Обладание

— Вы домой не поедете? — спросила она.

— Нет. Ее похоронят раньше, чем я успею добраться, — он отвернулся, и в голосе зазвучали нотки горечи. — Для них это мелочь. Ее никто и не знал толком, разве что Бернард, да и тот… Человек умирает, жизнь продолжается. День-то был совершенно обычный, черт его побери…

— Невероятно, но это правда. Помню, как умер мой младший брат. Мне казалось, что изменилось все — земля, воздух, растения. После того как его похоронили, мать вернулась домой и принялась готовить, убираться, короче, занялась обычными каждодневными делами. Я так на нее разозлилась, просто была вне себя. Произошло событие, перевернувшее для меня весь мир; по крайней мере, тогда мне так казалось. Но почти тут же образовавшаяся пустота начала затягиваться.

— Ты хотя бы была с людьми, для которых он что-то значил. По крайней мере, в течение нескольких часов или дней… Бернард сказал, что завтрашняя служба будет посвящена ее памяти, но я не представляю, как выдержу это. Народ будет болтать и сплетничать, как во время обычной мессы, и мне захочется кого-нибудь убить.

Она спрыгнула на камень и уселась рядом с юношей. Его речь рвалась на странные, не связанные меж собой куски, словно язык не поспевал за мыслями. В окружающем воздухе, словно незаметная дрожь, ощущалась печаль Аддиса, и у Мойры защемило сердце. Он пришел сюда, чтобы побыть в одиночестве, но не настаивал на том, чтобы она его оставила.

— Какая она была?

Ей поначалу показалось, что он не захочет ответить или же рассердится и велит ей убраться прочь. Аддис же вместо этого вытянул одну ногу вперед, прилег щекой на колено другой и начал рассказывать о матери. Он описывал разрозненные образы и вспоминал, как вспоминает о матери ребенок, — говорил о ее доброте, о том, как с ней рядом было спокойно, уютно и надежно. Он очень долго не умолкал. Сначала слова слетали с губ неловко, затем он стал запинаться реже, а в конце заговорил хрипло и с надрывом; самообладание изменило ему. Не осознавая, что делает, она положила руку ему на плечо.

Мойра не поняла, как это случилось; просто вдруг оказалось, что они лежат рядом на теплой скале, она обнимает его крепкое тело, прижимая голову к себе точно так же, как ее саму прижимала, утешая, мать, когда умер маленький братик. Если Аддис и плакал, она этого не слышала, ибо плач был скорее душевным, чем физическим. Ее собственная грусть, вызванная уходом отца, потускнела по сравнению с его тяжелой утратой.

Они еще долго, обнявшись, лежали на камне, чувствуя хрупкую связь, установившуюся между ними благодаря обстоятельствам, позволившим обнажить их эмоции. Мойра смотрела на сказочно красивое небо, внимая журчанию ручья, и думала, как хорошо находиться рядом с таким вот человеком, несмотря на то, что она его почти совсем не знала, да и он в темноте мог даже не понять, кто она.

Самым странным образом настроение начало медленно меняться, и в нем появилась напряженность, причин которой она не могла понять. Приподнявшись на одной руке, он спросил:

— Сколько тебе лет, девушка?

— Тринадцать.

Он отвернулся в ночь.

— Слишком мало.

— Мало для чего?

Он рассмеялся, и ее сердце подпрыгнуло от радости, потому что он был совсем не таким грустным, как раньше.

— Однозначно слишком мало, — Аддис резко откатился от нее и соскользнул со скалы. — А теперь беги домой. Если родители обнаружат, что тебя нет, шум поднимется на весь белый свет.

Она очнулась от забытья точно так же, как и погрузилась в него; перед ней в убаюкивающем ритме покачивались бока ослика, волочившего повозку по дороге. Мойра оглянулась, прикидывая, какое расстояние преодолела незаметно для себя. По всей видимости, ослик сбавил ход, потому что шедшая впереди телега виноторговца, за которой она следовала почти все утро, скрылась из виду.

Все возвращалось в таких вот воспоминаниях, обрывками и кусочками детства, потерявшихся, казалось бы, в глубинах времени и задернутых покрывалом горя. Люди умирают, а жизнь продолжается, и воспоминания о них лучше всего отбросить, иначе печаль и боль не утихнут никогда. И все-таки отмахнуться — не значит забыть. Каждый раз, думая о Клер или Эдит, она ощущала боль потери так, словно это произошло только вчера.

Точно так же было и с Аддисом, но разница заключалась в том, что он вернулся из небытия. Мысли о нем упрямо лезли в голову, поглощая ее целиком — так, что она не могла избавиться от них по своей воле. Они возрождали в ней былые чувства, несмотря на то что Аддис уже не был тем юношей, из-за которого она так страдала в детстве.

Мойра поглядела на повозку, нагруженную сундуками, корзинами, табуретами и прочим скарбом. Мешочек с монетами она привязала к доске под днищем повозки. Рубин был зашит в подкладку корзины для шитья. Всплывшие в памяти воспоминания тяжелым осадком отозвались в душе. Правильно ли она сделала, что уехала. Продолжайся так и дальше, скорее всего, она не смогла бы отказать ему ни в чем, даже теперь, видя, что с ним сделала Клер, и прекрасно понимая, как он ей отомстил.

Она смутно помнила, как проехала по дороге южнее Солсбери, грезя наяву. По первоначальному плану, город был конечным пунктом ее путешествия. Теперь же Мойра понимала, что он слишком близок и потому опасен. Ей придется ехать дальше.

Все утро по дороге оживленно сновали путешественники, однако к этому времени она опустела. Мойра ударила ивовой хворостиной по боку ослика, полагая, что разумнее будет догнать виноторговца и держаться поблизости от него.

Повозка свернула за поворот, и, словно вызванные ее мрачными опасениями, на обочине дороги, чуть впереди, возникли три человека. На шпорах поблескивали солнечные зайчики; даже одного взгляда на высокомерные позы хватило бы, чтобы понять — это рыцари. Один перегородил дорогу, и троица ждала, пока она приблизится. Мойра подхлестнула осла, заставляя его прибавить скорость. Она глядела прямо перед собой, надеясь, что они просто дадут ей проехать мимо.

Двое оставшихся на обочине, похоже, не возражали, но тот, который вышел на дорогу, выступил вперед и схватил осла за уздечку. Инстинкт подсказал ей, что вести себя нужно осторожно.

— Откуда движешься, женщина? — спросил он. Его лицо, словно тенью, было покрыто густой темной щетиной, еще не превратившейся в бороду; накидка была перепачкана грязью и следами пищи.

— Мой дом далеко отсюда. Я проехалась по рынкам в разных городах, теперь возвращаюсь.

— В Дарвентоне тоже останавливалась? — поинтересовался другой, поднимая с повозки одну из лучших корзин. Она встревожилась — плохо, если он сможет оценить стоимость корзины и, соответственно, ее ответ. Дело в том, что такие корзины, в несколько цветов, с узорчатым плетением, вряд ли годятся для продажи на городских рынках; скорее, такой товар можно предложить хозяйке поместья.

— Нет. Если хотите, можете взять ее для своей леди, — предложила она, надеясь таким образом откупиться.

— Ну да все равно, наверняка слышала, что говорит народ в городах про Дарвентон.

— Кажется, ходили какие-то разговоры, но я не прислушивалась, потому что подолгу нигде не задерживалась.

— И что же говорили люди?

— Всякое. Об урожае, о том, сколько овец…

— И ничего больше? А о лорде ничего не говорили?

По спине пополз холодок понимания. Эти рыцари — совсем не свита, сопровождающая лорда, чтобы обеспечить его безопасность. То ли у них вовсе нет сеньора, и тогда они могли превратиться в бандитов, живущих за счет добычи, отнятой у путников на дороге, либо они хотят скрыть, кто они такие. В любом случае — они представляют опасность.

— О лорде? А-а, вы о том, который недавно вернулся? Да, говорили и о нем. По слухам, сильный человек.

— Он сейчас там? В Дарвентоне? — Рыцарь, державший осла за уздечку, пристально посмотрел на нее. Его взгляд напоминал взгляд лисицы.

Какой ответ выбрать? Что лучше? Если сказать им, что он в отъезде, возможно, они устроят засаду и будут поджидать его.