Камчатка

24. В подполье

Вздумав пожарить асадо, папа совершил двойную оплошность. Поскольку уголь он забыл купить, то решил обойтись сучьями и щепками. В результате огонь погас слишком быстро, и нам не только пришлось ужинать полусырым мясом, но и выслушать мамину лекцию о том, почему процесс горения дров и древесного угля протекает по-разному.

В полном отчаянии мы с Гномом набросились на фрукты. Вообще-то мы любили мандарины и бананы, потому что с них можно обдирать кожуру руками, а также виноград (его кожуру организм переваривает сам); наша мама, в отличие от других – мамы Бертуччо, к примеру, – даже один несчастный апельсин не могла нам очистить. Но в тот вечер мы так проголодались, что – не будь других вариантов – могли бы и кокосовый орех очистить зубами.

Из того, что имелось, мы выбрали яблоки. Гном начал кромсать ножом свое. Мама закурила, откашлялась…

Тогда-то она и заговорила с нами о новых правилах. Призналась, что не знает, сколько времени мы проживем на даче. Может быть, три дня, неделю или еще дольше. В школу мы пока ходить не будем. В понедельник ей надо в лабораторию, но с нами будет сидеть папа – он-то может несколько дней не работать.

Теперь нам придется жить по-новому. Например, никогда не залезать в бассейн, не предупредив взрослых. Никогда не открывать холодильник и никогда не включать телевизор, пока мы еще мокрые или босые. Поскольку настоящего водопровода на даче нет, а есть бак с ограниченным запасом воды, строго запрещается пить из-под крана, больше десяти минут мыться под душем и оставлять кран незавернутым, потому что без воды – как без рук. (В этой связи на меня, старшего, возлагалась дополнительная ответственность; мама пообещала показать мне, какие вентили надо поворачивать, чтобы опустевший бак вновь наполнился.)

Но была и другая группа правил, обусловленных необычностью нашего положения – мы ведь скрываемся. Например, мама запретила нам пользоваться телефоном. Даже подходить к нему не дозволялось, а уж звонить кому-то по собственной инициативе – тем более. Ни Ане, ни бабушке Матильде, ни в Доррего звонить нельзя. И Бертуччо тоже нельзя. Никогда. Что бы ни случилось (произнесла мама суровым голосом, пристально глядя на меня). Мы должны вообразить, что проводим каникулы на очень далеком и совершенно безлюдном острове, где из туристов только мы одни, где нет ни почты, ни телефона. И покинем мы этот остров только тогда – ни минутой раньше, ни минутой позже, – когда за нами вернется корабль, на котором мы приплыли.

Гном спросил, есть ли на острове телевизор. Мама сказала: «Есть», и Гном торжествующе вскинул руки, размахивая в воздухе ножом, на котором еще оставались кусочки растерзанного яблока.

Я возразил, что на каникулы никто не уезжает вот так, как мы, без ничего. Хоть один чемодан с собой всегда берут. Значит, с нами приключилось кораблекрушение. (Слово «кораблекрушение» заставило родителей нервно заерзать, особенно когда они заметили, что Гном тоже меняется в лице.) Я сказал, что никто не будет рад каникулам, если его заставят вечно ходить в одной и той же одежде и в одних и тех же ботинках, и если читать нечего, и какие же это каникулы без «Стратегии», без солдатиков, и без Гуфи (это уже был удар ниже пояса, сознаюсь и раскаиваюсь), и без друзей…

Тут папа прервал меня и разъяснил, что как только буря немножко поуляжется, он съездит кое за чем домой или пошлет кого-нибудь с ключами и списком. Но меня это известие ничуть не успокоило: слишком уж неуютно я чувствовал себя на неведомом острове. Как знать, скоро ли рассеется туман, отрезавший нас от цивилизации? Родители многозначительно переглянулись, и папа встал из-за стола. На миг мне показалось, что он признал свое поражение (и сердце у меня екнуло: значит, мы все пропали), но он немедленно вернулся из родительской спальни с каким-то пакетом и достал два свертка в пестрой подарочной бумаге. Один вручил мне, другой – Гному.

Моим подарком оказалась новая «Стратегия». Я спасен! Красивый, чистый, новехонький, бесподобный полный комплект: поле, фишки, игральные кубики, инструкция – все-все-все.

– Когда опять захочешь проиграть, дай мне знать, – сказал папа.

А Гному подарили Гуфи. Гном, как зверь, разодрал обертку и, едва увидев, что внутри, издал ликующий вопль. Родители облегченно вздохнули. Но я моментально сообразил, что с этим Гуфи будет одна морока.

Гном встряхнул Гуфи и встревоженно сдвинул брови. Поглядел на недоумевающих папу с мамой и спросил:

– Что с Гуфи такое? Он болеет?

Любимый Гуфи Гнома был плюшевый. А этот новый – пластмассовый, твердый.

Проблема была не только в эмоциях (это «Стратегию» легко было заменить, с Гуфи – существом антропоморфным – у Гнома установились глубоко личные отношения, которые нельзя вот так запросто перенести на другой объект). Гном привык засыпать в обнимку с Гуфи. Но одно дело – лежать, обхватив облезлую мягкую игрушку, и совсем другое – прижиматься щекой к чему-то твердому и шершавому. Все дети обожают игрушечные грузовики, но разве кто-то подкладывает их под голову вместо подушки?

25. Мы меняем имена

Главный козырь папа припас напоследок. Пойдя на вынужденные уступки (пообещав мне партию в «Стратегию», как только стол освободится; уверив Гнома, что этот Гуфи – двоюродный брат старого и что со временем он смягчится – ведь все делаются мягче, когда с ними подружишься), он достаточно нас задобрил, чтобы мы внимательно выслушали чрезвычайно важные разъяснения. Ведь от того, хорошо ли мы их поймем, впрямую зависела наша судьба в ближайшие недели.

Папа сказал: уехать, не появляться в районе дома, конторы и школы – этого еще недостаточно. Хорошо, что мы укрылись здесь, на даче в окрестностях Буэнос-Айреса (или, как предпочитала выражаться мама, на «пустынном острове»), но требуются и другие меры предосторожности. Очень жаль, что у нас нет шапок-невидимок. По соседству наверняка живут люди; в дверь могут постучать торговые агенты; те, кто часто проезжает по нашей улице, наверняка поймут по запахам, по шуму, по присутствию пакетов с мусором, что на этой даче появились новые жильцы.

Поэтому мы должны быть готовы к контакту с посторонними. Лучше держаться потише, внимания к себе не привлекать, но если уж заметят, вести себя так, чтобы все было шито-крыто. Чтобы никто не догадался кто мы на самом деле. А значит, лучший выход – прикинуться совершенно другими.

Мы должны сменить имена. Вжиться в новые образы. Совсем как разведчики: они прикидываются другими людьми, чтобы не попасть в руки врага. Совсем как Бэтмен, скрывавший свое истинное предназначение под заурядной и легкомысленной личиной. Совсем как Одиссей: попав к циклопам, он обманул Полифема, представившись ему «Никто». Да, Одиссей был большой ловкач. Прирожденный эскейпист. Чтобы сбежать от Полифема, который собирался поочередно съесть товарищей Одиссея, пленники споили циклопа и ослепили, воткнув заостренный кол в его единственный глаз. Прибежав на крики Полифема, соседи-циклопы спросили, кто на него напал. «Никто!» – твердил Полифем. Соседи рассудили, что слепоту на Полифема, видимо, наслал могущественный Зевс, и посоветовали ему смириться с судьбой.

Папа знал, что меня окрылит эта идея. Преображение – основной механизм всех наших игр в ковбоев, в чудовищ, в супергероев, в динозавров. Даже занимаясь спортом, мы кем-то прикидываемся понарошку.

Но папа не учел, как быстро у меня работала голова. Мои мысли легко перемахнули через все правила конспирации и даже через здравый смысл. В несколько секунд я пересек целую вселенную возможностей, открывшихся передо мной благодаря этой счастливой перспективе обернуться кем угодно, и оказался у манящей, непреодолимо-соблазнительной лазейки, которой папа не приметил и, соответственно, не знал, как меня к ней не допустить.

Я сказал папе: раз уж я стану другим человеком, то смогу хотя бы позвонить Бертуччо. Я не сомневался: услышав мой голос, он сообразит, что я – это я, даже если я представлюсь Отто фон Бисмарком, и обязательно поймет, что к этому меня вынудили особые обстоятельства, и с ходу мне подыграет. Мы даже сможем изобрести свой тайный язык!