Молодые дикари

Прекрати!

Прекрати.

Прекрати. Пожалуйста.

Я ничем им не обязан. Я ничем им не обязан. Я даже не знаю их. Они мне чужие. Я их не знаю.

Ты знаешь их, Белл, они не чужие, ты знаешь их очень хорошо.

«Я ничем им не обязан, – подумал он, – я ничем им не обязан».

Вечер был совершенно тихий. Он сидел, глядя поверх воды, и думал снова и снова: «Я ничем им не обязан». Вначале он не был уверен, что слышал звук шагов, раздававшихся из рощи. Вдруг, насторожившись, он прислушался. Да, шаги. Крадущиеся, неуверенные, осторожные, направляющиеся к скале, на которой он сидел.

– Сюда, – шепотом сказал какой-то парень и Хэнк вдруг почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а на затылке поднялись волосы. «Еще одно избиение, – подумал он. – О, боже, еще одно избиение».

Он сжал кулаки. Ему казалось, что он испугается, как испугался тогда, когда приближался к скамье в городском парке, но страха не было. Его удивила своя собственная реакция. Сидя со сжатыми кулаками, он прислушивался к приближавшимся шагам, узнавая поднимавшуюся внутри себя решимость.

«Они не изобьют меня на этот раз, – подумал он. – На этот раз они не сделают этого».

Как животное, припавшее к земле для прыжка, он ждал.

В темноте снова раздался мужской голос:

– Здесь. Сюда. Ты когда-нибудь уже бывала здесь, а?

– Да, – ответил девичий голос, и брови Хэнка в удивлении поползли вверх.

– Здесь, – сказал парень. – Давай сядем под этим деревом.

Наступило молчание.

– Минуточку. Я только сниму куртку.

«Влюбленные», – подумал Хэнк, и моментально почувствовал сильное замешательство. Он разжал кулаки. Битвы не будет, только сцена у балкона. Он мрачно улыбнулся. Единственное, что ему сейчас следовало сделать – это как можно быстрее и тише выбраться отсюда…

– Приятное место, – сказал парень. – Приятное и прохладное. Сюда от реки дует ветерок.

– Я люблю реку, – ответила девушка. – Мне нравится смотреть на огни. Меня всегда интересует, куда плывут пароходы.

– Хочешь сигарету? – спросил парень.

– Вообще-то я не курю.

– Я видел, как ты курила, – заметил парень.

– Да, но вообще-то я не курю.

Парень рассмеялся. В темноте Хэнк едва различал фигуры парня и девушки, сидевших на земле. Парень чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете девушки Она сидела к Хэнку спиной, и все, что он мог заметить в неожиданном свете зажженной спички – это удивительной красоты светлые волосы. Спичка погасла.

– Я рад, что мы ушли оттуда, – сказал парень. – Самый скучный вечер, на котором я был за последние годы.

– Смертельная скука, – согласилась девушка.

Лежа на спине, Хэнк пытался найти путь к бегству. Ему не хотелось ни спугнуть, ни смутить эту парочку, и в то же время не хотелось быть невольным слушателем их юношеского щебетания. К несчастью, единственный путь, ведущий на улицу, проходил мимо пары, сидевшей под огромным деревом справа от тропинки. Вздохнув, Хэнк покорился своей судьбе.

– Между прочим, сколько тебе лет? – спросил парень.

– Тринадцать. В общем-то, почти четырнадцать. В конце месяца мне будет четырнадцать.

– Ты еще совсем ребенок, – сказал парень.

– Ну, не такой уж ребенок. А тебе сколько?

– Шестнадцать.

– Я была знакома с ребятами постарше.

– Да?

– Конечно.

– Хотя, должен признаться, ты выглядишь гораздо старше.

– Старше чем четырнадцать? Сколько бы ты дал мне лет?

Парень подумал, затем сказал:

– Я бы дал тебе по крайней мере лет пятнадцать.

– Так много!

– Не волнуйся.

– Приятно так беседовать, – сказала девушка. – Тебе трудно разговаривать с людьми?

– Иногда. Хотя с тобой мне легко говорить.

– Мне с тобой тоже приятно разговаривать. Особенно трудно со старшими, правда?

– Да. Я ненавижу говорить со старшими. От разговоров с ними у меня мороз по коже. Я имею в виду обычных стариков. Ты понимаешь. Что-нибудь лет сорок – сорок пять.

– Да. Сколько лет твоим родителям?

– Они слишком старые, – ответил парень и засмеялся.

– Мои не очень старые. – Девушка помолчала. – Но с ними ужасно трудно говорить, правда? Ты с ними делишься?

– Нет.

– Почему?

– Ну, помню, как-то стал рассказывать отцу о том, что я и еще двое ребят заключили трехстороннее соглашение накопить денег, чтобы купить автомашину, когда мы станем достаточно взрослыми: понимаешь? Я тебе скажу, это было очень сложно, так как мы собирались по субботам и воскресеньям чистить подвалы, продавать старье и все такое, понимаешь? Я потратил почти полчаса, объясняя ему это, а он только взглянул на меня и говорит: «Молодец, Лонни». Как тебе это нравится? Я полчаса выворачиваю себя наизнанку, стараясь объяснить ему это, а он даже и не слушал меня, можешь себе представить? Так что после этого я решил: черт с ними, с этими разговорами, и на этом все кончилось. Сейчас они зовут меня «Лонни-моллюск».

– Моя мама думает, что я ей все рассказываю, – сказала девушка, – но на самом деле это не так.

– Вообще, что им можно рассказывать? Если они понимают, о чем речь, то поднимают шум, а если не понимают, то зачем и рассказывать?

– Я обычно много говорила со своим отцом, когда я была маленькой. Мы очень часто мило беседовали. Помню, я очень гордилась, что могла вести с отцом взрослые разговоры.

– Но сейчас ты с ним не беседуешь?

– Редко. Он занят.

– О, боже, заняты! – воскликнул парень. – Они все время куда-то бегут.

– Кроме того, мне… мне нечего ему сказать…

– Да, – согласился парень. В его голосе послышалась тоскливая нотка.

– Мне хотелось бы, чтобы у меня было о чем с ним говорить, – продолжала девушка. – Но мне не о чем.

– Я считаю, что они воспитывали нас до сих пор, пока кормили, одевали. Когда-то мы должны дать им возможность отдохнуть, правда?

– Думаю, что да.

– Я не согласен с ребятами, которые всегда повторяют: «Я не просил, чтобы меня родили». Хорошо, а кто просил? У кого-нибудь есть выбор? Но, однако, я доволен, что я родился.

– Ты говоришь очень хорошие вещи, Лонни.

– Нет ничего лучше жизни, – продолжал парень. – Разве ты не рада, что живешь?

– О, да, да, Лонни, ты… любишь кого-нибудь?

– Как свою мать? Своего отца?

– Ну…

– Но это не совсем настоящая любовь, понимаешь? Это больше похоже на привычку.

Несколько минут они молчали. Затем парень сказал:

– Дженни… можно тебя поцеловать? Девушка не ответила.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Извини. Я хотел… я подумал, что, может быть, ты не будешь против, если я…

– Не буду, Лонни, – ответила она, и в ее голосе прозвучала такая трогательная невинность, что Хэнк, лежавший на камне, был готов заплакать. – Но…

– Что, Дженни?

– Ты мог бы… Ты мог бы…

– Что, Дженни, что?

– Ты мог бы вначале сказать мне, что ты меня любишь, – попросила она.

У Хэнка на глаза навернулись слезы. В то время, как его дочь целовалась, он лежал в темноте на камне, прижав ладонь ко рту, чтобы заглушить рыдания. Закусив губу, он качал головой снова и снова, охваченный своим неожиданным прозрением, чувствуя себя маленьким и ничтожным и в то же время необычайно сильным.

– Я люблю тебя, Дженни, – сказал парень.

– Я люблю тебя, Лонни.

Он слушал эти слова, и ему вдруг захотелось, чтобы сейчас был понедельник, ему вдруг захотелось, чтобы уже начался судебный процесс. Который час, Лонни?

Почти двенадцать.

– Ты не проводишь меня домой? Я не хочу, чтобы они волновались.

– Можно поцеловать тебя еще раз?

Наступила тишина, а затем Хэнк услышал, как они встают и неуклюже пробираются через кусты на тропинку. Спустя некоторое время звуки их шагов замерли.

«Я ничем им не обязан, – подумал он. – Я ничем им не обязан: за исключением будущего».