Мари

— Дорогая жена, — сказал я срывающимся голосом, — это очень странное начало нашей супружеской жизни, но ведь ты сама видишь, что помочь этому нельзя.

— Нет, Аллан, этому помочь нельзя, но… О, я хотела бы, чтобы мое сердце не болело во время твоего путешествия. Я боюсь коварства Дингаана и, если что-нибудь случится с тобой, я умру от горя.

— А почему что-нибудь должно случиться, Мари? Мы — сильная и хорошо вооруженная группа, а ведь Дингаан расположен к нам миролюбиво…

— Я не знаю, супруг мой, но говорят, что Эрнан Перейра находится у зулусов, а ведь он ненавидит тебя…

— Тогда ему лучше позаботиться о своих манерах, а то он недолго будет ненавидеть кого бы то ни было, — ответил я мрачно, ибо моя ярость буквально закипела при одной только мысли об этом человеке и его коварстве.

— Ору Принслоо, — обратился я к старой даме, находившейся рядом, — будьте добры выслушать меня. И ты, Мари, слушай тоже. Если я случайно услышу что-либо, угрожающее твоей безопасности, я пришлю тебе сообщение об этом с кем-нибудь, кому ты можешь верить и с которым ты сможешь переехать куда-либо и спрятаться, обещай мне, что ты подчинишься этому без лишних разговоров.

— Конечно, я подчинюсь тебе, супруг. Разве я не поклялась в этом только что? — сказала Мари с грустной улыбкой.

— И я тоже подчинюсь, Аллан, — сказала фру, — не потому, что я клялась тебе в чем-либо, а потому, что я твердо знаю: у тебя на плечах хорошая голова и это знают и мой муж и другие переселенцы. Хотя, почему это вдруг пришло тебе в голову, что ты должен будешь послать какое-то послание, я не могу даже предположить, разве что ты узнаешь что-то такое, что скрыто от нас, — добавила она с хитрой усмешкой. — Ты говоришь, что не знаешь, что, однако, это не похоже на тебя: пугать неизвестно чем. Ладно, смотри! Они уже зовут тебя, ты должен идти. Пойдем, Мари, проводим их.

И мы пошли туда, где собралась миссия уже верхом на лошадях, как раз в тот момент, чтобы услышать, как Ретиф, обращаясь к людям, говорил свое последнее слово.

— Друзья, — сказал он, — мы едем по важному делу, после которого, я надеюсь, мы возвратимся счастливо и через очень короткое время. Однако, здесь дикая страна и нам предстоит иметь дело с дикими людьми… Поэтому мой совет всем вам, кто остается здесь, что вам не следует рассеиваться, а только держаться вместе, чтобы в случае какой-нибудь тревоги оставшиеся мужчины смогли бы быть под рукой, чтобы защитить этот лагерь. Ибо, пока они здесь, вам нечего бояться дикарей, даже всех дикарей Африки. А теперь, да будет Бог с вами и до свидания. Поехали, в путь, братья, в путь!

Затем мужчины целовали своих жен, детей и сестер на прощанье или пожимали один другому руки. Я также поцеловал Мари и, кое-как вскочив на свою лошадь, отъехал с глазами слепыми от слез, таким горьким было это расставание. Когда я снова смог ясно различать окружающие предметы, я осадил лошадь и оглянулся назад, на лагерь, находившийся теперь уже на некотором расстоянии. Он казался действительно мирным местом, так как хоть утренняя буря и возвращалась и пелена темной тучей висела над ним, все же яркое солнце еще светило на белые крыши фургонов и ходивших туда и сюда между ними людей.

Кто бы только мог подумать, что в течение короткого времени все это будет являть собой лишь кровавое поле, что эти мирные фургоны будут иссечены и изрешечены ассегаями и что женщины и дети, которые сейчас передвигались там, в большинстве своем будут разбросаны по вельду с такими искалеченными телами, что на них страшно будет посмотреть?.. Увы, буры, всегда враждебные к власти и самонадеянные, когда дело касалось их самостоятельности и собственных взглядов, не подчинилось совету коменданта держаться вместе…

Они поразъезжали то в одну, то в другую сторону, чтобы охотиться на дичь, которой тогда было изобилие, оставив свои семьи почти без всякой защиты. Поэтому зулусы разыскали их и перебили.

Тогда, когда я ехал впереди, немного в стороне от остальных, кто-то обогнал меня и я увидел, что это был Анри Марэ.

— Ну, что ж, Аллан, — сказал он, — вот так Бог дал тебя мне в качестве зятя. Кто подумал бы об этом? Ты не похож в моих глазах на новобрачного, потому что свадьба неестественна, когда жених уезжает и оставляет невесту хотя бы на один час. Пожалуй, ты никогда по-настоящему не женишься после всего этого, ибо Бог, который дает зятя, может так же и забрать его, в особенности, когда Его хорошо попросят об этом… О! — продолжал он, переходя на французский, что было его обыкновением, когда он выходил из себя. — О-а е а! О а а!

Затем, выкрикнув эту блестящую, но с явным намеком, пословицу во всю высоту своего голоса, он ударил лошадь прикладом ружья и умчался галопом раньше, чем я успел ему ответить.

В этот момент я ненавидел Анри Марэ, так как никого до этих пор не ненавидел… даже его племянника Эрнана. Я уже чуть было не поехал к коменданту Ретифу, чтобы пожаловаться ему, но потом сам себя отговорил от этой мысли, во-первых, потому что Марэ вне всякого сомнения был полусумасшедшим и, следовательно, не отвечал за свои поступки, а во-вторых, лучше бы он находился с нами, нежели в одном лагере с моей женой, — такая неожиданная мысль пришла мне в голову. Но увы!.. Этот полусумасшедший более опасен, чем даже лунатики!..

Ханс, который наблюдал за этой сценой и прослушал всю болтовню Марэ, будучи прекрасно осведомленным о положении всего этого дела, подошел бочком к моей лошади и шепнул льстивым голосом:

— Баас, я думаю, что старый баас болен и небезопасен. Он выглядит как человек, который намерен повредить кому-нибудь что-нибудь. Теперь, баас, давайте я разряжу свое ружье, чтобы не получился несчастный случай: ведь вы же знаете, что мы, цветные люди, очень осторожны с ружьями! Хеер Марэ никогда больше не беспокоил бы никого какими-либо поручениями и вы, и мисси Мари, и все мы были бы в безопасности… Также и вас никто не мог бы ругать, ведь несчастному случаю помешать невозможно… Ружья иногда разряжаются, баас, когда вы не хотите этого…

— Убирайся, — ответил я.

Однако, если бы ружье Ханса тогда действительно «случайно» выстрелило, я полагаю, что это могло бы спасти множество человеческих жизней…

ГЛАВА XVIII

Договор

Наше путешествие в Умгингундхлову было успешным и без всяких инцидентов. Когда нам оставалось каких-нибудь полтора дня марша до Большого Крааля, мы обогнали стадо скота, который мы отобрали у Сиконьелы, ибо этих животных гнали медленно и давали им хорошо отдохнуть и отъесться, чтобы они прибыли в хорошем состоянии. Также комендант очень хотел, чтобы мы сами подарили этот скот королю. Погоняя это множество животных впереди себя, их было более пяти тысяч голов, — мы достигли места в субботу 3-го февраля около полудня и прогнали стадо через ворота города и крааль для скота. Затем мы спешились и пообедали под теми самыми двумя молочными деревьями недалеко от ворот крааля, где я недавно простился с Дингааном.

После обеда прибыли посланцы, чтобы просить нас посетить крааль, и с ними юный Томас Холстед, который сказал коменданту, что все оружие должно быть оставлено, так как существует зулусский закон, что ни один человек не может предстать перед королем вооруженным. Ретиф отклонил это, в связи с чем посланцы апеллировали ко мне, которого узнали, чтобы я подтвердил их слова.

Я ответил, что был здесь не так долго, чтобы знать все законы. Тогда воцарилась пауза, во время которой они послали за кем-то, чтобы принести необходимые доказательства. Я не знал, за кем послали, так как я не был достаточно близок с Томасом Холстедом, чтобы это выяснить. И сейчас этот некто явился и оказался никем иным, как Эрнаном Перейрой…

Он подходил к нам, сопровождаемый зулусом, так важно, как если бы являлся каким-нибудь вождем. Вид у него был весьма здоровым, и он казался еще более красивым, чем когда-либо. Заметив Ретифа, он поднял шляпу и помахал ею, а затем протянул для рукопожатия руку, которую, как с удовлетворением я отметил, комендант не принял.