Год призраков

Я лежал без сна, пока не вернулся отец. Потом я слышал гул разговора в столовой. Джордж взобрался на борт и лег рядом со мной. Я заснул, думая о Чарли, Рэе, Барзите и о всех других призраках, пробирающихся по задворкам Драного города.

Хлопок

Наутро, ни свет ни заря, нам позвонили из полиции и попросили маму, чтобы отец привез меня в участок в субботу — они мне покажут кое-какие фотографии. Удалось схватить одного типа, который может оказаться тем самым человеком, что пытался похитить меня у магазина. Рассказав мне о звонке, мама спросила, готов ли я поехать туда. Я кивнул.

Субботним утром в участке царила тишина, как у Краппа в библиотечный час. Нас встретил тот же полицейский, что когда-то разговаривал со мной и Дедом, и провел нас в ту же комнату с деревянными панелями, с портретом президента Джонсона и флагом. На столе лежал ряд черно-белых фотографий, с них в упор смотрели мужские лица.

— Сядь вот здесь, перед этими фотографиями, — сказал полицейский.

Я сел. Отец, подтащив еще один стул, устроился рядом со мной и положил руку мне на плечо. С тех пор, как мы вышли из машины, и до тех пор, пока не вернулись в нее и не отъехали, я все время чувствовал отцовскую руку на своем плече.

— Ну как, знаешь кого-нибудь? — спросил полицейский.

Я начал просматривать фотографии, но, еще не успев дойти до той самой, увидел ее краем глаза — она высвечивалась ярче всех остальных. Я ткнул пальцем прямо в лоб мистера Уайта и посмотрел на отца. Он улыбнулся.

— В точку, — сказал полицейский. — Годфри Дарнелл. Разыскивается за убийства в Огайо, Нью-Джерси, Пенсильвании, Делавэре и бог знает где еще.

— Ему придется идти в суд? — сказал отец, указывая на меня пальцем.

— Да нет пока, — сказал полицейский. — Дарнелла, видимо, выдадут сейчас в другой штат, чтобы ему сначала предъявили обвинения там. Он чокнутый — убивает людей, как я думаю, ради удовольствия. В основном детей, но и взрослых тоже, если чувствует, что они себя не могут защитить. Я удивлюсь, если его не отправят на электрический стул. Никто не знает, сколько человек он убил.

И никто этого так никогда и не узнал. Насчет Чарли и Барзиты я помалкивал. Из участка отец повез меня в новую гамбургерную в Вавилоне. Называлась она «Бургер-кинг». Мы сидели около водопадов в Аргайл-парке и ели гамбургеры.

— Ты сегодня молодцом, — сказал папа.

Я кивнул.

— Что ты думаешь об этом гамбургере? — спросил он. — Кажется, это обычный холодный сэндвич с луком и майонезом.

Я согласился, хотя мне гамбургер понравился.

Несколько дней спустя, ночью, когда отец уже вернулся с работы и улегся спать, меня разбудил громкий хлопок. Я услышал какой-то шум внизу и бросился по лестнице — узнать, что случилось. Идя на голоса, я через открытую дверь проследовал в жилище Бабули и дальше по коридору — в ее спальню. Там стоял отец — в рабочих штанах и туфлях, но без рубашки. На матери был халат. Бабуля сидела на своей кровати. Джим тоже был там и засовывал мизинец в дырку в стене, над туалетным столиком. Но все смотрели в другую сторону — на сдвижную дверцу стенного шкафа. В ней тоже была дырка.

— Я сразу понял, что это пистолет, — сказал отец.

Они с Бабулей рассмеялись.

— Наверно, он слишком состарился, — сказала Бабуля.

— Но тебе это не грозит, — вставила мама, — если будешь хранить его заряженным.

Они заговорили о том, как идут дела у Деда в больнице, и только тогда я заметил, что на туалетном столике лежат осколки хрустальной Богоматери, в которой хранилась святая вода. Пуля попала прямо в нее. На дереве виднелась голубоватая лужица, а на стене — брызги воды. Я ушел, когда Бабуля начала плакать. Мэри обогнала меня в коридоре и помахала рукой. Я прошел через нашу столовую в кухню, а оттуда через заднюю дверь — во двор. Не успел я выйти из дома и поднять голову, как ощутил в прохладном воздухе запах осени. Этот выстрел был словно хлопок москитной дверью, что-то вроде праздника на Таймс-сквер.

Год Призраков завершился. Я почувствовал, как он выскользнул из моей головы, словно заноза из большого пальца, оставив пустое пространство в том месте, где был прежде.

Обычные годы

И настали обычные годы, когда равномерно смешиваются тень и свет и нет ничего четкого. Я столько всего не понимал, столько вопросов остались без ответа. Мистер Уайт был фигурой зловещей, но по меньшей мере реальной. А вот кем был Рэй? Я не раз пытался поговорить об этом с Джимом, но он лишь бросал: «Отстань» — и закрывал дверь. После занятий он все время проводил в своей комнате, играл на гитаре и дремал. Мы больше не шлялись вместе по улицам. Джим стал более неторопливым, тихим и набирал вес. Как-то днем мне попалась карточка — Мэри сняла нас с ним перед сараем. Я засунул ее под дверь Джима, надеясь, что он выйдет, но он не вышел. Тем вечером, отправляясь спать, я заметил эту фотографию на полу у дверей его комнаты, поднял ее и увидел на обороте надпись красной ручкой, сделанную рукой Джима: «Шшшшш».

Мэри утратила свою сверхъестественную способность манипулировать числами и вдруг стала нормальной девочкой. Я так и не понял — то ли это случилось само по себе, то ли было ее решением. Через две недели после начала нового учебного года она была переведена из особой группы и оказалась у Краппа, которого понизили до учителя пятого класса. Мы с ней иногда сидели за кустами форзиции и перешептывались о том, что случилось. Как-то раз я спросил, почему, на ее взгляд, мистер Уайт читал книги про Перно Шелла. Она ответила: «Может быть, он изучал то, как думают маленькие». Но когда я в следующий раз заговорил о связи между Уайтом и книгами, Мэри перевела разговор на Краппа.

Я понял: оба они внушают мне, что лучше обо всем этом забыть. Некоторое время я сопротивлялся этому, но накануне первого дня занятий взял свою тетрадь с записями о нашем расследовании и завернул в три слоя вощеной бумаги. Крепко обмотав сверток — вдоль и поперек — бечевкой от воздушного змея, я вышел из своей комнаты, прокрался мимо мамы, отключившейся на диване, мимо открытой бутылки на кухонном столе и дальше — в ночь. Стрекотали кузнечики, шуршала листва на деревьях, светила луна, небо было усыпано множеством звезд. Я прошел мимо садового столика, миновал вишневое дерево и добрался до сарая. У гигантского дуба я встал на колени и засунул тетрадь как можно глубже в пространство между обнаженными корнями дерева. После этого я потер ладонь о ладонь, стряхивая грязь, и попытался забыть обо всем этом. А на следующий день я пошел в среднюю школу.

Мама пила, отец работал, Дед наконец вернулся из больницы — у него теперь шевелилась только одна половина лица. Бабуля каждый день заставляла его ходить, помогая переставлять ноги, давала резиновый мячик для сжимания. «Она хочет меня доконать», — жаловался Дед. Умер он в холодный осенний день перед Днем благодарения, и в день похорон, на приватной — только для семьи — церемонии прощания у Клэнси, я увидел его в гробу — лицом вниз и без рубашки, как он просил. Неделю спустя мы узнали, что Годфри Дарнелл повесился в тюрьме.

Прошли годы. Наши с Джимом судьбы разошлись. Мэри вышла замуж, у нее теперь дети. Много чего случилось — всего и не рассказать; и вот как-то вечером в конце лета, когда я курил и попивал пиво за садовым столиком у родителей, они начали говорить о соседях — кто остался с тех времен, когда они въехали в дом на Уиллоу. Таких было немного, и вот отец и мама стали вспоминать о тех, кто приехал и уехал, словно залезая в свой собственный Зал славы. Спустя какое-то время дошла очередь и до Халловеев.

— Этот Халловей был настоящей скотиной, — сказала мама.

— Чуть что — за ремень хватался, — добавил отец.

— И не только жену лупил, но и детей тоже, — поддакнула мама, стряхивая пепел с сигареты.

— Трус ужасный, — заключил отец.

— Миссис Рестуччо говорила мне, что после отъезда Халловеев в Филадельфию и убийства их старшего парнишки он изменился. Нашел Бога.