Мари

Выбравшись из фургона, я пошел к Хансу, который сидел в ослепительном блеске солнца, глядя на него, казалось, не моргая.

— Где ружье, Ханс? — спросил я.

— Интомби здесь, баас, где я положил его, чтобы держать в прохладе, чтобы оно не заговорило раньше, чем вам захочется, — и он указал на маленькую впадину с густой травой.

Туземцы, я должен объяснить, называли это особенное ружье «интомби», что означало «молодая девушка», потому что оно было более стройное и грациозное, чем другие ружья.

— А оно чистое? — спросил я.

— Никогда не бывало чище с тех пор, как оно родилось из огня, баас. Также и порох просеян и выставлен сушиться на солнце вместе с капсюлями, и пули подогнаны к стволу, чтобы не было никаких случайностей, когда дело дойдет до стрельбы. Если вы промахнетесь по аасфогелям — «грифам», баас, то это будет ошибка не интомби, либо пороха, а также пуль, — это будет только ваша собственная ошибка.

— Это успокаивает меня, — ответил я. — Ну, что ж, пойдем, я хочу выйти туда, на холм Смерти.

— Зачем, баас, делать это до назначенного времени? — спросил готтентот, отступая немного назад. — Это не место для прогулок, если никто не заставляет вас туда идти. Зулусы говорят, что привидения сидят там даже в дневное время, появляясь на тех скалах, где их убили…

— Туда также летят и там садятся грифы, Ханс, и я хотел бы видеть, как они это проделывают, чтобы понять, когда и где лучше в них стрелять.

— Вот это правильно, баас, — сказал разумный готтентот. — Ведь это совсем не то, что стрелять гусей в Большом ущелье. Гуси летят прямо, как ассегай в свою цель. Аасфогели же кружатся по кругу, постоянно изменяя направление полета, а по птице, которая всегда изменяет направление полета, легко промахнуться.

— Очень легко, Ханс!.. Пойдем!

Как раз, когда мы отправлялись, из-за другого фургона появилась фру Принслоо, а с нею Мари, которая, как я заметил, была очень бледна и чьи прекрасные глаза покраснели, как если бы она перед этим плакала. Фру спросила, куда мы идем. Я ответил. После небольшого раздумья она сказала, что эта моя мысль хороша, что всегда полезно изучить поле предстоящей битвы. Я кивнул головой и повел Мари за растущие рядом колючие деревья.

— О, Аллан, чем закончится все это? — спросила жалобным голосом Мари.

Как ни велика была ее храбрость ее, казалось, уже не хватало.

— Хорошо закончится, дорогая, — ласково ответил я. — Мы в целости и сохранности выберемся из этой ямы, как мы это уже делали много раз.

— Как ты можешь знать об этом, Аллан, если это знает один лишь Бог?

— Потому, что это сказал мне сам Бог, Мари, — и я повторил ей историю таинственного голоса, который я слышал во сне, что, кажется, ее немного успокоило.

— Однако, однако! — воскликнула она с сомнением. — Но ведь это только сон, Аллан, а сны бывают такие необычные… В конце концов, ведь ты можешь промахнуться!

— Разве я похож на того, кто может промахнуться, Мари?

Она осмотрела меня изучающим взглядом с головы до ног, затем ответила:

— Нет, ты не похож на такого, хотя и был похожим, когда вернулся от короля. Сейчас ты совершенно другой. Однако, Аллан, все равно ты можешь промахнуться и что тогда будет? Несколько этих ужасных зулусов было здесь во время твоего сна, приказав нам готовиться идти на холм Смерти. Они сказали, что Дингаан берет нас в качестве заложников. Если ты не убьешь грифов, то он убьет нас. Кажется, грифы являются у них священными птицами и, если только им удастся спастись, Дингаану нечего будет бояться белых людей и их колдовства и это будет началом нашего истребления… Я имею в виду других наших буров, ибо я должна быть оставлена живой и… О, что мне тогда делать, Аллан?

Я посмотрел на нее, а она посмотрела на меня. Затем я вынул из кармана двухствольный пистолет и протянул ей.

— Он заряжен и взят на предохранитель!

Она радостно кивнула головой и спрятала его в своей одежде, под фартук. Затем, без дальнейших слов, мы поцеловались и расстались, ибо каждый из нас боялся затягивать эту сцену.

Холм Хлома Амабуту находился совсем рядом с нашим лагерем и хижинами преподобного мистера Оуэна, едва ли не в четверти мили. Когда мы подошли туда, я отметил его своеобразный негостеприимный вид. В это время, как кругом все цвело живой зеленью весны, на этом мрачном месте ничего не росло. Вся возвышенность холма Смерти была усыпана упавшими грудами черной скалы, а между ними пробивались, борясь за свое существование, несколько кустарников с темными листьями. Такова была открывшаяся здесь картина. Кроме того, многие из скалистых валунов выглядели так, словно их забрызгали известкой, что подтверждало, что они являлись местом отдыха сотен отвратительных грифов.

Мне помнится, что китайцы считают, что определенные местности обладают дурным или хорошим влиянием благодаря тем или иным духам, так Хлома Амабуту являлся подтверждением этой фантазии. Едва я поставил ногу на эту проклятую почву, на эту Голгофу, как дрожь пробежала по моему телу. Очевидно, сознание того, что здесь предстоит судилище, внесло в мою живую кровь смертельный озноб.

Через холм, извиваясь между лежавшими там грубыми скалами, бежали песчаные тропинки. Кратчайшая дорога к различным местам по соседству пролегала через него и, хотя ни один зулус никогда не осмелится ступить туда ногой между заходом и восходом солнца, в дневное время туземцы пользовались этими тропинками свободно. Но я предполагаю, что они, чтобы умилостивить злых духов, проходя тут, бросали камни и во многих местах возвышались целые кучи их.

Мой Ханс, хоть он никогда не ступал на это место до этого, знал все традиции и ритуалы, свойственные местным народам, необходимые для того, чтобы предотвратить пагубное влияние духов. Во всяком случае, когда он подошел к первой же куче, он бросил на нее поднятый с земли камень и попросил меня сделать то же самое. Я засмеялся и отказался выполнить это, но, когда эта сцена повторилась возле следующей кучи, Ханс уселся на землю и начал стонать, давая клятвы, что он не ступит ни шагу дальше, пока я не сделаю приношение духам.

— Но почему же, дурак, ты требуешь от меня это? — спросил я.

— Потому что если вы проявите невнимание к этому, баас, мне кажется, что вы останетесь здесь навсегда и мы все с вами… О! Вы можете смеяться, но я говорю вам, что вы уже накликали на себя несчастье. Припомните мои слова, когда промахнетесь по двум аасфогелям из пяти!

— Глупости! — вскричал я, однако, после слов о промахе, я швырнул в дальнейшие кучи требуемые камни так же покорно, как самый суеверный туземец…

Наконец подошли к вершине, напоминавшей своим углублением цирковую арену! О! Что за зрелище предстало моим глазам!.. Кругом валялись обглоданные человеческие кости. Некоторые были еще совершенно свежими, так как на черепах держались волосы, другие — старые, уже отбеленные. Тут и там кости были собраны в отражающие свет кучи. Не удивительно, что грифы так любили Хлома Амабуту, место убийства жертв кровавого короля зулусов.

Оглядевшись, я не заметил ни одной из этих отвратительных птиц. Видимо, они добывали себе пищу где-нибудь в другом месте. Но мне необходимо привлечь их сюда, иначе мое посещение было бы напрасным.

— Ханс, — сказал я, — я сделаю вид, что убиваю тебя а ты лежи неподвижно, чтобы я смог увидеть, откуда грифы прилетают и как садятся на землю.

Готтентот отнюдь не с восторгом принял это предложение. Сначала он категорически отказался, выдвигая различные веские аргументы. Он сказал, что такая репетиция принесет несчастье и вызовет разных злых духов. Он сказал так же, со слов зулусов, что священные аасфогели Хлома Амабуту свирепы, как львы, и когда они увидят вдруг под собой человека, они растерзают его на куски, живого или мертвого. Короче говоря, наши взгляды разошлись. Пришлось изменить тактику.

— Ханс, — сказал я, — ты должен явиться приманкой для грифов, так что выбирай — будешь ты живой приманкой, или же мертвой, — при этом я многозначительно зарядил ружье, хотя, по правде говоря, последним делом, какое я желал бы сделать, было застрелить моего старого, верного готтентотского друга.