Мари

— Очень хорошо, это не наше дело, фру Квотермейн… Хотя, стойте, я надеюсь, что под вашим длинным пальто нет оружия?

— Обыщите, если вам угодно, минхеер, — ответила она, распахивая пальто, и, после беглого осмотра, стражник кивнул головой и позволил им войти, добавив:

— Помните, что вы должны уйти отсюда до десяти часов. Ночью вам нельзя быть в этом доме, а то маленький англичанин еще проспит утром…

Тогда они вошли внутрь и застали меня пишущим заметки для своей защиты. Я могу сказать, что тогда, кроме пылкого негодования, я ничего не испытывал. И в самом деле, я не ощущал ни малейшего сомнения в том что после рассмотрения моего дела в высшем совете я смогу доказать свою полную невиновность и снять те отвратительные обвинения, которые были выдвинуты против меня. Поэтому, когда Мари только намекнула, что мне следует попытаться бежать, я почти грубо попросил ее больше не затрагивать этот вопрос.

— Бежать! — сердито сказал я. — Да ведь это значило бы, что я признал себя виновным, ибо зачем убегать невинному! Чего только я хочу, так это распутать все это дело и публично разоблачить этого дьявола Перейру!

— Но, Аллан, — сказала Мари, — как ты сможешь все разоблачить, если ты не будешь в живых? Что будет, если тебя первого застрелят?…

Здесь она встала и, посмотрев, плотно ли закрыта ставня в маленьком окне, повернулась и сказала шепотом:

— Ханс подслушал ужасное дело, Аллан… Расскажи об этом баасу, Ханс!

Итак, пока фру Принслоо для отвода глаз разводила огонь в очаге, чтобы подогреть мне еду, Ханс рассказал мне всю историю, как я уже изложил ее выше.

Я выслушал ее со все возрастающим недоверием. Или Ханс был введен в заблуждение, или лгал, последнее более вероятно, ибо я хорошо знал силу воображения моего готтентота. Или, может быть, он был пьян. Да, пожалуй, от него попахивало чем-то спиртным, а его он мог выпивать огромное количество без внешних признаков опьянения.

— Я не могу поверить в это, — сказал я, когда он закончил свой рассказ. — Насчет Перейры, правда, у меня сомнений нет, но неужели Анри Марэ, твой отец, человек добрый и богобоязненный, мог хладнокровно согласиться с убийством мужа своей дочери, хоть и не любит его?

— Мой отец уже не тот, кем он был раньше, Аллан, — сказала Мари. — Иногда я думаю, что он сошел с ума…

— Но он не рассуждает, как безумный, — ответил я. — Однако, давай допустим, что все это правда, что тогда ты хочешь делать?

— Аллан! Я хочу, чтобы ты переоделся в мою одежду и выбрался отсюда в укромное место, которое знают Ханс и фру, оставив меня здесь вместо себя.

— Что ты, Мари? — сказал я. — Тогда тебя могут застрелить вместо меня, если предположить, что они имеют в виду застрелить меня без предупреждения. Кроме того, меня наверняка поймают и убьют, так как у них будет формальное право убить меня за попытку к бегству, да еще переодетым. Это безумный план и у меня есть лучший. Фру Принслоо, идите прямо к коменданту и расскажите ему всю эту историю. Или, если он не захочет ее выслушать, кричите во весь голос, чтобы каждый мог слышать, а потом возвратитесь и расскажите нам результат. В одном я уверен, если вы это сделаете, решение застрелить меня утром будет отменено. Кстати, вы же не обязаны говорить, кто рассказал вам все это…

— Да, пожалуйста, не выдавайте меня, — пробормотал Ханс, — иначе я знаю, кого застрелят…

— Хорошо, я пойду, — сказала фру и вышла.

Охранники позволили ей выйти после нескольких слов, которых мы не разобрали.

Через полчаса, она возвратилась и окликнула нас, чтобы открыли ей дверь.

— Ну? — спросил я.

— Ну и ну, — сказала она, — мне ничего не удалось, племянник. За исключением этих часовых за дверью, никого нет. Комендант и все буры уехали неизвестно куда…

— Это странно, — ответил я, — но я полагаю, что для этого нашлась важная причина… Подождите, сейчас я кое-что сделаю, — и, открыв дверь, я позвал охранников, честных по-своему парней, которых я знал еще по прошлым временам.

— Послушайте, друзья, — сказал я, — до меня дошел слух, что меня не отправят в большой лагерь, чтобы совет изучил мое дело, а хладнокровно пристрелят, когда я утром выйду из дома. Правда это?

— Всемогущий, англичанин! — воскликнул один из них. — Ты что, считаешь нас убийцами? Нам приказано отвести тебя к коменданту, когда он распорядится, так что не бойся, что мы застрелим тебя, как кафра. Или ты, или те, кто рассказал тебе эту сказку, сумасшедшие!

— Так подумал и я, друзья, — ответил я. — Но все же, где комендант и все остальные? Фру Принслоо ходила искать их и говорит, что все они куда-то уехали…

— Это уж точно, — сказал бур. — Прошел слух, что твои зулусские братья перешли реку Тугелу, чтобы снова напасть на нас. Вот комендант и взял людей, чтобы поехать посмотреть, нельзя ли их прихлопнуть при ярком лунном свете. Жаль, что он не смог взять и тебя, ведь ты хорошо знаешь, где их искать, если они вообще есть. А теперь, пожалуйста, не говори нам больше глупостей, которые нам тошно слушать, и не думай, что ты сможешь ускользнуть отсюда, раз нас осталось только двое, так как знай, что наши роеры заряжены картечью и мы имеем строгий приказ при любой попытке к бегству применить их!

— Ну, что ж, — сказал я, когда закрыл входную дверь, — теперь вы сами все слушали. Как я и думал, во всей этой истории нет ни слова правды, так что, надеюсь, вы убедились в своей неправоте…

Ни фру, ни Мари не ответили, а Ханс тоже придержал язык за зубами. Однако, как я вспоминал потом, я тогда заметил странные взгляды, которыми обменялись женщины, которые вовсе не были убеждены и, хотя я даже не мог подумать об этом, твердо решили осуществить свой отчаянный план. Но об этом, повторяю, фру и Ханс знали только половину, остальное было скрыто в любящем сердце Мари…

— Возможно, ты и прав, Аллан, — сказала фру тоном, каким рассуждают с неразумным ребенком. — Я надеюсь, что это так и, в любом случае, ты можешь отказаться выйти из дома завтра утром, пока не будешь совершенно уверен… А теперь давай поедим кое-какой ужин, так как мы не сделаем лучше, если будем голодными… Ханс, принеси еду!

И мы поели, или сделали вид, что едим, а я, поскольку мне хотелось пить, выпил две чашки черного кофе с примесью спирта, заменившего молоко. После этого меня охватила странная сонливость. Последнее, что я вспоминаю, это Мари, смотревшая на меня наполненными нежной любовью прекрасными печальными глазами и целовавшая меня в губы еще и еще…

Я видел различные сны, в общем довольно приятные… Затем я проснулся, постепенно пришел в себя и обнаружил, что почему-то нахожусь в яме в форме бутылки с отшлифованными стенками. Это заставило меня подумать об Иосифе, который был опущен братьями в колодец в пустыне. Кто же, подумал я, и каким образом мог опустить меня в колодец, если у меня не было никаких братьев?… А, может быть, я в самом деле нахожусь не в колодце? Или это какой-то кошмар, или я уже умер?… Я начал вспоминать, что были, пожалуй, веские причины, почему мне следовало бы умереть… Только… только… почему же тогда они похоронили меня в женской одежде?

Однако, что это за шум, который разбудил меня?… На трубный глас не похоже, а скорей это звук выстрела из двуствольного ружья… Я начал делать попытки выбраться из моей норы, но она была футов девяти глубиной и сходилась конусом к верху, так что они не увенчались успехом. И едва я смирился, как в отверстии появилось желтое лицо, лицо Ханса, и вниз протянулась его рука.

— Прыгайте, если уже проснулись, баас, — раздался его голос, — и я вытащу вас отсюда.

Я немедленно подпрыгнул и ухватился за протянутую руку выше кисти. Затем обладатель этой руки отчаянно потянул и завершением этого было то, что мне удалось схватиться за край ямы и выбраться на поверхность земли.

— Ну, баас, — сказал Ханс, — бегите, бегите, пока буры не схватили вас.

— Какие буры? — сонно спросил я. — И как я могу бежать с этими штуками, обвивающимися вокруг моих ног?…