Страница 17 из 18
С дороги на вершине холма сначала видна западная часть его подножия, где взгляд сразу выхватывает из сплошной еловой массы пеструю вставку — яркий кусок, почти похожий на парк, с акациями, ольхой и грабом, между которыми вьются многочисленные тропинки, ведущие наверх; из хвойных деревьев здесь только лиственница, под которой растет особо густая и мягкая трава. У самого края этой лиственной рощи высится могучий бук — «знак начала»; в его корнях, расходящихся в разные стороны наподобие горных отрогов, залег древний межевой камень, оплетенный узловатыми щупальцами, почти совсем уже скрывшими его. Сразу за ним, но еще в пределах подлеска, находится скрытый листвою глубокий источник, кажущийся сначала обыкновенной лужей от дождя, — он бьет из-под земли, и его прозрачная вода, пробивающаяся еле заметными толчками сквозь почерневшие листья, вполне пригодна для питья (тайный резерв на случай чрезвычайных обстоятельств). Уже по дороге сюда бросаются в глаза многочисленные круглые камни в траве: они лежат так плотно и так правильно, что их можно принять за булыжную мостовую. У каждого из них свой цвет, и каждый тронут лишайником, отчетливый и ясный рисунок которого напоминает иероглиф, прочерченный тонкими волосяными линиями, — идеографический знак у каждого свой, особый, нанесенный словно бы для того, чтобы сохранить легенды разных, отделенных друг от друга частей земли. Рыжая горбина, напоминающая в плане колокол, повторяет в миниатюре австралийскую Айерс-Рок, самую большую гору-одиночку на земле, а на соседнем камне запечатлена индейская охотничья сказка. В сумерках, когда растительный узор уже не виден, эти булыжники предстают тайными письменами и светятся, будто тускло-белые римские дороги, ведущие в лес.
Уже на склоне холма мощеная полоска обрывается, и римская дорога переходит в лощину, по которой тянется изрезанная колеями грунтовая тропа. Деревенские ребятишки налепили тут из глины каких-то комков (уже успевших высохнуть), которые от влажного дыхания теперь опять пахли свежим дождем. Взгляд, скользящий по верхушке лиственницы, почти всегда может обнаружить там одинокую птицу, которая, при своих весьма невеликих размерах, выглядит на фоне нежных веток, отличающих эту породу деревьев, довольно внушительно. Ржаво-коричневые боковины стволов, показывающие, где восток, где запад, после снегопада долго остаются еще белыми, как будто тут растут одни сплошные березы. А в дождь все меркнет рядом с чернотою буковых стволов, напоминающих слоновьи ноги.
Лощина, по которой ветер во все времена года гоняет сухие осенние листья, упирается в сложенные поленницами срубленные деревья, за которыми начинается бездонно-черная чаща — пожалуй, единственное место, где этот небольшой лес обретает некое подобие глубины. Кромешная тьма таит в себе что-то манящее: в нее так и хочется войти, но даже ребенку невозможно протиснуться между сомкнувшимися рядами переплетенных между собой стволов. Эти густые заросли перебиваются ольхой, которая растет здесь в больших количествах: веток не видно, одни сплошные перекрещивающиеся голые палки (при сильном ветре они не вырываются с корнем, а переламываются посередине), — все вместе они образуют нечто вроде опоясывающего подлесок ограждения, скрепленного разросшимися лианами.
В эту раскинутую сеть и попадаются те самые листья, которые потом остаются в памяти как образ того леса. В основном это листья буков — светлые, овальной формы. Овальная форма подчеркивается жесткими прожилками, которые разбегаются лучиками от середины к краю; их цвет — светло-коричневый. На какое-то мгновение кажется, будто там, в зарослях, кто-то разбросал игральные карты, которые потом ложатся на землю, распространяясь по всему лесу, и остаются там навсегда, чутко реагируя на малейшее дуновение — то поблескивая, то переворачиваясь, — повторяющаяся знакомая надежная игра, имеющая один-единственный цвет — тот самый, светло-коричневый.
Сквозь следующую далее полосу елей, необычно раскидистых для этой породы, проглядывает, на расстоянии вытянутой руки, острый гребень, производящий поначалу впечатление рубежа, за который ведутся «упорные бои». Отчаянный гомон птичьей стаи, взмывшей в воздух и устремившейся вдаль, воспринимается как оглушительный залп. С ним созвучен легкий щелчок, напоминающий металлический звук, — не поддающийся четкому определению в тишине (земля вся покрыта мхом) звук падающего камня, ударяющегося о другие. Белые облачка, мерцающие блуждающими огоньками меж деревьев, оказываются всего лишь убегающими косулями, — глаз ловит светлые пятна под хвостами, к которым с каждым новым взглядом присоединяются все новые. (Они относятся к карточной игре.) Порою среди стволов вдруг возникают лица деревенских ребятишек, почему-то только лица и больше ничего — так на старинных картинах рисуются лица святых. — В еловом лесу, который часто называют страшным и жутким, в дождь и ветер, однако, бывает довольно тихо и спокойно, и к тому же значительно теплее, чем снаружи (и сердце бьется сильнее, если прижаться лбом к стволу). Упавшие на землю шишки начинают со временем отливать светло-коричневым цветом.
На самой вершине нет ни широкой панорамы, ни соответствующих скамеек. Зато можно удобно устроиться на толстых корнях и даже свесить ноги с обрыва. Город на севере («в полночь») совсем невидим; «в полдень» же сквозь дымку просвечивает лишь незастроенная площадка, поросшая травой. Небольшая скальная стена, блекло-серого цвета термитника и явно той же породы, что и материал, использованный для надгробий на кладбище, через которое проходит дорога сюда, смыкается чуть южнее с крутым обрывом. Здесь, среди деревьев, застряли многочисленные валуны, словно снесенные камнепадом, а березовая белизна стволов кажется на первый взгляд обязанной своим происхождением снежной буре. Зелень ничем не занятого поля внизу со временем становится более теплой и глубокой, она уходит потом еще дальше, куда-то за город. По диагонали это поле пересекает дорога, по которой в какой-то момент пробегает ребенок: он бежит за мужчиной, запрыгивает ему на спину и едет так дальше. А в другой раз действительно там появился настоящий всадник, который слился в темноте со своей лошадью, превратившись в гигантское существо. Диалект, на котором говорят идущие там, звучит издалека как отзвук всех языков.
Сюда, наверх приходят почти одни только деревенские дети. В своих сменяющихся нарядах они вносят в лес пестроту. Этот лес для них большая игровая площадка, и они могут рассказать о нем все. Вопрос: «Вы знаете лес?» Ответ: «Еще как!» И даже если тут все тихо и никого не видно, они наверняка рассеяны по всему холму. Достаточно первого удара грома, чтобы среди деревьев замелькали юркие фигурки, спешащие домой.
Дорога, идущая по гребню на восток прямою тускло-серой полосой, напоминает военный тракт. Голые прутья, торчащие здесь по обеим сторонам, ударяются на ветру друг о друга то хлестко, то глухо, словно передавая сигналы азбукой Морзе. А эти капли смолы на коре образовались, похоже, в местах попадания пуль. У единственного бука молнией снесло всю верхнюю часть с ветвями, так что от него остался голый ствол, сверкающий триколором, в котором соединилась белизна места слома, голубоватая дымчатость защищенной от ветра южной стороны и рыжина наветренной стороны (чернеющая в дождь). Белые цветы в траве оказываются при ближайшем рассмотрении челюстью какого-то зверя. И может статься, из чащи действительно выйдет на подламывающихся лапах какой-нибудь пес, подгоняя себя языком, как плеткой, — выйдет, подкрадется со спины и ткнется легонько под коленку, чтобы как следует обнюхать. Скальные ниши вдоль дороги оказываются старыми гробницами. Но они пусты. В них только занесенные ветром светло-коричневые буковые листья: их овалы и параллели излучают бесконечный покой.
И вот уже снова склон, где бьется единственный неиссякающий источник этого леса (сегодня — толшиною с палец, завтра — толщиною с руку). Внизу ручеек даже проложил себе нечто вроде русла, с тремя классическими ступенями-уступами. У восточного подножия холма обнаруживается наконец долгожданная пещера, закрытая металлической дверью. Гулко капают капли внутри, в паузах вибрирующие звуки, напоминающие легкую барабанную дробь. Вездесущие дети снова дают разъяснения: они уже «сто раз» там были, в этой пещере; летучих мышей нет; там разводят шампиньоны.