Мертвые возвращаются?..

— Нам так даже лучше, — философски заметил Фрэнк, — если ты, не дай Бог, что-то перепутаешь, всегда можно притвориться несчастной и что-то там пробормотать про потерю памяти. Вот увидишь, они постесняются расспрашивать дальше.

Я тем временем сообщила тетушке и дяде, а также немногочисленным друзьям, что меня отправляют на некие курсы, которые продлятся несколько недель. Сэм утряс мое отсутствие на рабочем месте — поговорил с Куигли, этим самым большим недоразумением убойного отдела. Как бы по секрету сказал ему, что я взяла длительный отпуск, чтобы завершить образование (на случай если кто-то вдруг наткнется на меня в городе с рюкзачком, челочкой и хвостиками). Куигли — это главным образом необъятных размеров задница и под стать ей рот, к тому же меня он никогда не жаловал. Так что в течение двадцати четырех часов только глухой не узнает, что я взяла передых. Предполагаю, что не обойдется без пары-тройки ярких штрихов (беременность, нервы, наркозависимость) — для пущей убедительности.

К четвергу Фрэнк бомбардировал меня вопросами: где ты сидишь за завтраком? Где хранишь соль? Кто подвозит тебя в колледж в среду утром? Номер кабинета твоего научного руководителя? Если я допускала ошибку, он тотчас прочесывал близлежащую территорию, причем во всех направлениях: фото, шутки, видеозаписи, записи допросов, — пока все это не становилось частью меня самой и ответы автоматически не слетали с моего языка. После чего снова подвергал меня артобстрелу: где ты провела позапрошлое Рождество? В какой день недели твоя очередь покупать продукты? Казалось, рядом со мной на диване расположилась машина по отработке теннисных ударов — только в человечьем обличье.

Сэму я этого не говорила — меня тотчас начинала грызть совесть, — но прошедшая неделя была для меня в удовольствие. Обожаю преодолевать трудности. Нет, конечно, изредка меня посещала мысль, что происходящее жутко смахивает на театр абсурда, причем чем дальше, тем абсурднее. Лично мне этот случай напоминал ленту Мебиуса, что, между прочим, страшно мешало думать: Лекси — одна, вторая, третья — повсюду, какой стороной его ни переверни, и, в конце концов, перестаешь понимать, о какой, собственно, идет речь. Я порой ловила себя на том, что с языка был готов сорваться вопрос, как там она поживает…

У Фрэнка есть сестра Джеки, парикмахер. В пятницу вечером он привел ее ко мне, чтобы она меня подстригла. Джеки — тощая крашеная блондинка, и, похоже, ей глубоко наплевать, чем занимается ее брат. Лично мне она нравится.

— Да, неплохо бы слегка укоротить, — сказала она, профессионально пройдясь по моей челке фиолетовыми наманикюренными ногтями. — Как тебе самой хотелось бы?

— Вот так.

Фрэнк тотчас выудил из пачки снимок мертвой Лекси и вручил сестрице.

Джеки осторожно, двумя пальцами взяла фото и окинула его подозрительным взглядом.

— Эй, эта женщина, она что, мертвая?!

— Информация не подлежит огласке, — пояснил Фрэнк.

— Не подлежит огласке! Блин, она кто, твоя сестра?

— Не смотри на меня так, — ответила я. — Спроси лучше своего братца.

— С этим ослом невозможно разговаривать. Дай-ка еще взглянуть. — Она взяла следующую фотографию и протянула ее Фрэнку. — Фу, какая мерзость. У тебя что, другого занятия нет, кроме как копаться в трупах? Пошел бы в дорожную инспекцию, от них хоть какая-то польза. Выходит, я тащилась сюда целых два часа, чтобы…

— Послушай, Джеки, твое дело стричь, — оборвал ее Фрэнк, жестом полного отчаяния взлохматив свою шевелюру, отчего волосы теперь торчали во все стороны. — И хватит капать мне на мозги.

Джеки покосилась в мою сторону, и мы обменялись с ней женскими улыбочками — мол, что с них, мужиков, взять.

— И запомни, — воинственно заявил Фрэнк (полагаю, в пику нам обеим), — никому ни единого слова, поняла?

— Поняла, — вздохнула Джеки, вытаскивая из сумки расческу и ножницы. — А ты пойди приготовь нам чаю. Если, конечно, ты не против, милочка. — Это уже ко мне.

Фрэнк покачал головой и, громко топая, направился к раковине. Джеки начесала мне волосы на глаза и подмигнула.

Как только она закончила, меня было не узнать. Раньше я никогда не стригла челку так коротко. Казалось бы, разница всего в сантиметр, но я словно сделалась моложе, а лицо стало глазастым и обманчиво-невинным, словно у фотомодели. Чем дольше я в тот вечер смотрелась в зеркало ванной комнаты, перед тем как лечь спать, тем меньше узнавала в отражении себя. А когда поймала себя на том, что уже не помню, как, собственно, выглядела раньше, то махнула рукой, показала зеркалу средний палец и пошла спать.

В субботу вечером Фрэнк заявил:

— Кажется, самое время вступить в игру.

Перебросив ноги через спинку дивана, я, лежа на спине, просматривала напоследок снимки групп, в которых Лекси вела семинары, и всеми силами старалась придать лицу равнодушное выражение. Фрэнк взад-вперед расхаживал по комнате: чем ближе начало операции, тем труднее ему усидеть на месте.

— Завтра, — сказала я.

Это слово обожгло мне рот, как будто я откусила кусок снега, и на миг у меня перехватило дыхание.

— Завтра после обеда — для начала пусть будет лишь половина дня, чтобы тебе не слишком напрягаться. Сегодня вечером я сообщу твоим приятелям, что завтра тебя выписывают, чтобы они успели приготовиться к твоему возвращению. Ну как, готова?

Был ли ответ на этот вопрос? Что, собственно, стояло за словом «готова»?

— Как всегда, — ответила я.

— Давай быстренько пройдемся по самым важным моментам. В чем состоит задача первой недели?

— Главным образом не проколоться, — ответила я. — И чтобы меня не убили.

— Не «главным образом», а твоя единственная задача. — Фрэнк щелкнул у меня под носом пальцами. — Ну-ка живо сосредоточься. Ведь это нужно тебе самой.

Я положила фотоснимки на живот.

— Сосредоточилась.

— Если кто-то что-то и заподозрит, то только в первые несколько дней, пока ты еще толком не освоилась и все за тобой наблюдают. Так что задача номер один — заставить остальных потерять бдительность. Согласен, поначалу будет тяжело и, если перестараться, можно наделать ошибок. Иногда достаточно одной, чтобы все завалить. Так что не пори горячку. По возможности почаще бывай одна: ложись раньше других спать, если они садятся играть в карты — почитай книжку. Протянешь до следующей недели — считай, мы своего добились. Они привыкнут к тому, что ты снова с ними, и перестанут присматриваться. Вот тогда и сможешь развернуться. А пока не слишком высовывайся: никуда не лезь, ни за кем не шпионь, не делай ничего такого, что заставило бы их насторожиться. Вообще забудь, зачем тебя туда забросили. Мне даже все равно, успеешь ты что нарыть за первую неделю или нет. Лишь бы тебя не турнули. Главное — закрепиться, а там увидим, что делать дальше.

— То есть ты считаешь, что меня оттуда не вытурят? — спросила я. — Честно?

Фрэнк прекратил расхаживать и пристально посмотрел на меня.

— Разве я стал бы посылать тебя туда, знай я на все сто, что тебе там не продержаться?

— Еще как бы стал! — возразила я. — Потому что, хорошо это кончится или плохо, результат есть результат. Ты бы и глазом не моргнул.

Фрэнк прислонился к оконной раме — не иначе как задумался над моими словами. Свет падал на него сзади, так что лицо оставалось в тени.

— Возможно, — согласился он, — но сейчас не об этом. Нет, конечно, дело рискованное, что тут говорить. Да ты и сама знала, с самого первого дня. И все-таки оно выполнимо; главное — не наломать дров: не поддаться страху и набраться терпения. Помнишь, что я тебе сказал в последний раз? Про то, задавать вопросы или нет?

— Угу, — ответила я. — Изображай невинное создание, делай большие глаза и задавай вопросы таким образом, чтобы не вызвать подозрений.

— Вообще никаких вопросов, пока не убедишься, что ответ тебе точно не может быть известен. Иными словами, никого ни о чем не спрашивай.