Страница 54 из 117
По мнению генерала Гота, лишить русских нефтеносных районов означало нанести им смертельный удар. Но упомянутые районы сильно обороняются, и нам предстояло настраиваться на ожесточенные бои.
Вскоре в лагере стали циркулировать слухи о том, что еще месяц назад Америка объявила нам войну. Оберштурмфюрер Дитц пояснил, мол, не Америка нам, а мы Америке. По словам Дитца, американское военное командование отдало приказ топить все наши суда в открытом море. Американцы стали топить наши не только военные, но и торговые суда. Это и обусловило решение германского правительства объявить Америке войну. Америка все равно нарушала объявленный ею принцип невмешательства и открыто помогала Англии.
Эта новость вместе с крахом планов овладения Сальском вызвала тихую панику. Все спрашивали друг друга: «Что же будет теперь?», «Где и когда высадятся американцы?» Но Дитц посоветовал нам больше думать о том, как быть с русскими. Потому что на данный момент именно они — наш главный и самый сильный противник.
Америка и американцы представлялись нам чем-то экзотическим, малоизвестным. Ветераны Первой мировой рассказывали о них, о том, как они сражались во Франции под Верденом. Но из этих историй следовало, что особенно бояться их оснований нет. Мы никак не могли уяснить, отчего Америке не терпелось вступить в войну с нами. Тем более что до сих пор эта страна к числу сильных в военном отношении держав не принадлежала и, кроме того, уже вела войну с Японией. А воевать на два фронта очень и очень непросто.
Все, за исключением Крендла, рассуждали на эту тему. Тот молчал, время от времени сокрушенно качая головой.
— И во что мы только ввязались! — наконец произнес он.
Мы, разумеется, понимали, о чем он. Но никто не отважился высказаться о наболевшем в открытую. О том, что мы ввязались — ни много ни мало — в мировую войну.
Генерал Гот собрал всех радистов у себя на командном пункте. Между нами распределили обязанности, я должен был передавать его распоряжения экипажам полугусеничных вездеходов. Никому из нас не полагалось радиоприцепа, и я был рад этому — пророчества Крендла сбывались. Только сейчас я осознал, что был заключенной в металлический ящик мишенью для врага. Теперь радиоприцеп показался мне гробом.
Гот распорядился придать моему взводу еще троих стрелков — Буркхарда Алума, Дагмара Бизеля и Ойгена Штотца. Все они имели звание рядовых, прибыли из Таганрога из батальона пополнения. Люди были необстрелянными. Я был страшно недоволен их приходом во взвод — приходилось отвечать еще и за них. Сначала они раздражали меня своими инфантильными манерами, новенькой формой и гладенькими, без единой царапины касками. И идиотски-нервозным выражением лица.
Естественно, я ничего подобного открыто им не высказал, а представил остальным бойцам. И устыдился, когда мои ребята тут же восприняли их как своих.
Алум был сыном какой-то важной шишки — то ли министра, то ли еще кого-то и произвел на меня впечатление набожного. Людям набожным не место в частях СС. Впрочем, может, Бог охранит его, а заодно и нас, мелькнула у меня не совсем праведная мыслишка.
Бизель оказался в армии в соответствии с семейной традицией. Он весь из себя «брутальный», ему не терпелось поскорее начать палить в русских. Я не знал, из какой он семьи, мне было известно только, что кто-то из его родственников тоже служил в СС.
Ойген Штольц явно не тянул на служащего СС. Как и на военного человека вообще. Это был довольно нескладный молодой человек, страшно боявшийся того, что судьба занесла его в Россию. С чувством юмора у него было явно туговато, это было заметно, однако он смеялся, если кто-нибудь отпускал шуточку, но не потому, что уловил сЭль, а лишь за компанию. По-видимому, ему страшно хотелось обрести в ком-нибудь из сослуживцев нечто вроде старшего брата.
Мне предстояло натаскать новоприбывших по части умения выживать. Общеизвестно, что люди необстрелянные таким умением не обладают. Негде им было осваивать науку выживания на войне. Да и желающих научить их, как правило, не находилось. Как и сойтись с ними поближе. Лучше уж держаться подальше от таких — убьют такого, так ты, по крайней мере, долго скорбеть по нем не будешь. Я лично решил для себя, что после Таганрога никаких больше фронтовых друзей.
Я привык видеть знакомые лица в очереди к полевой кухне. Но после Сальска число их заметно поубавилось.
Соответственно, укоротилась и очередь. И тут нате пожалуйста — опять новые лица, новые фамилии, снова черт знает сколько торчать в очереди за жратвой. Не нравилось мне все это. Не по нутру было, хоть умри. Я вовсе не горел желанием сдружиться решительно со всеми из 5-й дивизии СС 14-го корпуса, но на каждой утренней поверке мне в уши поневоле лезли их фамилии. Только успел к ним привыкнуть, как пришлось отвыкать — вдруг из уст Дитца зазвучали новые. И это меня бесило.
Я поклялся, что эта троица завершит список моих друзей. Все, точка. Не могу сказать, что мне такой расклад нравился, но я вынужден был пойти на это. Я просто обучу этих пришельцев тому немногому, что сам успел освоить. Ни больше ни меньше. И вот я сижу со взводом, присутствую, так сказать, при обряде инициации.
— От Кагера советую вам держаться подальше, — предупредил их Крендл. — Совершенно жуткий тип.
— И рядом с Брюкнером спать не ложитесь — пердит, как конь, — сообщил Лихтель.
После этого новички засыпали меня вопросами, на которые мне никак не хотелось отвечать. «Как выглядит бой?», «Вам уже приходилось убивать русских?», «Вы уже потеряли кого-нибудь из своих друзей?»
Я не понимал, что значит прибыть в подразделение в качестве нового пополнения. Война представляется чем-то привлекательным, как доступная женщина, с которой тебе не терпится переспать, а когда переспишь, тут же понимаешь, что она просто шлюха. Им эти вопросы казались совершенно обыденными, невинными. Нам — шокирующими. Никто из наших отвечать не желал, поэтому воцарилось неловкое молчание, пока не пришел приказ построиться.
Мы с Брюкнером и Крендлом решили поделить взвод на двойки. Русский фронт стал настолько опасен, что я предпочел, чтобы мы действовали по двое, — по крайней мере, открывалась возможность для взаимного контроля. Так как нас было 9 человек, я решил присоединиться к двойке, по моему мнению, наиболее подходившей мне. И 2-й взвод был поделен следующим образом:
Брюкнер — Алум
Лихтель — Бизель
Цайтлер — Штотц
Крендл — Лёфлад
Хоть мы теперь были поделены на двойки, но все же действовали всем взводом. В бой мы шли все вместе, вдевятером, но каждый нес ответственность за своего напарника, обязан был всячески помогать ему, выручать, если необходимо.
Когда колонны грязных и продрогших солдат СС входили в Таганрог, мы грузились на «Опель Блиц». И тут кто-то позвал меня:
— Кагер!
Оглянувшись, я никого не увидел. Крик повторился, и тут я увидел, как кто-то из бойцов машет мне рукой. Когда он снял каску, я узнал Рольфа Хайзера. Времени переброситься словом не было, но я был страшно рад видеть его живым и здоровым.
Колонна избегала следовать по дорогам вокруг Сальска, мы проехали, наверное, с полчаса, как вдруг Лихтель потряс своей фляжкой. Оказывается, вода в ней замерзла. Мы видели, как он извлек из ранца хлеб и положил его на дно кузова. После этого попытался штыком расковырять окаменевшую массу. Отколупнув кусочек, он положил его в рот и стал жевать. Новички — Алум, Бизель и Штотц — стали перешептываться, глядя на него.
— Где больше двух — там говорят вслух! — рявкнул Брюкнер. — В нашем взводе секретов нет!
Я чувствовал, что он всерьез задет поведением вновь прибывших.
Алум и его товарищи тоже стали доставать паек из ранцев, и мы увидели массу того, что обычно выдают солдатам пополнения. Яблоки, сыр, колбасу и даже сидр.
— Мы хотим с вами поделиться, — объявил Алум.
Нам всем вдруг стало жутко стыдно за резкость Брюкнера. Хоть мы и набросились на предложенную еду, поскольку были голодные как волки, чувство вины перед новичками не проходило. А Лёфлад, тот вообще не прикоснулся к еде. Сидел, тупо уставившись перед собой на дорогу.