Страница 91 из 119
Дитрих не стал оспаривать казуистику и просто наблюдал за тем, как монах соскребает с кожи пришельца яркие темно-зеленые гранулы, выступившие на теле, и ссыпает их в мусорное ведро.
— Но если тело проглочено, — спросил пастор, — что останется для воскрешения умершего?
Иоахим начисто протер кожу странного создания:
— Что остается, когда тело съедают черви? Не ограничивай волю Господа. Для Него все возможно.
Вскоре после Рождества Иоанна Крестителя со стороны Медвежьей долины на ослах, навьюченных всяким добром, приехал коробейник. Он попросил дозволения герра на несколько дней поставить свою палатку на деревенской лужайке. Смуглый, с густыми усами, браслетами на запястьях и золотыми кольцами в ушах, мужчина развел огонь под лудильным тиглем и посулил людям чудеса починки. Торговец выставил на продажу украшения, которые приобрел на Востоке, и назвал себя Имре, утверждая, что в нем течет венгерская кровь. Пошла бойкая торговля всяческими безделушками и чинеными кастрюлями и сковородками.
На следующий день, ближе к Анжелюсу, Дитрих подошел к нему, когда торговец собирал свое добро на ночь.
— Вы хотите что-нибудь починить? — спросил человек.
— Вы далеко от дома, — предположил священник. Вопрос заставил того весело пожать плечами:
— Тот, кто сидит дома, не коробейник, — ответил собеседник Дитриха. — Разве что Сопрон-лавочник. Торговать с соседями, какая выгода? Что делаю я, то делают и они. А видели ли вы что-нибудь подобное? — Он с головой нырнул в сундук и вытащил белую ленту, украшенную рыбами и крестами, с красной и синей окантовкой. — Видели когда-нибудь такой прекрасный паллий?[243]
Дитрих сделал вид, что оценивает ткань на ощупь:
— Вы бы получили за него большую цену в Вене или Мюнхене, чем в маленькой горной деревушке.
Венгр облизнул губы и бросил взгляд по сторонам. Потянул себя за ус:
— Городские цеха не жалуют коробейников, но здесь их встретишь не часто, так?
— Чаще, чем вы думаете, друг Имре. До Фрайбурга совсем недалеко. — Дитрих не стал говорить о том, что с недавних пор рассказы о демонах заставляли всех держаться отсюда подальше. Мысль же о том, что коробейник мог выслеживать неосторожных крэнков, Дитрих отбросил сразу же. — Теперь, если ты мне вернешь брошь Фолькмара, я дам тебе один совет. Подмена металла — роковой шаг для такой маленькой деревни, где жители знают свои безделушки куда лучше, чем горожане. — Имре ухмыльнулся, порылся в мешке и достал украшение. Дитрих проверил застежку, та оказалась починена с большим искусством. — Человек твоего ремесла не должен пускаться на такие ничтожные кражи. — Он отдал крошечный предмет, который подменил коробейник. — Если тебя хоть раз уличат в воровстве, кто будет торговать с тобой?
Имре бросил брошь в мешок, безмятежно пожав плечами:
— Умелому человеку тоже надо есть. Думайте, будто фогт хотел, чтобы я продал за него брошь во Фрайбурге. Надури жену, сохрани деньги.
— Тебе лучше уехать, — сказал ему Дитрих. — Фолькмар скажет остальным.
Тот снова пожал плечами:
— Коробейник приезжает, коробейник уезжает. Иначе какой из него коробейник?
— Но не иди в Страсбург или Базель. Там появилась чума.
— Ого… — Венгр посмотрел на восток, в сторону Медвежьей долины. — Что ж. Тогда я не пойду туда.
Торговец вернулся в Оберхохвальд через три дня, хотя Дитрих узнал только после полудня. Манфред отправился на прогулку с Ойгеном и одним из рыцарей замка и наткнулся на венгра по дороге в Нидерхохвальд. Имре заявил, что должен поговорить с герром наедине, и тот отвел его в сторонку. Ойген не спешился и находился поблизости. Услышав, как господин ахнул, и подумав, что на того предательски напали, юноша лишил коробейника чувств, плашмя ударив мечом, чем совершил большую несправедливость, как, среди прочего, объявил Манфред на совете, торопливо собранном вскоре после этого в приемном зале.
— В Брейсгау чума, — сказал он без лишних промедлений.
XXII
Июнь, 1349
До службы девятого часа. День поминовения первомучеников Римской церкви. 30 июня
«Чума подкрадывается к нам», — подумал Дитрих. Она шаг за шагом приближается все ближе, от Берна к Базелю, от Базеля к Страсбургу, теперь повернула к Фрайбургу. Двинется ли она в горы? Болезнь перемахнула Альпы, и вскарабкаться на Катеринаберг будет для нее делом нетрудным.
— Этот Имре доехал до просеки у Церковного сада, — продолжил Манфред, — где столкнулся с отрядом фрайбуржцев, несущихся кентером1 по направлению к ущелью. Их было около дюжины: купец, судя по накидке, его супруга, служанки и слуги в ливреях, и еще несколько человек. Они бы затоптали коробейника, не поспеши тот оттащить ослов к краю дороги. С одной из навьюченных лошадей упал тюк, когда они проезжали мимо, и купец приказал слуге приторочить груз на место, тогда как сам даже не остановился. Слуга исполнил приказание в величайшей спешке, роняя одеяния и другое добро на землю и подбирая все непослушными пальцами. Имре помог ему закрепить поклажу.
— Скорее, это он дернул за тюк, когда те проезжали мимо, — сказал Клаус, и некоторые присутствующие нервно захихикали.
Кентер — легкий галоп.
Манфред даже не улыбнулся:
— Именно тогда слуга сказал ему о чуме и о том, что во Фрайбурге ежедневно умирают сотнями.
— Проверил ли он правдивость этих россказней, мой господин? — настаивал Эверард. — Возможно, человек преувеличивал. Слуги — всем известные лгуны.
Манфред снисходительно посмотрел на него:
— Имре посчитал, что если такой ученый человек, как гильдейский купец, полагает разумным спасаться бегством на восток, то тем большей глупостью будет продолжать ехать на запад. Слуга с вьючной лошадью быстро оторвался от Имре, однако вскоре тот наткнулся на его груз, рассыпанный вдоль дороги в ущелье. Венгр предположил, что из-за неровностей пути поклажа опять отвязалась, а без окрика хозяина слуга на сей раз все бросил и сбежал. Коробейник посчитал, что ткани слишком хороши, и не оставил их валяться, а добавил их к своему товару.
— Я не сомневаюсь, — сказал Клаус, — что тюки упали не без помощи этого мошенника. — Он сказал это слишком торопливо и резко, потирая руки, обводя глазами собравшихся.
— Еще чуть дальше, — мрачно продолжил Манфред, — Имре наткнулся на тело жены купца, лежавшее там, где она свалилась с лошади. Ее лицо посинело и раздулось в агонии, изо рта сочилась черная желчь. При падении она сломала шею.
На сей раз Клаус не нашелся что ответить. Эверард побледнел. Юный Ойген закусил губу. Барон Гроссвальд не пошевелился. Дитрих перекрестился и помолился за незнакомую ему женщину.
— И ее муж не остановился помочь ей? — спросил он.
— Как и слуга. Имре говорит, что из жалости накрыл тело одной из простыней из того узла, не осмелившись ни на что более. Но, — Манфред немного сгорбился в высоком кресле, — я сказал еще не все. Коробейник признался, отчего бежал на запад. Чума пришла в Вену еще в мае, а этим месяцем в Мюнхен, но он молчал из страха, что мы прогоним его.
На сей раз в восклицаниях не было недостатка. Эверард выбранил торговца. Клаус воскликнул, что Мюнхен, в конце концов, находится далеко отсюда, зараза скорее могла направиться на север в Саксонию, нежели на запад в Швабию. Ойген выразил опасение, что болезнь окружает их с востока и запада. Пастор озаботился судьбой евреев, которые отправились туда в сопровождении людей герра.
Барон Гроссвальд, до сих пор безмолвный, повысил голос
— Болезнь порождается бесчисленными созданиями, слишком маленькими для того, чтобы о них помыслить, и переносящимися различным способом — прикосновением, дыханием, с дерьмом или мочой, даже с ветром. Неважно, в какую сторону он дует.
— Какая глупость! — вскричал Ойген.
243
Паллий — элемент литургического облачения папы римского и старших епископов католической церкви. Представляет собой узкую ленту из белой овечьей шерсти с вышитыми шестью черными, красными или фиолетовыми крестами.