Мари

— Да, Мари, он пообещал… кое-как, — ответил я уныло, ибо что-то в его словах вызвало во мне непроизвольную дрожь.

— Я пообещал, Аллан, и сдержу слово, как сдержал клятву Богу не причинять тебе вреда и оставить все в Его руках… Но ты, в свою очередь, должен обещать, что пока она не достигнет совершеннолетия, ты не будешь прикасаться к Мари, как к жене, ни в коем случае, даже если вы останетесь лишь вдвоем в вельде. Вы должны вести себя, как обрученные, и ничего больше.

Гак что, не имея выбора, я пообещал это, хотя и с тяжелым сердцем. Затем, чтобы придать этому соглашению торжественное звучание, Марэ созвал слонявшихся без дела поблизости буров и повторил громко условия заключенного контракта.

Мужчины рассмеялись и пожали плечами. Но фру Принслоо, припоминаю, прямо сказала, что смотрит на это дело, как на глупость, ибо если кто и имеет право на Мари, так это только я, где бы я не захотел взять ее! Она добавила, что коль речь идет об Эрнане Перейре, то он является «трусом и вонючим котом», который удрал, чтобы спасти свою никчемную жизнь, а их всех бросил умирать. Если бы она была на месте Мари, то встреться они опять, она приветствовала бы его ведром помоев в физиономию, что она лично и собирается сделать, если ей представится такой счастливый случай.

Фру Принслоо являлась, как это еще будет замечено, очень откровенной и прямой женщиной, а также очень честной.

Итак, договор с Марэ был заключен… Я так довольно подробно описал его из-за принципиально важного значения его во всей нашей истории… Но теперь я хотел бы… Ах, как бы я хотел, чтобы я настоял на женитьбе именно тогда и там… Если бы я так сделал, то добился бы своей цели, ибо я являлся хозяином положения, владея скотом, продовольствием и оружием и вполне вероятно, что, опасаясь рисковать ссорой со мной, остальные буры заставили бы его, Марэ, уступить мне. Но мы были молоды и неопытны, так что судьба сыграла по-иному. Кто может сказать, каковы непреложные законы судьбы, написанные, может быть, задолго до нашего рождения в вечной книге человеческих судеб?

Однако, когда я отбросил мои первые страхи и сомнения, наша с Мари доля казалась весьма счастливой, поистине настоящим раем по сравнению с тем, что мы пережили в течение горького времени молчания и разлуки. Во всяком случае, в маленьком обществе, в котором мы жили, мы были официально обручены, и нам разрешалось быть вместе столько, сколько нам нравилось… А это означало, что мы встречались на рассвете, и только ночь нас разлучала, ибо мы отправлялись на отдых вместе с солнцем. Поистине чудесным было это общение идеального доверия и любви, настолько чудесным, что даже после всех этих лет я не решаюсь подробно останавливаться на святой памяти тех блаженных дней.

Итак, как только выжившие буры начали выздоравливать (при помощи моих запасов и лекарств, а также дичи, которой я подстреливал в изобилии), поднялись споры по поводу наших дальнейших планов. Сначала предполагалось переселиться в Лоренсу Маркиш и ждать там корабль, чтобы попасть в Наталь, так как никто даже не хотел слышать о возвращении нищими в Кап. Я же уверял, что корабля может не быть год или два, а Лоренсу Маркиш и его окрестности представляют собой слишком ядовитое место, чтобы жить там!

Следующей мыслью было остаться на месте, что я приветствовал, ибо готов был ждать с Мари, пока не закончатся шесть месяцев нашего испытания. Однако, в конце концов, это было отвергнуто по многим веским причинам. Так, полтора десятка людей, из которых четверо были членами одной семьи, не могли сформировать поселение, в особенности при условии, что окружающие туземцы могли начать враждебные действия в любой момент. Кроме того, приближался период лихорадки, который нам следовало бы по возможности избежать. Далее, у нас не было племенного скота и лошадей, а всего лишь вооружение и товары, привезенные мною.

Стало ясно, что нам оставалось лишь одно, а именно: переселяться назад, туда, где теперь находится территория Трансвааля, ибо этот маршрут избавлял нас от перехода через горы. Там мы могли бы присоединиться к какой-нибудь другой партии буров-эмигрантов, например, к Ретифу, о переходе которого через Драконовы горы я имел возможность рассказать им.

Приняв такое решение, мы начали подготовку. У меня хватало быков лишь на два фургона, в то время как нам требовалось не меньше четырех. После переговоров с местными туземцами, узнав, что я не бур и готов платить, они выразили готовность торговать со мной. Вскоре я стал приобретать скот в обмен на одежду, ножи, мотыги и другие ходкие товары…

Кафры также приносили муку и крупы. Можно только представить наслаждение, с которым бедные люди, в течение месяцев сидевшие на одном мясе, набросились на мучную пищу! Никогда не забуду выражения лиц Мари и уцелевших детей, когда они поедали первые порции овсянки и запивали густую кашу свежим молоком, так как вместе с быками мне удалось приобрести и двух хороших коров. Достаточно сказать, что такое изменение рациона вскоре полностью восстановило их здоровье и сделало Мари еще более прекрасной, чем она была когда бы то ни было до этого.

Приобретя быков, следующим этапом было приучить их к ярму. Это оказалось длинным и трудным процессом, потребовавшим многих экспериментов. Кроме того, фургоны нуждались в ремонте и если бы не Ханс, проявивший себя настоящим мастером, я не думаю, что мы вообще справились бы с этой задачей.

И вот, в самый разгар работы в конце одного прекрасного дня помогавший мне Ханс внезапно воскликнул:

— Смотрите, баас! Вон пришел один из моих братьев, готтентот.

Следуя за направлением его указующей руки, я увидел истощенную и оборванную фигуру, бредущую между деревьями в нашем направлении.

— Кто это? — испуганно воскликнула Мари, как обычно стоявшая рядом со мной. — Ведь это же Клаус, один из сопровождавших моего кузена!

— Твоего кузена самого уже так давно нет, что я сомневаюсь, его ли это слуга.

Но в это время бедный, умирающий от голода «тотти» дошел до нас и упал на землю, умоляя покормить его. Ему тут же была дана холодная лопатка антилопы и он стал жадно пожирать ее, держа добычу в обеих руках и разрывая мясо зубами, как дикий зверь.

Когда, наконец, он утолил первый голод, подошедший сюда с другими бурами Марэ спросил его, откуда он пришел и какие вести принес о своем хозяине.

— Я пришел из буша, — ответил он, — а моя новость о баасе та, что он умер. Правда, я оставил его таким больным, что, думаю, теперь он уже умер.

— А почему ты оставил его одного, если он был так сильно болен? — спросил Марэ.

— Потому что он мне сказал, баас, что я должен идти за помощью, так как мы умерли бы, после того как выстрелили нашу последнюю пулю.

— В таком случае он там один?

— Да, да, если не считать диких зверей и грифов-стервятников. Лев съел другого человека, его слугу, уже давно.

— А далеко он отсюда? — снова спросил Марэ.

— О, баас, около пяти часов езды верхом по хорошей дороге…

Затем он рассказал всю историю.

Перейра и двое слуг-готтентотов пересекли около ста миль в полной безопасности, когда как-то ночью лев убил и утащил с собой одного из готтентотов, а также спугнул лошадь, которую они так больше и не увидели. Перейра и Клаус продолжали путешествие пешком, пока не добрались до большой реки, на берегах которой встретили нескольких воинов, оказавшихся дежурными сторожевых постов воинственных зулусов. Эти воины потребовали, чтобы они отдали им ружья и боеприпасы, якобы для зулусского короля, а когда Перейра отказался выполнить это, они сказали, что утром убьют их обоих, если они не научат зулусов обращаться с ружьями.

Ночью поднялась сильная буря, под прикрытием которой Перейра и Клаус бежали. Поскольку они не решились идти вперед, чтобы не попасть в руки зулусам, они устремились на север, бежали всю ночь, а утром обнаружили, что заблудились. Почти месяц они бродили, пытаясь найти дорогу к лагерю Марэ.

Они не встретили ни одного человека и поддерживали силы дичью, которую били и ели сырой или вяленой, пока не кончился порох и они бросили тяжелые роеры, которые не в силах были больше тащить. И в этой критической ситуации Клаус с верхушки высокого дерева заметил вдали холмы, по которым определил, что они находятся в каких-нибудь пятнадцати милях от лагеря Марэ.