Страница 23 из 40
Но где же Хабарово? По карте должно быть тут, рядом. Оставив на берегу велосипед и ружье, Травин пополз дальше. Час, два… Порыв ветра донес откуда-то аромат свежею хлеба. Галлюцинация? Нет, с каждым шагом хлебный дух настойчивее, ядренее.
Я уже говорил, что запас сил у путника иссякал, но кто знает, где он — предел этих последних сил у человека?! Травин увязал в снегу, падал, поднимался, но шел и шел за своим невидимым, но верным проводником…
Хабарово представляло что-то похожее на торгово-продовольственную базу: склад госторга, пекарня… Госторговцы, увидев состояние незнакомца, сделали ему перевязку и, разыскав велосипед, повезли на радиостанцию.
Пуржило, но собаки, не сбавляя темпа, мчались по хорошо укатанной дороге. Показались высокие фермы радиомачт. Зимовщики — начальник, радист, моторист и врач были чрезвычайно поражены, когда в дверь вместе со снежными космами пурги ввалились соседи из Хабарова с больным незнакомцем, державшим в руках велосипед.
"Сегодня к нам прибыл путешественник на велосипеде Глеб Травин, — отстукивал на морзянке радист. — У него обморожены ноги. Оказана первая помощь".
– Это какое-то безумство, а не спорт, — ворчал медик, бинтуя кровоточащие пальцы.
– Никчемное геройство, — прямо и резко уточнил пожилой начальник зимовки. — Мальчишество.
Понятно, несмотря на все заботы, Травин чувствовал себя неловко. Каждый день мораль и перевязка — сразу два мучения. Кроме того, терзала мысль, что находится на положении иждивенца.
Спортсмен твердо решил, как подживут раны, продолжать маршрут. Через десяток дней он уже занялся велосипедом.
– Куда собираетесь с такими ногами? — убеждал врач.
– Вы же сами говорили, что гангрены я избежал потому, что находился постоянно в движении. Вот и дальше пойду. Получится что-то похожее на лечебный курс, — отшучивался Травин, собирая машину. — Думаю на Вайгач съездить, на радиостанцию.
– На Вайгач?!. Ну, знаете, — развел руками врач.
***
Отпраздновав на Юшаре, как ласково называли свою станцию зимовщики, Первое мая, поблагодарив за помощь, Травин отправился по льду через пролив Югорский шар на остров, на северной окраине которого расположена радиостанция.
Снова один на один с суровой пустынной землей. В зимнее время всего-то населения на Вайгаче две-три ненецких семьи. Кочуют, как правило, в его северной части. Голый, плоский и какой-то безликий остров. Даже широко распространенных на севере крестов и гуриев — каменных небольших пирамид — не видать. Единственное строение — это домик, поставленный давным-давно экспедицией военного гидрографа Варнека. Он находится на южном берегу, в бухте, названной именем ученого. Здесь Глеб переночевал.
Остров вытянулся напрямую с севера на юг немногим более чем на сто километров. Для поездки Глеб выбрал его восточную, карскую сторону, менее изрезанную. Он считал, что на дорогу уйдет не более двух-трех дней…
Все тело было наполнено бодрящим ощущением весны. Правда, не видать еще ни ручьев, ни проталинок. Но жесткийй панцырь наста уже просел и на возвышенностях покрылся чешуйчатыми, сияющими под солнцем зеркалами. Тепло. В полдень можно переходить на облегченную одежду.
Глеб жал на педали, стараясь не терять из вида излома береговой полосы — главного ориентира. Вдруг в привычной музыке шуршания скатов он уловил под ногой какой-то иной, тревожный звук. Спешился, осмотрел передачу. Все ясно — лопнул левый педальный шатун, очевидно, сказалась перегрузка велосипеда. Сложность в том, что в запасе такой детали нет. Надо спешить к радиостанции, там будет легче что-либо придумать.
Но ускорить движение не удавалось — машина вышла из строя. Дорога, на которую велосипедист намеревался потратить два-три дня, растянулась на целую неделю. Вот и высунувшийся в море мыс — Болванский нос, самая северная точка острова. Существует легенда, что на этом мысу главный идол стоял. Сюда ненцы не только с Вайгача, но и из Большеземельской тундры, с Ямала приезжали поклониться. Еще несколько десятков километров западнее, на другом мысу, — радиостанция "Вайгач".
Снова изумленные лица, снова расспросы. Как же! Человек с материка и со сломанным велосипедом. Зимовщики поймали около месяца назад радиограмму с Югорского шара о прибытии Травина, но приняли это сообщение за апрельскую шутку соседей. И вот спортсмен здесь.
Глава местной власти, степенный ненец Георгий — становище находилось рядом с мачтами рации — начертал в регистраторе свою подпись — две печатные буквы "Г. Т." и дату — 24 мая 1930 года. Затем, подышав на печать, вырезанную из моржовой кости, пришлепнул красный оттиск: "Вайгачский островной Совет".
На станции Глеб узнал новость. Пришла радиограмма с известием, что в Югорском шаре побывал ледокол и высадил там геологов и что в ближайшее время ожидается приход Карской экспедиции.
Карские экспедиции — групповые транспортные рейсы из Архангельска в устья Оби и Енисея являлись важнейшим мероприятием в развитии советского арктического мореплавания. Начаты они были по инициативе Владимира Ильича Ленина. Первый караван организовали в 1920 году для переброски сибирского хлеба голодающему европейскому северу страны. Для этой экспедиции с трудом собрали около двух десятков разношерстных изношенных судов. Но задание республики моряки выполнили — доставили в Архангельск две тысячи тонн хлеба, много сала и масла, С тех пор Карские экспедиции формировались ежегодно, обслуживая промышленными товарами север Западной Сибири до Енисея и вывозя хлеб, пушнину и лес. В экспедиции текущего, 1930 года уже участвовало более пятидесяти транспортных кораблей. Основная масса судов шла в Игарку, в новый советский арктический порт, за лесом. Движение в ледовых условиях обеспечивали ледоколы "Ленин" и "Малыгин". Экспедицию возглавлял известный полярный гидрограф Николай Иванович Евгенов.
Глебу надо бы спешить назад, на юг острова, посоветоваться с полярными моряками о дальнейшем выборе пути, а тут как назло авария. Мастерская на рации беднее, чем в его саквояже, самое ценное что там есть — это походный горн. Потолковав с мотористом, он решил сам отковать средник шатуна. Познания, приобретенные в псковской механической мастерской, пригодились. Деталь, изготовленная из куска подручного металла, не казалась изящной, но размерами вполне соответствовала поломанной. Самое трудное, пожалуй, нарезать резьбу. Но смекалка и здесь выручила. Вместо метчика Травин рискнул использовать саму педальную ось, и получилось очень удачно. Новая педаль на "техническом совете" радиостанции была признана надежной.
Закончив сборы, Глеб отправился в стойбище попрощаться с оленеводами. Но что за странная картина? Все население толпилось у костра. Возле огня сидел пожилой ненец с широкой костью в руке. Время от времени он совал ее в костер, затем внимательно осматривал.
– Что это? — обратился Глеб к мотористу.
– Гадают, куда оленей гнать на лето, — мрачно ответил парень. — Это оленья лопатка. Вот треснет на огне — и результат готов: куда трещина — в том направлении и табун гони… А ведь каждый день рассказываем, что в стране происходит и за рубежом…
Старик выхватил кость. Послышался ропот.
– Трещина на Болванский нос показала, — комментировал моторист.
– Опять шаманишь! — ворвался в круг председатель Георгий. — Хочешь снова, как в прошлом году, на наст оленей пригнать, — гневно говорил он старику. — На радиостанции сказали, что снега будет мало на западном берегу. Советская власть никогда не обманывает, не то что твоя лопатка.
Старик что-то пытался возражать, но авторитет председателя быстро взял верх, и гадальщик, со злостью бросив кость в огонь, пошел к чуму.
В этот же день Травин направился в обратный путь, к Югорскому шару.