Страница 10 из 40
Вскоре Травин окружен толпой черноглазых широкоскулых людей, одетых в красочные, порядком потрепанные одежды, — видно, издали прикочевали. Мужчины и женщины в пестрых, сшитых из ровдуги (оленьей замши) кафтанах, из-под которых выглядывают подолы обшитых мехом и бисером передников и ровдужные штаны с торбазами. На женщинах одежда ярче, богаче и звонче. Именно звонче. Каждый шаг эвенки, особенно если она молода, отзывался звоном. Брякали и звенели подвески: кольца, металлические бляшки, колокольчики и даже цветные камушки. Больше всего украшений на передниках, которые называются нэл.
Эвены только что прикочевали в Ганальскую тундру В горах меньше комаров, лучше оленям. Готовь сколько надо юколы — кругом реки. Истоки их так близки, что говорят: "Лосося живым из реки в реку можно перенесть".
Оленеводы налаживали жилье. Основное дело — установку яранг — производили женщины. Глеб хотел помочь, но его услуги выглядели поистине медвежьими. По-видимому, так они и характеризовались в болтовне женщин, которые, от души смеясь, позвякивая нэлами, пробегали мимо него с шестами, перекладинами, пологами, приставляя все точно на место, ловко завязывая бесчисленные ремешки.
Через какой-нибудь час на голом месте вырос поселок не то чтобы красивых, но для летней поры очень удобных жилищ. В юрте семья, а кое-где и две, отгороженные друг от друга пологами из оленьих шкур. Затрещали костры, на; которыми висели эмалированные и медные чайники, котлы с олениной.
Эвены, особенно молодые, собрались в большой юрте, куда пригласили Глеба.
После ужина хозяйка подала извлеченные из специальных кожаных мешочков чашки и мелко наколотый сахар.
Железный олень, быстрый олень.
На нем кочует приятель наш Травин.
У железного оленя ноги быстрые, тонкие,
Когда бегут, их совсем не видать, —
запел кто-то.
Глеб перекатал всех ребятишек.
Поздно вечером танцевали норгали…
Разряженные мужчины и женщины медленно-медленно пошли вокруг костра. Хоровод, подчиняясь ритмичным ударам бубна, убыстрял или замедлял движение. Танцующие при этом приседали друг перед другом, поводили плечами, бедрами, покачивали в такт головами. Гул бубна и мелодичный звон бесчисленных бубенчиков на нэлах, шуршание бус, яркие костюмы и гибкие ритмичные движения — все это слилось в единую симфонию. Часто слышались слова, похожие скорее на придыхание, — это со стороны танцующих, а зрители дружно вторили: "Норгали! Норгали!".
Чукчи, замечательные художники, вырезали на память
спортсмену пластинку из моржовой кости
Говорят, норгали — танец, изображающий жизнь оленя. Вот видишь, табун мчится от опасности, вот он спокойно пасется. Вот табун устал, он идет все медленнее и медленнее. Вот табун спит. И снова утро!.. Танец становится стремительнее, движения смелее, рисунок жестов изящнее. Звонче и звонче подпевают бубну нэлы, выше поднимается костер, И декорацией этому удивительному, уходящему в далекое прошлое танцу-спектаклю служит тундровая даль, обрамленная кружевами скал.
– Мы орочелы-оленеводы, — подсел к велосипедисту пожилой эвен с худощавым энергичным лицом.
– На зимней стоянке у нас есть школа. Хорошая школа. И учительница славная — Ольга Порфирь Орлова. Не знаешь?..
Когда она ехала к нам на Быструю, пурга лютовала, три дня в юртах сидела. Ее вез Банаканов Конон. Знаешь?.. Как же, председатель Тузрика. Сейчас на Быстрой остался, большие юрты там строит из лиственницы — "эссо" по-нашему.
Приехала Ольга Порфирь. Поглядел шаман и сказал: "Из-за нее пурга: священный Алней — это сопка, перевал — не любит, когда баба по его тропе едет, да еще русская. Она не понимает, что духа задобрить надо, бросить кусочек юколы, листик табаку…".
В школе и печка есть. Чугунная. Мы ее разожгли, а пол горит. Что делать? А Ольга Порфирь помогла. "Надо, — говорит, — камни под печь положить, а вы ее на голый пол поставили". Смешная, не понимает, где взять камни, ведь они священны?.. Тогда я на теплую речку Уксичан сходил, достал со дна несколько камней. Спрятал их от духов в мешок и принес в школу. Потому, что в школе надо учиться, а без огня — все буквы на языке замерзнут.
Что, думаю, Ольга Порфирь с камнями будет делать? А она их по одному засунула под каждый угол печки, потом разожгла в ней костер. И верно, больше пол не горел, а в школе тепло и дыма нет, не то что в юрте. Все стали ходить в школу учиться — и ребята, и старики.
Ольга Порфирь студент была, она всех знала, каждого в книгу записывала — перепись народов северных окраин делала. Знаешь?
– Знаю. Эта перепись в прошлом году закончилась, — смог, наконец, проявить свои познания Глеб.
– Ты подумай и Ольгу Порфирь вспомнишь. Такая веселая, большая. Она из города Ленина.
***
На следующий день Глеб пробивался через заросли шеломайника — высокой трубчатой травы в истоках реки Камчатки. Внизу, насколько хватало глаз, простиралась обширная долина. Среди зелени поблескивали зеркала озер, речные петли — "кривуны". По обеим сторонам синели хребты — Срединный и Восточный.
Он решил идти вдоль берега реки. Протоки, заваленные плавником, корягами и телами погибших лососей, наводили на грустные сравнения. Нет, это не Великая, с ее песчаными пляжами, плесами и нежным воркованием на стремнинах, этот мутный горный поток с водоворотами, дышащий холодом, с берегами, где трава, как деревья, а деревья — карлики.
Шагая по отмелям, перебираясь через хрустящий под ногами пересохший валежник, с велосипедом на плечах переходя вброд протоки, Глеб все-таки держался главного русла. С каждым десятком километров река становилась шире, спокойнее. Спокойнее становилось и на душе.
Снова пошли березовые рощи, распрямился ивняк. Луга суше и обширнее. И снова рощи. Места настолько хороши для жизни, что кажется сейчас из-за соседней кущи выглянет большое село… Но ничто не напоминает о человеке.
Трудно только после захода солнца. Комары, которые и днем не давали покоя, вечером стервенели. Выручал костер-дымокур. А к утру — зубы выбивают дробь, волосы сырые от росы, а то и заиндевели. На Камчатке говорят: "Что сопка, то погода". В Камчатской долине, например, как на Алтае, родятся ячмень, рожь и даже пшеница. Но главное хозяйство — летом рыба, зимой — охота на соболя, на горностая, на горного барана… А хлеб, пшеничка — вроде баловства! Еще при царице Анне привезли сюда крестьян с Лены. Вместе с зерном, со скотом, чтобы хлеб сеяли. Привезли и забыли.
Мильково — в центре долины. Это одно из самых больших и старинных селений полуострова. Тут обосновались потомки казаков-землепроходцев. Обличием они не отличаются от коренного населения — результат смешанных браков. И хозяйство смешанное — рыба, соболь, а кое у кого — огороды. О русской старине села свидетельствует каменный круг для размола зерна — жернов, оставшийся от работавшей здесь когда-то мельницы, и редкие в наше время имена жителей: Ксенофонт, Клион, Ион, Конон, Венедикт…
Секретарь комсомольской ячейки Владимир Подкорытов попросил Глеба провести беседу с молодежью. Владимир — из самых боевых. Местная комсомольская ячейка под нажимом попа и богатеев чуть было не распалась. За то, чтобы ее сохранить, голосовало на собрании всего три человека, причем двое попросили не заносить их фамилии в протокол, боясь расправы богатеев. А Подкорытов сам вписал свою фамилию и на следующий же день начал борьбу за сколачивание новой ячейки…
Собственно, лекции не получилось, был просто душевный разговор. Сидели на берегу реки и мечтали, как эта долина покроется полями, а может быть, и садами, как здесь загудят тракторы. К сведению нетерпеливого читателя можно добавить, что уже в 1936 году большая группа мильковских колхозных хлеборобов будет отмечена орденами за высокие урожаи зерновых, ныне же Мильковский район снабжает семенами пшеницы и ржи полуостров и даже охотское побережье материка.