзиел, — ты пришел, чтобы услышать, что я хочу тебе сказать, потому что, хоть ты и думаешь, что тебе не предъявят обвинения в убийстве, и надеешься, что и твой адвокат так же думает, ты не будешь окончательно уверен, пока не услышишь этого от меня.

Свайн, стараясь, правда не очень убедительно, напустить на себя безразличный вид, проговорил:

— Послушайте, я ведь по собственной воле признался в том, что нарушил закон, и готов понести заслуженное наказание. Но я не убийца, и вы знаете, что нет доказательств обратного. Я не верю, что британское правосудие способно совершить такую ужасную ошибку.

— Да? Между прочим, меньше чем в ста ярдах отсюда есть полянка, которая заставила бы тебя изменить свое мнение, — заметил Дэлзиел. — Но позволь, я окончательно тебя успокою. Я за этим сюда и пришел. Сегодня праздник, светит солнышко, все веселятся, и я подумал о тебе: «Сидит здесь, несчастный, в тревоге, даже своему адвокату не может позвонить, потому что тот укатил отдыхать в Барбадос». Богатые они, эти стервятники! Ты же знаешь, что он уехал, да? Вот я и пришел, исполненный сострадания, уничтожить все сомнения. Хотя это забавно, а? Тебе как раз на руку сомнения. Это как раз то, что тебе нужно.

— Что вы хотите сказать? — с видом страдальца спросил Свайн.

— Я говорю о тех преимуществах, которые дает обвиняемому сомнение, посеянное в душах уставших от заседаний присяжных. А в твоем деле, Фил, сомнений, которые тебе выгодны, премного. Возьмем, к примеру, смерть твоей жены. Ты говоришь, что это был несчастный случай и нет никаких доказательств, что это не так. Значит — сомнение. Или Бев Кинг. Ты говоришь, что идея принадлежала Уотерсону и что он претворил ее в жизнь после того, как ты от нее отказался и попытался его остановить. Сомнение. Или сам Уотерсон. Ты говоришь, что его, наверное, убил Арни из-за чувства благодарности к тебе и отвращения к таким растленным типам, как Уотерсон. Сомнение. И в конце концов, сам бедняга Арни. Оказался на пути бульдозера. Он, может быть, не очень-то старался отойти с дороги, потому что его мучило чувство вины. В любом случае, сомнение. Понимаешь, о чем я, Фил? Сомнение — главное для тебя. И как ни странно, это может сработать. Кто-то, возможно, подумал бы, что уж больно много смертей, что не бывает столько совпадений, что преимущество сомнения должно когда-нибудь кончиться. Но судьи так не подумают. Сомнение, оно заразительно. Предположим, свидетель обвинения один раз что-то напутал, потом в чем-то сбился, а уж после этого присяжные готовы верить, что форель прыгнула в молочный соус из кухонного отсека пролетавшего мимо «Конкорда».[32] Так что, думаю, ты своего добился, Фил. Думаю, прокурор спишет с тебя смерть твоей жены и Арни как несчастные случаи, признает, что ты невиновен в смерти Уотерсона и притянет за причастностью убийству Бев Кинг. Поздравляю! То есть, наверное, тебе все-таки придется некоторое время посидеть, но, насколько я тебя знаю, ты там похлебаешь тюремной баланды, да и выйдешь с улыбочкой. Тем более, что тамошними харчами ты недолго будешь питаться.

Он закончил, а Свайн смотрел на его сияющее лицо, как мореход, который все еще опасается, что между ним и спасительной бухтой прячутся подводные рифы.

— Это официальное мнение уголовно-следственного отдела? — наконец спросил он.

— Это лучше, чем официальное мнение, — рассмеялся Дэлзиел. — Это то, что я думаю.

Свайн кивнул и заулыбался.

— Тогда мне этого достаточно, — сказал он. — Спасибо, что пришли. С вашей стороны это было неожиданным для меня проявлением доброты.

Он поднялся и протянул Дэлзиелу руку. Тот с секунду разглядывал ее, затем крепко пожал. Несколько секунд они стояли, улыбаясь друг другу, пока Дэлзиел вдруг не произнес:

— Только вот…

— Что «только»?

32

«Конкорд» — пассажирский авиалайнер, известный наибольшим количеством авиакатастроф.