Страница 31 из 159
Что самое важное в Смоленском, как и Артемовском, Сталинском (прошу не смешивать город с «мастером»[219]) и пр. делах? Не то, что уже сама ЦКК пустила в оборот термин «перерожденчество», хотя и это характерно. Самое важное в том, что нынешняя система руководства и администрирования абсолютно бессильна не только предотвратить, сделать невозможными подобные «случаи», но даже узнавать о них сколько-нибудь своевременно. Едва ли не с Дымовки[220] мы начинали узнавать о «дымовках», только благодаря разным случайностям. Убийство, самоубийство, изнасилование и т. п.— вот казусы, благодаря которым узнают, что в организации не все благополучно. Подумать только: такой густо пролетарский округ, как Артемовский, с 180 000 рабочих и соответственной численности партийной организацией, оказывается неспособным не только устранить перерожденцев, прохвостов, уголовников и пр., но хотя бы поднять перед центром этот вопрос.
На харьковской фабрике «Канатка» обнаружен был факт диктаторства нескольких прохвостов (терминология харьковских газет). Прохвостов сняли, а затем газета объявила, что ячейка фабрики «в общем и целом» здоровая, оппозиции давала единодушный отпор, неукоснительно идет по ленинскому пути.
По поводу признания ячейки здоровой скептически высказался в «Правде» небезызвестный Ф. Ксенофонтов[221] (тот, что установил кроме эпох Маркса и Ленина еще эпоху Сталина — помните историю с его статьей для «Большевика»). Ксенофонтов резонно спрашивает: как же можно признать ячейку здоровой, если она «непротивленчески» относится к диктаторству кучки прохвостов. Разве ленинизм мирится с непротивленчеством? Притворяющийся наивным или насквозь глупый Ксенофонтов не понимает, что он ходит около самого опасного вопроса. Ярославский в Артемовске тоже заявлял, что организация здорова, только руководили ею отборные прохвосты. Сейчас Яковлев в Смоленске декламирует такие же пошлости.
Кстати, знаете ли вы, кто был секретарем О[кружного] к[омитета] в знаменитом г. Сталино? Тот самый Моисеенко, который приобрел печальную известность «перманетными» выкриками с места на XIV съезде партии. Он орал так много, что Зиновьев сказал ему: «Если сложить все ваши «реплики», то получится самая длинная речь». Я помню отвратительную рожу этого субъекта: тип из чайной «Союза русского народа», подрядившийся изъявлять гнев доброго русского народа. Вот этот гусь и руководил Юзовкой, ныне Сталино. ЦК опубликовал ему выговор, запрещение занимать ответственные должности за пьянство, воровство, разврат. После Сталино он секретарствовал еще в Полтаве. Там его и застигло постановление ЦК о сталинской организации (бюро окружкома распущено — я вам посылал маленькую вырезку). Один сосланный из Полтавы товарищ (ныне находится в Таре с Мураловым) рассказывал, как сей Моисеенко во время дискуссии высоко держал знамя двухсотпроцентного ленинизма. Наши оппозиционеры оказались шляпами. Имея в руках материалы о преступлениях этого вождя, они постеснялись открыть рабочим глаза на порядок, при котором такие типы могут назначаться в руководители партии. Зачем, дескать, припутывать к принципиальной политике такие грязные дела. Чудаки. Затем интересно, что Сталинское дело, то есть дело Моисеенко, уже разбиралось, а Моисеенко управлял Полтавой. Газета с резолюцией ЦК прибыла в Полтаву во время пленума ОК, на котором председательствовал Моисеенко. Делегаты молчком передавали газету друг другу, а стопроцентник продолжал сидеть на председательском месте. Я вас уверяю, дорогой Л. Д., что ни у одного члена пленума не хватило бы революционного мужества сказать сему прохвосту: «Пошел вон, негодяй, тебя ЦК изгоняет с ответственных постов!» Нет, они смирно сидели с «Правдой» в руках и ждали, что будет. Когда, наконец, газета попала и ему на глаза, он, не говоря ни слова, «смылся» с заседания и смылся из Полтавы.
Вот это зрелище, как целый комитет сидит с резолюцией ЦК в руках и слушает разглагольствования уже снятого клейменого негодяя, не смея поднять голоса — может ли быть что-нибудь убийственнее. Какой Гоголь[222], какой Щедрин изобразит это сконцентрированное стопроцентное молчалинство[223]. И чего же требовать от рядовых членов этой здоровой сталинской (в кавычках и без оных) организации, когда комитетчики, даже с резолюцией в руках сидят, как загипнотизированные кролики перед удавом. ЦК, мол, далеко, а Моисеенко близко.
Говорить о здоровье организации в таких условиях — не значит ли уподобиться наивному пациенту, который заявляет доктору: я-то вообще здоров, только нос почему-то провалился?
Ведь в Артемовске, Сталине, Смоленске мы видели форменный паралич многочисленной организации. А Шахтинский процесс. Я с глубоким вниманием читал весь обвинительный акт по делу. Впечатление такое, точно дело происходило в какой-то пустыне. Ни партии, ни профсоюзов, ни Советов, ни РКИ, ни органов ВСНХ — никаких препятствий. Ведь это жутко. Вспоминается ленинская брошюра «Удержат ли большевики власть»[224]. Сколько там ставки на каждого рабочего, каждого солдата, каждую работницу в деле строительства советской власти. А тут на одиннадцатом году — и такая пустыня в Донбассе.
Возвращаюсь к моим размышлениям о системе. Дорогой Л. Д., об этом надо подумать и с точки зрения будущего. Помимо режима сталинизации остается также вопрос о том, насколько государственно-профсоюзно-кооперативно-торгово-партийно-комсомольская система обеспечивает возможность видеть что-нибудь сверху.
Вот Смоленск. Во главе всей губернии стояла форменная банда. Снизу ни один рот не открывался для того, чтобы разоблачить банду перед ЦК и ЦКК. Целые тысячи молчаливых укрывателей с партбилетами (злобные обыватели называют в применении к таким деятелям партбилет «хлебной карточкой»). А сверху целые тучи инструкторов и прочих деятелей ездят обследовать, ревизовать, инструктировать Смоленскую губернию — каждый по своей линии (ВКП, КСМ, ВЦСПС, наркоматы, коопцентры всех видов). Мне кажется, по какой бы линии я ни приехал в город, где управляет спевшаяся и спившаяся банда, о проделках которой вопиют даже камни, я бы учуял, что в губернии — неблагополучно. Если таков губком и ГКК, чего же ждать от хозяйственников, торговых и кооперативных деятелей, соприкасающихся с нэпом. И еще одна печальная странность: во всех этих делах (Артемовск, Сталино, Смоленск, за исключением Шахтинского) никакой роли не сыграло ГПУ. Об этом стоило бы поговорить особо. Итак, инструктирующая, обследующая, ревизующая саранча ничего не видит и ставит подписи под благополучными «в общем и целом» актами.
Другая саранча сидит в центре над отчетами, сводками, таблицами из смоленско-артемовско-сталинских трущоб и сводит все это во всесоюзные благополучные отчеты, подготовляемые к съездам, на которых произносят теперь шестичасовые речи. Какой-нибудь Рухимович[225] даже на съезде комсомола выступает с необозримыми диаграммами о промышленности. Если вспомнить, что у Ломова[226] в Донугле Управлением нового строительства целиком овладели нынешние подсудимые, то цена этой статистике о новом строительстве все-таки пониженная. А ведь сколько денег стоит вся эта фиктивная и полуфиктивная отчетность о смоленско-артемовском-сталинском хозяйстве. Я, конечно, не проповедую упразднение цифири, но думаю, что на этом пути лежат большие миллионы, потребные на индустриализацию, жилища, культуру. А взамен этой обманной информации надо искать путей к живому и более правильному осведомлению о действительности. До чего доходит бессмыслица... Я видел как-то в ВСНХ, как легко устроено движение бумаг из отдела в отдел. А вот что происходит дальше. В ВСНХ есть маленький человечек, который только и делает, что наклеивает марки на исходящие из ВСНХ пакеты и сдает их на почту. Этакий советский Акакий Акакиевич[227]. И вот Акакий Акакиевич стал деньги, отпускаемые на марки, пропивать, а пакеты сваливать в большой шкаф. Длилось это около трех месяцев. Около половины всех исходящих из ВСНХ пакетов лежали в шкафу. Вскрылось дело, когда пьяницу прогнали и когда кто-то заглянул в его шкаф. Пакеты преспокойно лежат. И механизм работы таков, что самопроверка исключена. Попробуйте при сборке автомобиля не навинтить одной гайки — это вскроется еще до выпуска машины из цеха. А тут посылали срочные, весьма срочные пакеты (например, о подготовке к сплавной кампании), и лежащие в шкафу пакеты ни капельки не потревожили ни вверху, ни внизу ни одного винтика в механизме ВСНХ. Идут ли пакеты, лежат ли пакеты, «а дон Померанцо все пишет и пишет...»