Страница 57 из 117
— Снайпер!
Мы с Крендлом моментально юркнули под грузовик. Все вокруг стали искать укрытия, а те, у кого была снайперская винтовка, через прицел стали осматривать здания поблизости. Мы же из-под грузовика ничего не могли видеть.
— Если мы его не видим, то ведь и он нас тоже, верно? — предположил я.
— Мне кажется, все зависит от того, где он засел, — ответил на это Крендл. И тут же спросил:
— А что, если это увертюра к началу партизанской атаки? Я хорошо знал о способности Фрица нагнать страху,
представляя все куда пессимистичнее, чем на самом деле.
— Да брось ты! Здесь им нас не достать, — попытался успокоить его и себя заодно я.
Прозвучал еще один винтовочный выстрел. Пуля пробила бензобак как раз того самого «Опель Блица», под которым мы спрятались. На обледенелую землю и на нас полился бензин. Пару секунд спустя горючее стало жечь кожу.
— Вот же напасть какая! — воскликнул Крендл.
И верно рассуждал — хватило бы одной-единственной искры, если, скажем, следующая пуля ударит в обод колеса. Наш снайпер, укрывшийся за бочками с маслом метрах в 10 от нас слева, всматривался через оптический прицел, пытаясь отыскать русского противника.
— Ты его видишь? — выкрикнул Крендл.
Эхом прокатился еще один выстрел, и наш снайпер, схватившись руками за горло, повалился навзничь. Пока он целился, пуля навылет прошла через шею. Бросив винтовку, он судорожно пытался зажать рану на горле, откуда хлынула пенящаяся кровь. Расширившимся от ужаса глазами он взглянул на нас с Крендлом. Мы все поняли, однако.на этот счет существовал приказ: не пытаться оказать помощь тому, кто ранен русским снайпером. Дело в том, что русские избрали хитроумную тактику: сначала подстрелить кого-нибудь из наших, нет, не убить, а только ранить, а потом перебить тех, кто попытается помочь раненому товарищу. Уже не один из наших пал жертвой этой коварной тактики.
Наш снайпер, обезумев от боли, мотал головой и судорожно дергался. Вдруг он, не отрывая левой руки от шеи и продолжая зажимать рану, правую сунул в карман и стал шарить там. На лед посыпались какие-то бумажки, потом мы заметили, что в пальцах у него зажата фотография.
Из соседнего квартала послышались еще, наверное, с десяток выстрелов, потом кто-то крикнул:
— Чисто!
Вражеский снайпер был нейтрализован.
Мы с Крендлом, выбравшись из-под грузовика, первым делом бросились к раненому и стали звать кого-нибудь из санитарной роты. Раненый снайпер с посеревшим лицом сидел на земле. Прибывшие санитары тут же перевязали его. Пуля вошла под горлом чуть повыше грудинной области. Врач вставил в оставленное пулей отверстие дыхательную трубку, предварительно обмотав ее бинтом, и раненого потащили в полевой госпиталь. Мы с Крендлом смотрели им вслед, потом увидели упавшую фотографию. И тут же бросились поднимать ее, словно драгоценную вещь. Мы оба добежали до нее одновременно, но я, опередив Крендла, поднял ее. На фото была запечатлена черноволосая красавица. Мы подумали, что это его невеста*Тут Крендл напомнил мне, что мы, дескать, так и не успели разгрузить боеприпасы, но я велел ему отправляться к грузовику одному. Он побрел к машине, а я в полевой госпиталь.
Приоткрыв двери операционной, я увидел, что снайпер лежит на столе, а доктора занимаются его раной.
Несколько часов спустя его перенесли в палату, я зашел туда и присел на край кровати. В палате было полным-полно раненых, стенавших от боли. Кто-то плакал навзрыд. В нос ударил сладковатый запах гноя, на меня накатил приступ дурноты, но, пересилив себя, я уселся на стул рядом с койкой раненого снайпера.
Я очень долго смотрел на него, не в силах отвести взора. Тогда я не знал подробностей гибели моего брата, оказавшегося в руках польских партизан. Я не знал, был ли кто-нибудь рядом с ним в последние мгновения жизни. Вот поэтому я и не мог просто так взять да уйти прочь, бросив своего товарища, которого тяжело ранили у меня на глазах.
Он еще не отошел от наркоза, грудь его была утыкана трубками. Трубки соединялись с ножным насосом для подкачки крови в легкие. Кровь приходилось постоянно подкачивать — иначе он умер бы от удушья. У противоположного края постели сидела русская, монахиня; перебирая четки, она методично нажимала на педаль. Я спросил, молится ли она за его душу. Обведя глазами палату, она ответила, что молится за всех, кто здесь лежит.
— Как его зовут? — спросил я.
Не желая прерывать молитву, монахиня глазами показала на укрепленную на спинке кровати табличку. Роттенфюрер Фридрих Рюлинг.
В палату вошел оберштурмфюрер Дитц, когда меня хватились, Крендл сказал, где я. Приложив носовой платок ко рту, он положил мне руку на плечо.
— Он — твой друг? — спросил Дитц.
Что я мог ему ответить? Поскольку я не знал обстоятельств гибели брата, я отчего-то ощутил незримую связь его смерти с ранением этого парня. Я предпочел промолчать и снова стал смотреть на Рюлинга. Из груди его вырывалось клокотанье, он захлебывался попавшей в легкие кровью и понял, что долго он не протянет.
— Можете оставаться здесь, — разрешил Дитц. — Я доложу обо всем Кюндеру.
Откровенно говоря, мне было наплевать, знает ли Кюндер о моем местопребывании, и чуть было не ляпнул Дитцу: «Да начхать мне на вашего Кюндера!», но сдержался. Дитц тут же ушел.
Я помолился, обратившись к Господу с просьбой простить мне все мои военные прегрешения. Простить шутки по поводу трагических событий, пообещав, что отныне буду вести себя примерно и жить согласно Его заповедям. Пусть Он только даст Рюлингу возможность вернуться домой и встретиться с этой чудесной девушкой, фото которой носил в кармане шинели.
Подошел доктор сменить флакон с жидкостью. Положив ладонь на лоб Рюлинга, он сосчитал пульс. Я спросил у него, каковы шансы. Врач, озабоченно поджав губы, только покачал головой.
Позже, уже к вечеру, я услышал за окном свистки, крики и гул запускаемых двигателей. Тут же в палату вбежал Брюкнер.
— Пойдемте! — крикнул он. — 14-й корпус идет в наступление на Мариновку.
Меня все это отчего не трогало. Обойдутся и без меня. Не мог я встать и покинуть Рюлинга.
— Вам следует немедленно забрать снаряжение и идти! — повторил Брюкнер.
Я даже не пошевельнулся и ничего не сказал в ответ. Брюкнер, подойдя ближе, положил мне руку на плечо. Я с силой оттолкнул ее. Тот молча повернулся и выбежал из палаты.
Рюлинг открыл глаза, его лицо тут же напряглось. Я понял, что он сейчас испытывает страшную боль. Тут он, сморщившись, попытался усесться на постели, но снова упал на подушку. И так несколько раз. Флакон с темной кровью упал на пол и разлетелся на куски, трубочки, которыми было утыкано его тело, выскочили. Дыхание превратилось в череду булькающих звуков, мы с монахиней стали звать врача. Поддержав Рюлинга, я поднес к лицу выроненное им и найденное мною фото. Не знаю, то ли это было случайным совпадением, то ли на самом деле так, но его лицо будто разгладилось, и он успокоился. Пришел врач и сделал ему несколько уколов, тело Рюлинга обмякло, — прежде чем лекарство подействовало. Врач, постукивая по груди, пытался привести его в сознание, но тщетно. Рюлинг умер. Я воспринял это как фразу: «Ну, вот и все, Кагер. Теперь тебе уже незачем сидеть здесь. Тебе надо выполнять приказ. Так что давай-ка на войну, и я с тобой».
Колонна двинулась вперед в морозную ночь. Никто в нашем «Опель Блице» не проронил ни слова. С нами вместе ехали Кюндер с Дитцем, но мы видели, что и наши офицеры вымотались ничуть не меньше нас. Никто мне не напомнил о замене Цайтлера, а сам я об этом не заикался. Одним во взводе меньше, следовательно, меньше и ответственности, вот что тогда подумал я.
Колонна остановилась. Уже наступило утро, но было еще темно. Мы стали выбираться из кузовов прямо в метель. Выбравшись, побрели на позиции вермахта — там были и танки, и противотанковые орудия, обложенные мешками с песком бункеры и разветвленная сеть ходов сообщения и траншей. Офицеры приказали нам отправляться в траншеи и ждать новых указаний. 2-й взвод, пройдя несколько метров по вырытому в земле узкому проходу, натолкнулся на группу продрогших солдат вермахта в грязных и порванных шинелях. Усевшись на окаменевшую от мороза землю, мы оперлись о стенки траншеи. Какое-то время все молчали, потом заговорил один из солдат вермахта.