Другие места

Шел и разглядывал его лицо.

– Собственно, в этом нет ничего странного, – сказал он.

Деревья, трава, пятна снега, скамья, на которой лежала намокшая газета.

– В чем?

– В том, что мы так похожи. Собственно, в этом нет ничего странного.

– Почему?

– С братьями такое бывает. Они бывают похожи друг на друга.

– Да.

Мы замолчали.

Роберт сказал:

– Я знал, что у него в Осло есть другая семья. Я всегда это знал. Но мы об этом не говорили.

Два раза в год отец приезжал в Хёнефосс и останавливался там в гостинице. Они с матерью Роберта ходили гулять, Роберта он водил в кино. Этот уговор ни разу не был нарушен. Это были два разных мира. Когда Роберт переехал в Осло, ему стало проще встречаться с отцом. До самого исчезновения отца они вместе ходили в кино.

– Мы смотрели только остросюжетные фильмы. Даже когда у нас был выбор, мы всегда предпочитали американский боевик. Наверное, мы привыкли ходить на такие фильмы еще в Хёнефоссе.

Когда отец исчез, Роберт связался с адвокатом Вулфсбергом и узнал, как обстоят дела. Похоже, он больше меня знал, чем отец занимался в последние годы.

Он говорил о кинокомпании и адвокате, как будто хорошо знал их. Я же делами отца не интересовался вовсе. Мне было все равно. Я никогда не расспрашивал его о работе, о фильмах. И он почти никогда ничего об этом не рассказывал.

– Я несколько раз был у Вулфсберга, но никто ничего не знал об отце.

Мы медленно шли через парк. На траве до сих пор белели маленькие островки снега. Темные кучки мусора и земли между ними резали глаз. Просто невероятно, как долго эти островки снега способны терпеть солнце и теплый ветер, думал я.

Мальчик в непромокаемых штанах бегал между кучками снега, забирался на них, прыгал вниз и громко кричал. Его отец, прислонившись к скульптуре, смотрел на лужайку. Его руки висели вдоль тела, как намокшие ветви. Отца радовал вид сына, втаптывавшего в землю последние остатки снега, и все-таки казалось, что ему на все наплевать. Неужели такое возможно? – думал я. Неужели большая радость может раздавить человека, может протащить его по канавам равнодушия и забвения. Радость втаптывает человека в грязь, а он не в силах шевельнуть даже пальцем.

Я не хотел вникать в то, что говорил Роберт. Но мои ушные раковины перемалывали его слова, и они проникали в меня сквозь жирную глухоту. Он говорил так отчетливо, что это причиняло боль.

Мы пересекли Солли-пласс и пошли вниз по Драмменсвейен. Вскоре мы пришли к его квартире на Хюитфелдтсгате.

– Поднимешься ко мне?

Больше всего мне хотелось пойти домой. Зарыться в лужайку и натянуть на лицо остатки снега. Ждать дождя.

Я кивнул. В вестибюле он открыл почтовый ящик и спрятал в карман какой-то конверт.

Его квартира напоминала контору. Двенадцать маленьких лампочек на потолке освещали стеклянный стол с деревянной рамой вишневого цвета и два кожаных кресла. На столе стояла ваза с фруктами. На полочке под столешницей лежали журналы и газеты: «New Economist», «Time», «Wired», один экземпляр «Men's Health», «The Observer», «Herald Tribune», «Weekendavisen». Несколько шариковых ручек, перетянутых резинкой.

Порядок. На подоконнике стояла скульптура из темного гранита – мужская голова со стертыми очертаниями. За окном на другой стороне улицы виднелся неосвещенный конторский пейзаж.

Диван-кровать. На полу маленький персидский ковер.

Ничто в этой комнате не выдавало возможных странностей ее обитателя. Квартира выглядела анонимной.

Всем хочется быть особенными, они косят темные очки или ставят на подоконник скульптуру, какой нет у других. Мы жаждем оригинальности. Покупаем особенность. Быть немного особенным – важно для всех.

Здесь же не было ничего особенного. Все предметы и мебель подчеркнуто представляли собой нечто неоригинальное. Качество, понятное всем. Анонимность. Но не серую и скучную (старомодную) анонимность. Серое и скучное ярко выделяется на массовом фоне оригинальных дизайнов. Серое – оригинально само по себе. Анонимность – качество, которое все уважают.

На письменном столе стоял небесно-голубой «Макинтош».

– Ты здесь живешь?

– Тебе нравится?

Я медленно водил глазами по комнате, чтобы выиграть время. Холодильник, конечно же, из нержавеющей стали. Стены цвета кофе капуччино. В мойке стоял обыкновенный стакан.

Роберт засмеялся.

Его лицо словно взорвалось от смеха.

– Я взял мебель напрокат, – давясь от смеха, сказал он. – Правда, это ужасно? Иногда я приглашаю сюда незнакомых мне людей. Признаюсь. Ведь я садист. Законченный садист. Мне нравится испытывать людей, смотреть, как они ответят на вопрос, который я только что задал тебе. Это такой тест. Я видел, что ты пытался выиграть время. Тебе это кажется безобразным. Верно?

– Катись к черту!

– Я живу здесь уже два года. Раньше это помещение снимала посредническая фирма. Меня пленил этот стиль, он совершенен. Никогда не видел квартиры до такой степени лишенной индивидуальности. Я нарочно решил сохранить все как было. Этот стиль позволял мне чувствовать себя живущим в гостинице. Я просыпался по утрам и наслаждался свободой. Мне не нужно было мучиться и искать собственный стиль. Украшать комнату личными вещами. Придавать ей отличительные черты. Это была просто квартира. Одна из тысяч. В ней мог жить кто угодно. Согласен?

– И тебя это не раздражало?

– Можно привыкнуть к чему угодно.

Я опустился в кожаное кресло и откинулся на спинку. Вот теперь мне захотелось виски.

– Выпьешь?

Я кивнул.

Он налил в бокал «Гленфиддич». Любимое виски отца. «Гленфиддич». Со льдом. Три кусочка.

Отец исчез и для них. Он много значил для Роберта. Два раза в год он приезжал в Хёнефосс. Останавливался всегда в одной и той же гостинице, ходил в одной и той же куртке.

Развалившись в креслах, мы потягивали виски.

Роберт немного рассказал о себе. Тихим голосом. Он говорил слишком быстро. Я еще не встречал столь нервного человека. Меня раздражал его гнусавый голос, и вместе с тем было в Роберте что-то притягательное. Робкий мальчик в теле взрослого мужчины. В моем взрослом теле.

Он рассказал об одном убийстве, о котором писал, когда работал криминальным репортером в газете. Был найден труп молодого парня, он был зарыт в куче песка. По селению ходили разные слухи, это было небольшое селение в Вестланне. Роберт прожил там две недели, ему хотелось все досконально узнать об этом деле и написать о нем. Газетные репортажи пестрели догадками. Десять лет назад один бобыль из этого селения убил в драке другого, и подозрение, естественно, пало на того бобыля.

Роберт поехал к нему и взял у него интервью, в котором тот отверженный получил возможность защититься от обвинений. Его много раз вызывали на допрос, и, по мнению полиции, он пока что был исключен из списка подозреваемых. Тем не менее слухи не прекращались. Интервью Роберта не помогло этому человеку. Жители селения сочли это циничной игрой. Защитная речь убийцы. Как-то ночью молодежь побила в его доме стекла. Он уехал из селения. Дело раскрыли. Убийцей оказался немецкий турист, его арестовали и судили. Роберт посетил человека, которого подозревали жители. Тот был в бешенстве. Зачем ты так обошелся со мной? – заорал он. Долго ли еще меня будут обвинять в том, чего я не совершал? Оставь меня в покое!

Я закрыл глаза и потягивал «Гленфиддич».

Не знаю, сколько времени мы просидели в квартире Роберта и сколько виски мы выпили. Помню, что я ложился на его постель, что я открывал окно и смотрел на улицу. На тротуаре лежал дамский велосипед. Какой-то человек стоял посреди улицы и разговаривал по мобильному телефону, взгляд его блуждал по окнам дома.

Я снова сел в кресло. Закрыл глаза. Тянул виски. И слушал голос Роберта.

Он рассказывал об отце.

Я открыл глаза и начал снова наблюдать за его лицом. Каждый раз, когда я смотрел на него, я находил в нем что-то хорошо знакомое.