Мертвые возвращаются?..

— Я хочу вернуться в убойный, — сказала я, — но это еще не значит, что прямо сейчас. Не сегодня, так завтра кто-то из нас непременно совершит геройский поступок. Вот тогда мы заработаем необходимые очки и попросим специальное разрешение.

— А если нет? Если ничего такого мы не совершим или нам все равно ответят отказом? Что тогда?

И снова порыв холодного ветра по щеке.

«Соглашайся».

— Тогда, — сказала я, — как-нибудь переживу. А тебе придется до конца дней терпеть меня со всеми моими недостатками.

Я протянула Сэму руку и посмотрела в глаза.

В них застыло удивительное выражение. Сэм наклонился надеть мне на палец кольцо, и впервые за этот день мне почему-то не было страшно. Никаких стенаний по поводу того, что я совершаю нечто такое, после чего уже не будет возврата назад, никакого леденящего ужаса в душе. Нет, я была спокойна как танк, спокойна и уверена в себе.

Позже, когда мы уютно устроились под пуховым одеялом, а небо за окном постепенно розовело, Сэм сказал:

— Хочу спросить тебя еще об одном, но не знаю, как это лучше сделать.

— Спрашивай, — ответила я. — Теперь это твое право.

Я помахала у него перед носом рукой с кольцом. Надо сказать, оно здорово смотрелось на моем пальце. Более того, оказалось нужного размера.

— Нет, я серьезно, — отозвался Сэм.

Мне казалось, что сейчас я готова дать ответ на любой вопрос. Я перевернулась на живот и подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Роб, — сказал он. — Ты и Роб. Я видел, как вам хорошо было вместе. Как вы были близки. И мне всегда… мне и в голову не приходило, что что-то может быть не так.

Такого от него я не ожидала.

— Не знаю, что там между вами пошло наперекосяк, — продолжал Сэм, — да и не хочу знать. Не имею права. Просто мне кажется, что я могу себе представить, через что ты прошла во время операции «Весталка». Да и потом. Ты не подумай, я ничего не вынюхивал, боже упаси. Просто я там был.

Это было в ту ночь, когда я хотела найти Роба на месте преступления. Разве я могла предполагать, что все обернется мне же во вред? С тех пор я не раз задумывалась о том, что я, наверное, намного тупее, чем может показаться со стороны. Если я и усвоила, работая в убойном, одну истину, то она следующая: если вы невиновны, это еще ничего не значит.

Я не Лекси. И не заводная игрушка. Тем более в минуты, когда задергана, когда устала морально и физически. Когда это стало до меня доходить, я уже перевелась в «бытовуху», а Роб получил непыльную канцелярскую должность, и все мосты были сожжены и превратились в кучку пепла. Роб удалился от меня на такое расстояние, что я при всем желании не могла бы его рассмотреть. Я никому ничего не сказала. Одним промозглым субботним утром, еще затемно, я села на пароход в Англию и тем же вечером была в своей темной квартирке. Самолетом, конечно, гораздо быстрее, но от одной только мысли, что целый час придется сидеть без движения, стиснутой с обеих сторон чужими людьми, мне становилось плохо. Вместо этого я предпочла прогуливаться взад-вперед по палубе. На обратном пути изморось превратилась в дождь со снегом, и я промокла до нитки. Будь на палубе кто-то, кроме меня, он бы наверняка подумал, что я плачу. Но я не плакала. Более того, не проронила и слезинки.

Сэм был тогда единственным, кого я терпела рядом. Остальные были для меня по ту сторону волнистой стеклянной стены — они открывали рты и корчили рожи, жестикулировали и отнимали у меня последние силы. Я не сразу понимала, чего им от меня надо и что я должна сказать в ответ. Сэм — единственный, чей голос был мне слышен. А надо сказать, что голос у него замечательный — типичный сельский, низкий и спокойный, глубокий и богатый словно сама земля. Лишь он проникал ко мне сквозь стекло, лишь он был чем-то реальным.

Когда мы в понедельник после работы встретились с Сэмом за чашечкой кофе, он пристально посмотрел на меня и сказал:

— У тебя такой вид, будто ты подцепила грипп. Давай я отвезу тебя домой. Договорились?

Дома он уложил меня в постель, а сам сходил за продуктами и, вернувшись, приготовил рагу. Все вечера подряд он приходил, готовил мне ужин и рассказывал ужасные шутки, пока я не начинала хохотать над одним только выражением его лица. Спустя полтора месяца я первой поцеловала его. А когда эти крупные ладони впервые прикоснулись ко мне, я ощутила, как раны стали затягиваться. Я никогда не видела в Сэме лишь партнера в постели — знала, что наши с ним отношения к этому не сводятся, — но мне и в голову не могло прийти (я уже сказала вам, что я гораздо тупее, чем может показаться со стороны), что он тоже это знал, знал с самой первой минуты и молчал.

— Я хочу знать лишь одно, — сказал Сэм, — что между вами все кончено. Что для тебя все кончено… Мне не хотелось бы потом всю жизнь задаваться вопросом, что было бы, если бы Роб вдруг одумался и вернулся, надеясь… Я старался, я хотел дать тебе время, чтобы ты сама для себя все решила. Но сейчас, если мы по-настоящему помолвлены, я просто хочу знать.

Первые лучи солнца падали Сэму на лицо, отчего он выглядел неким усталым апостолом — такой же серьезный и ясноглазый.

— Все кончено, — промолвила я. — Честное слово, Сэм. Между нами ничего нет.

Я положила руку ему на щеку — в свете утреннего солнца та казалась такой яркой, что на мгновение я испугалась: вдруг спалит мне руку своим чистым, безболезненным огнем.

— Вот и хорошо, — не то прошептал, не то выдохнул Сэм и прижал мою голову к своей груди. — Вот и хорошо…

И не договорив того, что хотел сказать, уснул.

Я проспала до двух часов дня. Утром — во сколько точно, не знаю — Сэм заставил себя подняться с постели, поцеловал меня и еле слышно закрыл за собой дверь. Зато мне никто не позвонил, никто не наорал на меня, почему я до сих пор валяюсь в кровати и не выхожу на работу. Наверное, потому, что никто не мог точно сказать, в каком отделе я сейчас числюсь, отстранили меня от работы или нет, если вообще не вытурили взашей. Проснувшись, я сначала решила позвонить и сказаться больной, но кому звонить? Фрэнку? Он вряд ли настроен на разговоры. Ладно, пусть сами решают. Вместо этого я отправилась в деревушку Сэндимаунт, стараясь при этом не смотреть на газетные заголовки. Купила перекусить, вернулась домой и почти все съела, после чего пошла прогуляться по пляжу.

Был солнечный ленивый полдень. Старики неспешно прогуливались по берегу, подставив лица солнцу. Обнимались парочки. Малышня с гиканьем путалась под ногами. Многие лица были мне знакомы. Сэндимаунт — одно из тех редких мест, где люди знают друг друга, обмениваются улыбками. Именно поэтому я до сих пор живу здесь, но в тот вечер мне все равно было как-то не по себе. Видимо, сказалось длительное отсутствие — витрины были совсем другими, дома выкрашены свежей краской, знакомые лица слегка постарели.

Был отлив. Я сняла туфли, закатала джинсы и зашагала по песку, пока вода не дошла мне до щиколоток. Неожиданно мне вспомнился один момент из вчерашнего дня — голос Рафа, мягкий и опасный словно снег, слова, которые он бросил Джастину: «Ты, ублюдок гребаный!»

Вот что я могла сделать за считанные мгновения до того, как мир вокруг меня взорвался. Что помешало мне спросить: «Джастин, так это ты пырнул меня?» Он наверняка бы ответил. И тогда его слова остались бы на пленке, и рано или поздно Фрэнк и Сэм нашли бы способ вынудить его вновь произнести их вслух, на сей раз в соответствии со всеми требованиями протокола.

Наверное, я так и не узнаю, почему я тогда этого не сделала. Может, из сострадания. Или — Фрэнк наверняка уцепился бы за эту версию — я слишком прикипела к ним душой. Уайтторн-Хаус и все пятеро его обитателей по-прежнему лежали на мне слоем тончайшей пыльцы, делая практически неотличимой от них, такой же бунтаркой — мы против остального мира. Или (и скажу честно, мне бы очень хотелось на то надеяться), — поскольку правда гораздо более сложная вещь и менее достижимая, нежели я привыкла считать, этакое светлое, вечно ускользающее место, к которому ведут не столько прямые проспекты, сколько извилистые пути, — я подошла к ней на максимально близкое расстояние.