Мертвые возвращаются?..

Раз он однажды побродил вокруг дома и не нашел того, что искал, то, возможно, еще вернется — если только визит не означал прощания с местом, которое ему дорого и которое он потерял. Впрочем, парень не произвел на меня впечатления сентиментального типа. Мысленно я поместила его в папку с пометкой «Займусь чуть позже». На тот момент в первых строчках моего списка его не было.

Я пока что не делилась с Сэмом смутными подозрениями, затаившимися в дальнем уголке сознания: кто-то носит в себе черную злобу на Уайтторн-Хаус; кто-то подкараулил Лекси на этих тропинках. Некто безликий, чье имя начиналось с Н. И еще кто-то, кто помог ей забеременеть. И если все трое один и тот же человек… Сэмов вандал слегка с приветом, но ума ему не занимать. Во всяком случае, ему хватило сообразительности свой недостаток ловко скрывать; хорош собой, галантен, куча самых разных достоинств. Плюс мы уже знали, что Лекси принимала решения совсем не так, как большинство людей. Возможно, ей нравились психически неуравновешенные парни. Я представила себе случайную встречу где-то на темной дороге, долгие совместные прогулки под высокой зимней луной и выбеленными инеем ветвями; ее улыбку; полуразрушенную сторожку, любовное гнездышко за пологом колючих кустов.

Если у того, кого я мысленно себе рисовала, появился шанс сделать ребенка девушке из Уайтторн-Хауса, он бы посчитал это подарком судьбы, прекрасной, ослепительной гармонией: этакий золотой шар, брошенный ему в руки ангелами, неодолимый соблазн. И он бы непременно убил ее.

На следующее утро нам плюнули на ветровое стекло. Мы ехали в колледж, Джастин и Эбби — спереди, Раф и я — сзади. Дэниел укатил раньше, без объяснений, пока все остальные заканчивали завтракать. Стояло прохладное хмурое утро, в воздухе висела рассветная тишина, и окна туманил легкий дождик. Эбби просматривав записи и напевала вслед за CD-плейером Матера, то и дело резко сменяя в середине фразы октавы. Раф был в носках, пытался распутать огромный узел на шнурке. Когда мы проезжали Гленскехи, Джастин притормозил у газетного киоска, давая перейти дорогу пешеходу: согбенный тощий старик, наверное, фермер, в поношенном твидовом костюме и плоской кепке. Шаркая через дорогу, он в знак приветствия поднял кепку, и Джастин помахал в ответ.

И тут старик разглядел Джастина. Он моментально замер посреди дороги и посмотрел на нас через ветровое стекло. Мгновение — и лицо его исказила гримаса ярости и отвращения. Старик стукнул палкой по капоту, и утренний воздух прорезал металлический лязг. Мы все мгновенно подскочили, но прежде чем кто-либо из нас успел что-то сделать, старик плюнул на ветровое стекло — прямо против лица Джастина — и, прихрамывая, зашаркал дальше через дорогу.

— Что за… — сказал Джастин, переводя дыхание. — Что это, черт возьми? Что это было?

— Просто нас здесь не любят, — спокойно ответила Эбби и потянулась включить «дворники».

Улица была длинной и пустой, небольшие светлые домики прятались в пелене дождя, а за ними темнели вершины холмов. Нигде ни малейшего движения, лишь стариковское шарканье да щелчок жалюзи.

— Езжай дальше.

— Черт знает что! — взорвался Раф. Он сжимал свой ботинок, словно оружие, так, что побелели суставы. — Ты должен его проучить, Джастин. Должен размазать то, что у него вместо мозгов, по гребаной дороге. — Он стал опускать вниз свое стекло.

— Раф! — резко сказала Эбби. — Подними стекло. Немедленно.

— Почему? Почему мы должны позволить ему уйти?!

— Потому, — сказала я тихо, — что вечером я хочу спокойно пойти на прогулку.

Это, как я и предполагала, удержало Рафа от исполнения его намерения; не снимая руки с рычага, он уставился на меня. Джастин заглушил двигатель. Жутко заскрежетало сцепление, и он снова нажал на акселератор.

— Мило, — сказал он. Голос его срывался: любое проявление агрессии повергало Джастина в ужас. — Нет, вы только подумайте. Понятное дело, они нас не любят, но плевать-то зачем? Я ничего этому человеку не сделал. Притормозил, чтобы дать ему перейти. Зачем он так?

Я почти не сомневалась, что знаю ответ. В течение нескольких прошедших дней Сэм развернул в Гленскехи активную деятельность. Детектив, да еще из Дублина, в городском костюме, рыщет по домам, вторгается в гостиные с вопросами, дотошно копается в давно похороненных историях, и все из-за девицы из Большого дома, которую кто-то неизвестный пырнул ножом. Сэм, как всегда, сделал свою работу тонко и деликатно. Так что не он был объектом их ненависти.

— Просто так, — ответил Раф. Мы с ним как по команде обернулись, чтобы взглянуть на старика. Тот стоял на тротуаре у газетного киоска и, опираясь на палку, смотрел нам вслед. — Он это сделал, потому что он болотное чудовище и ненавидит всех, кроме своей жены или сестры. Что с него взять, урода…

— Знаешь что? — не оборачиваясь, холодно произнесла Эбби. — Меня тошнит, просто тошнит от твоего высокомерия. То, что он не ходил в привилегированную английскую школу, не делает его ниже тебя. И если Гленскехи для тебя недостаточно хороша, ты волен найти место почище.

Раф открыл рот и тотчас закрыл, брезгливо пожав плечами. От злости он дернул шнурок — тот порвался, и Раф выругался.

Будь тот старик моложе лет на тридцать—сорок, я запомнила бы его внешность, чтобы описать Сэму. Жаль, в список подозреваемых его не включишь — все-таки не тот возраст. От этих мыслей я даже поежилась. Эбби врубила громкость. Раф бросил обувь на пол и показал через заднее стекло два средних пальца. Я подумала: жди неприятностей.

— Хорошо, — сказал Фрэнк той ночью. — Я уговорил своего кореша в ФБР, чтобы его ребята еще немного покопались в этом деле. Сказал, что у нас-де есть основания полагать, что наша барышня смылась, потому что у нее был нервный срыв, а мы ищем следы и возможные причины. Кстати, а разве мы так не думаем?

— Я понятия не имею, что ты думаешь, дружище Фрэнки. Не проси меня лезть в черную дыру под названием «твоя голова».

Я сидела на своем любимом дереве. Опершись об одну половину ствола и уперевшись ногами в другую, я сумела положить на колени блокнот. Лунного света хватало лишь на то, чтобы разглядеть страницу.

— Секунду.

Я прижала трубку к плечу и пошарила в поисках ручки.

— Смотрю, тебе весело, — подозрительно произнес Фрэнк.

— Я превосходно поужинала и посмеялась. Что, запрещено быть веселой? — Я исхитрилась выудить ручку из кармана куртки, не свалившись при этом с дерева. — Хорошо, диктуй.

Фрэнк раздраженно засопел.

— Ты там не слишком увлекайся. И не заводи шуры-муры. Вдруг тебе придется кого-то из них арестовать.

— Я думала, ты охотишься за таинственным незнакомцем в черном плаще.

— Я не делаю поспешных выводов. И плащ необязателен. Хорошо; вот все, что у нас есть, — ты же говорила, что тебе нужен обычный материал, так что не вини меня. Шестнадцатого августа двухтысячного года Лекси, вернее Мэй-Рут, сменила мобильного оператора ради более дешевых местных разговоров. Двадцать второго она получила прибавку в своей забегаловке, дополнительные семьдесят пять центов в час. Двадцать восьмого Чэд сделал ей предложение, и она ответила согласием. В первый уик-энд сентября пара отправилась в Виргинию, чтобы она познакомилась с родителями Чэда. Они утверждают, что девушка им понравилась. Подарила им цветок в горшке.

— Обручальное кольцо, — проговорила я, пытаясь совладать с голосом. — Она взяла его с собой, когда они расстались?

— Нет. Полицейские еще тогда допросили Чэда. Она оставила колечко на ночном столике, но это нормально. Она всегда оставляла его там, когда уходила на работу, чтобы не потерять или не уронить в тесто для картофельных оладий или еще куда. Колечко так себе, дешевенькое. Чэд — басист гранж-группы «Человек из Нантакета»; у них сейчас продолжительный вынужденный простой, и он работает плотником. У него ни гроша в кармане.

Мой почерк напоминал каракули, да и те ползли по листу под каким-то невероятным углом, а все из-за скудного света и неудобной позы, но я могла их разобрать.