Страница 6 из 71
— Да здравствует господин Череснеи! — закричал Карой Шош, забыв опять о неприятных последствиях таких выкриков с места. Однако его почин не был подхвачен, потому что примерные ученики не желали подвергать себя опасности в конце учебного года, а Калмар, у которого поезд уходил через полчаса, угрожающе поднял чернильницу:
— Если кто-нибудь еще подаст реплику, я запущу в него чернильницей!
— Почему ты размахиваешь чернильницей, Калмар?
— Господин учитель, она плохо стояла на столе. А через полчаса уходит мой поезд… Я просто хотел ее поправить..
— Твой поезд? Как плохо ты построил фразу! И тебе я выставил пятерку?! Если вы стараетесь только ради хорошего табеля… Ну что же, пожалуйста!
У Калмара был неплохой табель, он бодро взял свою книжечку и попрощался:
— Желаю вам, господин Череснеи, хорошо отдохнуть летом. Он стремглав выскочил из класса.
— Балог! Бенце! Биркаш!
Дюла Ладо в мучительном беспокойстве, переходя от страха к надежде, ждал своей очереди. Он судорожно сжал кулаки, а под мышками у него точно ползали жуки.
— Чего ты чешешься? — спросил Кряж.
— У меня мурашки по телу бегают.
— Можешь не волноваться. — протянул нерешительно Кряж.
— Хорват, Илонтаи, Керчарик!
— Ох! — простонал наш Плотовщик. — Я сойду с ума. Тройка! Вот увидишь, он выставил мне тройку!
— Кинчеш, Ковач, Ладо!
И Лайош Дюла героически отправился за своим табелем, хотя вышеупомянутые насекомые теперь как будто резвились у него под коленками. Когда он получал раскрытую книжечку, руки его слегка дрожали, и, на секунду зажмурив глаза, он сразу же закрыл табель в твердой обложке. Затем вернулся на место и положил перед собой на стол свой, еще неведомый ему приговор.
— Покажи! — заерзал на стуле Кряж.
— Потом, когда мы будем одни.
— Я лопну от любопытства.
Плотовщик изумленно взглянул на своего друга.
— Но ты же говорил, что у меня стоит четверка? И дал честное слово!
— Я видел! Но ты сам знаешь, что за фрукт Кендел.
— Микач, Ормош, Рокош, Пондораи!
Кряж подошел к кафедре, и Плотовщик остался один на один со своим табелем. Да, Кендел коварен и беспощаден. Вполне возможно, что он поставил четверку в журнале для отвода глаз, чтобы ввести в заблуждение подсматривающих.
— Пропусти!
Это вернулся Кряж, а Дюла так и не посмотрел свой табель.
— Ваги, Ваш, Валленберг!
Череснеи обвел взглядом класс и встал. Тишину нарушали шелестевшие там и тут странички табелей.
— Ну, ребята, я мог бы сейчас произнести длинную красивую речь, но…
— Вы ее не произнесете, господин Череснеи! — завопил Шош.
— Да, как дерзко заметил милый мальчик, перебивший меня, я не буду произносить речь. По моим сведениям, Шош носит прозвище Бублик, я полагаю, именно соленый бублик. Но теперь ему следовало бы дать новое прозвище — Базарная торговка, поскольку базарная торговка, в отличие от бублика, беспрерывно болтает и всюду сует свой нос.
— Да здравствует господин Череснеи, да здравствует Базарная торговка! — закричали ребята, и только Карой Шош молчал, понимая, что новое прозвище закрепится за ним навсегда.
— Я только добавлю, — остановил их Череснеи, — отправляйтесь восвояси и наслаждайтесь своей юностью и летним отдыхом.
Учитель вышел под прощальный рев. Захлопали крышки столов, полетели на пол стулья, и класс опустел. Гудело все школьное здание, но это гудение удалялось к воротам, и вскоре в коридорах раздавались уже только отдельные запоздалые шорохи.
— Раскрой свой табель, Кряж, — вздохнул Дюла, — а потом я.
— Давай прочтем наш приговор, — сказал его товарищ по несчастью и положил спортивную газету на открытую страничку табеля, чтобы изучать отметки по одной.
— Ну, сдвинь газету.
— Поведение. — со вздохом прочитал Кряж. — Ну, это не так важно! Венгерский — четыре. — Газета медленно ползла вниз. — Череснеи я не боюсь, меня беспокоит собака Кендел…
— Что вы здесь делаете?
В дверях стоял Кендел, а рядом с ним красивая дама. Друзья, лишившись дара речи, вскочили на ноги.
— Мы, это… значит… — начал Кряж, закрыв газетой еще не выясненные отметки. — Видите ли… Мы, значит. читаем наш приговор..
Плотовщик почувствовал, что идет ко дну, так как в лукавых глазах Кендела зажглись веселые искорки.
— Заходите, Ева. Если мальчики разрешат, мы тоже посмотрим их табеля.
И они подошли к ребятам.
Уши у Кряжа запылали, точно заходящее солнце перед ветреной погодой, а Лайошу Дюле показалось, что по его спине шагает полк муравьев.
— Ну-ка, Кряж! — приказал Кендел, и Кряж дрожащей рукой сдвинул газету. — По географии пять, — прочел Кендел. — Дальше! Меня интересует этот противный Кендел. (Его спутница засмеялась, словно от щекотки.) Арифметика, — продолжал он, — арифметика — пять.
— Господин учитель, — пробормотал Кряж, — господин учитель! Я, правда… — Он потянул газету вниз. — Отметка у меня могла быть хуже.
— Вот видишь, Кряж! — Потом Кендел положил руку на плечо Дюле: —Вперед, Плотовщик! Лучше скорей покончить с этим делом. — И газета поползла вниз теперь уже по табелю Дюлы. — Не торопись, Ладо. У тебя не хватает выдержки. Такое чтение приговора надо смаковать. Медленней! Венгерский — пять, география — пять. У господина Череснеи доброе сердце. Но вот что поразительно: по арифметике пять?!
— Господин учитель! — Плотовщик чуть не расплакался, но Кендел протянул ему руку.
— Поздравляю тебя, Ладо! Ну и Кендел! Да, я ведь еще не представил вас моей спутнице. Лайош Дюла Ладо, Плотовщик. Бела Пондораи, Кряж. А это моя невеста, Ева Баркоци, она преподает арифметику и физику.
«В табеле все-таки ошибка», — терзался Плотовщик, но муравьи перестали ползать у него по спине. Мальчики поцеловали руку даме.
— И я поздравляю вас, ребята, — проговорила она. «Какая у нее нежная, душистая рука», — подумал Дюла.
— Ну что ж, пойдем, дорогая, — сказал Кендел; глаза его оставались холодными, как туманные таинственные дали.
Доброта и красота печально проследовали среди опрокинутых стульев к двери, и Дюле почудилось, что соломенная шляпка в форме блюдца — это ореол над головой учительницы арифметики и физики.
Из коридора донесся звук удаляющихся шагов, и тогда Кряж наконец нашел в себе силы раскрыть рот:
— А я что тебе говорил? Но если кто-нибудь хоть одним словом заденет Кендела, я переломаю ему все кости… Как-то не верится, что его невеста — учительница арифметики. И зовут ее Ева, и такая красавица! Не может она быть учительницей арифметики.
Потом они почти не разговаривали и просто бродили по солнечным улицам, где кипело лето. Перед ними точно раскрылись дали, и пространство и время стали вдруг бесконечными.
Целые два месяца будут они свободны! Свобода!
Мальчики улыбались, иногда переглядывались и были мягкими и нежными, как молодые побеги ивы.
— Приходи ко мне после обеда, мы все обсудим.
— Ладно, — сразу согласился Кряж. — Нам надо, конечно, поговорить.
О чем им надо было поговорить, оба понятия не имели, но на душе у них было необыкновенно тепло и светло: они еще не знали, что счастье нельзя выразить словами, нельзя разделить его с кем-нибудь и нельзя сохранить.
В это утро знакомые улицы словно умылись, преобразились. Здесь уже не пахло капустой, а навстречу мальчикам шли веселые, приятные люди, веселые, ласковые собаки, а ведь утром, когда Дюла с головной болью спешил в школу, глаза у собак были тоскливые, а одна так даже зарычала ему вслед.
Теперь все чудесно переменилось. Как только мальчики подошли к перекрестку, регулировщик сделал пешеходам знак, что путь открыт, точно сказал:
«Пожалуйста, ребята! У кого такие прекрасные табеля, могут идти, а эта машина с газированной водой пусть подождет!»
Тот же самый регулировщик сегодня утром строго отправил обратно на тротуар Дюлу, который стал переходить улицу на желтый свет.
— Ты, дружок, видно, не различаешь цветов? — бросил он и, наверно, подумал, что троечнику нечего вылезать вперед.