Подручный смерти

– Не забудьте, завтра мы должны забрать вещи из лаборатории. Перед выездом в центр.

– Помним, – ответил Смерть.

Мы вернулись в главный коридор, поднялись по лестнице, свернули направо к узкому проходу, по которому вышли в длинный коридор, опять свернули направо и подошли к последней двери слева.

Смерть вынул из кармана позолоченный ключ и вставил его в замок.

– Про ключ придумал Шеф, – пояснил он. – Несколько ночей мы тебя будем запирать, чтобы ты чувствовал себя как дома.

За дверью оказалась угловая спальня средних размеров с двумя окнами, которые выходили во двор и на торец дома. Мебель стояла как попало: потертое кресло с откидной спинкой в ближнем левом углу, слева у стены – двухъярусная кровать, у окна сбоку – письменный стол, у окна напротив – стол и стул с высокой спинкой, в дальнем правом углу размещался гардероб, а справа от двери стоял угрожающе ветвистый кактус.

– Как видишь, тебе придется жить не одному. К сожалению, у нас не хватает комнаты, – Смерть улыбнулся и утешительно похлопал меня по спине. – В общем, завтрак около восьми. И когда будешь готов, спускайся в офис.

На письменном столе располагалась печатная машинка фирмы «Блюберд». Рядом стояла белая ваза с мертвыми красными розами.

Будучи трупом, мне было незачем отличать безвкусицу от изысканности, дешевку от качественной вещи. Я утратил разборчивость и все вещи считал одинаковыми. Поэтому, когда увидел фактурный потолок, белый ворсистый ковер, постельное белье в красную и черную диагональную полоску, обои в цветочек и такие же занавески, ламинированный стол с переносным телевизором и фигуркой лебедя из голубого стекла, я не смог оценить, доволен ли своим новым жилищем. Конечно, здесь оказалось интереснее и необычнее, чем в гробу – и сильно напоминало что-то из моего прошлого – но, по большому счету, здесь был уже не я.

Краем уха я услышал, как Смерть закрыл дверь и повернул ключ в замке. Прием оказался удачным – этот простой звук дал мне ощущение полной безопасности. Я подошел к окну. Водный канал и железнодорожные пути отделяли дом от длинного луга в низине и заходящего солнца.

Я вернулся к кровати и прилег на нижний ярус. Определенно, я знал этот город – только названия не помнил.

Снова оказавшись в одиночестве и безопасности, я погрузился в сон и унесся в теплые тихие дни детства, в родительский дом. Я поднялся на второй этаж, глядя под ноги на мягкий цветистый ковер и считая ступеньки, прошел мимо старых высоких часов на лестничной площадке, прислушался к неторопливым колебаниям их позолоченного маятника. Затем повернул деревянную ручку двери отцовского кабинета и прокрался внутрь. Не то чтобы мне запрещалось туда входить, но такое наглое вторжение в святыню казалось непочтительным.

Я рос в семье единственным ребенком и считал кабинет лучшим местом для развлечений. В старом бюро отец хранил завернутые в синий бархат детали и инструменты – на досуге он любил чинить часы. Здесь же находились картины и рисовальные принадлежности, альбомы с фотографиями, архивы с газетными вырезками, записные книжки, интересные комнатные растения… А у одной стены громоздилась высокая башня настольных игр. Помню, как однажды целое лето я сам учился играть в шахматы.

Но главное – по всей комнате от пола до потолка выстроились полки с книгами всевозможных цветов и размеров. Я провел здесь множество часов, погрузившись в тишину уединения, пока перелистывал тома вымыслов и фактов. Я впитывал все, что попадалось, будь то наука или искусство, роман или энциклопедия всякой чепухи, эссе или анекдоты. Иногда отец задерживался на работе, и я залезал на стол и доставал до верхних полок, где он держал детективы. Должно быть, он поставил их туда из предосторожности – эти книги описывали мир взрослых. Но меня тайны взрослой жизни увлекали гораздо меньше, чем дружба с преступником и помощь детективам в расследованиях.

Теперь мне кажется, что свою юность я посвятил сотворению и обустройству внутреннего мира тайн и загадок. Я постигал скрытое знание и погружался в меланхолические раздумья вместе с Шерлоком Холмсом, обменивался прожженными остротами с Сэмом Спейдом и Филипом Марло, шатался по Бродвею с забавными громилами Дэймона Раньона, пил чай из китайского фарфора вместе с Мисс Марпл… Правда, я так и не поладил с Эркюлем Пуаро. Даже ребенком я считал, что он чересчур самодоволен.

Теперь, спустя много лет после смерти, я вижу, что никогда не был так счастлив, как в те часы, когда сидел наедине со стопкой непрочитанных книг, прислушивался к неспешному тиканью старых часов и дожидался возвращения отца.

Меня разбудило громкое ворчание и грохот дверной ручки. Словно в коридор запустили разъяренную гориллу, которая отчаянно искала выход. Я сел на край кровати и стал приводить мысли в порядок. В комнате было темно и прохладно. В окне светили звезды, со двора долетал собачий лай. Только я собрался ответить, как ручка замерла, а вместо рассерженного хрюканья послышались удаляющиеся шаги.

Когда я окончательно вспомнил, где нахожусь, шаги вернулись – на этот раз под аккомпанемент раздраженного нытья. Затем в замок вставили ключ, ручка повернулась, и в дверном проеме показался силуэт нарушителя покоя.

Я услышал вздох.

Маленький помощник Войны

Силуэт чисто символически постучал.

– Кто это? – спросил я, щурясь от света из коридора.

– Шкода.

– Заходи.

Он вошел, зажег свет, запер дверь и произнес:

– Ты, смотрю, уже устроился.

В руках он держал поднос с тарелкой салата, студенистым коричневым десертом и стаканом воды. Он заметил мой изучающий взгляд:

– Салат из козьего сыра, грецких орехов, оливок и маринованных помидоров. Очень полезный – не хочу стать похожим на Войну.

Он ткнул пальцем в десерт.

– А это низкокалорийная сливочная карамель. Последний кусок рисового пудинга уволок Чумка. Будешь?

Я покачал головой. Он поставил поднос на стол, развернул стул, уселся и отпил из стакана большой глоток.

– А ты не слишком разговорчив.

– Отвык.

Он пробурчал в знак согласия:

– Из гроба вообще тяжело вылезать.

Шкода ел шумно и стремительно, загребая еду в рот так, словно голодал с самого завтрака. Когда исчез последний кусок дряблого десерта, парнишка развалился на стуле, круговыми движениями помассировал живот и громко рыгнул.

– Ну и… – начал он. Я ждал продолжения. Вместо этого он поднялся, подошел к креслу с откидной спинкой, развернулся и уселся. Отклонил спинку назад и принялся выковыривать остатки еды из передних зубов.

– Что?

– И… как тебе сегодня работалось?

Я снова стоял на крыше колокольни и смотрел вниз на труп женщины. Я представил, как Смерть ее сталкивает, как она падает. В какой-то краткий блистающий миг она изящна, словно пикирующая хищная птица, затем – глухой удар о тротуар. При мысли об этом мне стало дурно.

– Нормально.

– Угу. – Он поворочал языком за губами. – Ты же на типовом контракте, верно?

Я кивнул.

– Ну и… пан или пропал?

– Если я не подойду, – произнес я осторожно, – то выберу один из способов смерти, которые увижу на этой неделе.

Нет, мне совсем не хотелось в воскресенье вечером прыгать с крыши высокого здания. В обществе трупов суицид числился почти в самом конце списка уважаемых смертей, и естественно, я бы его не стал выбирать. Также я не мог понять, что он означал. Для женщины эта смерть являлась окончательным решением, выстраданным за годы отчаяния, и актом мести живым. Для толпы зевак – шоком, развлечением или событием, которое они будут помнить до конца дней своих. Для моего нанимателя – рутинной обязанностью.

– А как ты умер изначально?

– Не помню.

Он рассмеялся.

– А я о своей смерти помню вообще все. Я гонял мяч с ребятами тут у складов на железной дороге, мяч закатился под платформу, и я пошел его доставать. Ну и начал прикалываться, будто меня придавило колесом платформы. Все ржали. Во, блин, дает, и все такое. В общем, короче: платформа тронулась, откатилась назад и вдавилась мне прямо в грудь. Хрусть… Самое смешное, что такое же когда-то случилось с моей кошкой.