Терновая крепость

— Баклан. Его еще называют морским вороном. Он плавает, как рыба, ныряет, как выдра, и прекрасно летает. Прожорливые птицы, но трогать их нельзя, потому что в нашей стране они сохранились только здесь да еще кое-где. Из дома тебе шлют привет. Не верят, что ты сам поймал сома…

— Да я и не сам поймал.

— Нет, сам. Правда, вытащил его я, но они про это не спросили. Нанчи прислала пирог, перец, мясо, хлеб и прочее. А еще я принес письмо.

— Где оно, дядя Матула?

— Где-то в мешке. — Матула и не думал искать письмо, а Дюла старался скрыть, что сгорает от нетерпения. — Поди, не срочное.

— Не-ет, — пролепетал Дюла и тут же проклял себя: «Скотина с огромными рогами. Опять ляпнул, не подумав!»

— Говорили, какой-то Бела прислал.

— Кряж! — воскликнул Дюла.

— О Кряже речи не было.

— Ну тогда очень срочное, дядя Матула. У него мама болеет. Дело в том…

— Тогда иди сюда. — Старик опустил рюкзак на землю. — Вот оно, письмо.

Дорогой Дюла! (Плотовщик улыбнулся при виде знакомого, кудреватого почерка.)

Сообщаю тебе, что от радости я совсем рехнулся. Врач дал маме путевку на курорт, совсем бесплатно, и даже ругался, почему она раньше молчала. Представляешь, мне пришел перевод на сто форинтов, а где место для письма отправителя, написано: «Приезжай к нам, Кряж. Твоего друга Плотовщика заели комары, и он зажарился на солнце; впрочем, он чувствует себя отлично». И подпись: «Дядя Иштван». Представляешь? Мама стирает и гладит теперь уже наше белье и не злится на дядю Тезу, говорит: такой превосходный человек, совсем как мой папа. Я встретил Кендела с той самой красавицей, и он заявил: «На следующей неделе наша свадьба. Что ты скажешь на это. Кряж?» Что же я мог сказать? А его невеста так звонко смеялась, — нет, она не учительница арифметики, не может быть. На следующей неделе мы выедем тем же поездом, что и ты. Мама поедет дальше, на курорт, лечить ноги, а я сойду у вас. Жди меня в субботу. Твои родители тебя целуют. И мама Пири тоже, и я, и моя мама. Привет дяде Иштвану и спасибо ему за сотню. Я потом отдам долг. Тебя обнимает твой верный друг.

Кряж.

Приписка. Я встретил Дубовански. Каждый день ему надо решать по три примера, пока не приедет старый Дуб. Представляешь?

Дюла теперь мог думать только о Кряже и Кенделе. Он еще раз перечитал письмо.

— Ну как, срочное?

— Нет. Пожалуй, не очень.

— Ну тогда пошли. Серка, не нюхай мешок, не то получишь по носу.

— Дядя Матула, к нам приедет Кряж.

— Этот Бела? Значит, его зовут Бела Кряж?

— Нет, Бела Пондораи. Но мы прозвали его Кряжем. В нашем классе у всех прозвища.

— А у тебя какое?

— Плотовщик, — признался Дюла и тут же пожалел об этом, потому что заметил в глазах старика лукавую смешинку.

— Плотовщик? Для такого прозвища ты малость хлипкий, но мы позаботимся, чтоб ты поздоровел. — Матула стал сразу серьезным. — Пошли. Вперед, Серка, вечно ты крутишься под ногами.

Теперь в спину Дюле светило вечернее солнце, и вся местность словно преобразилась, в особенности потому, что у него в кармане лежало письмо друга. Мысленно он уже представил себе встречу на станции, и если он расскажет Кряжу про сома, то…

— Сколько весил сом, дядя Матула?

— Нанчи вешала. Пятнадцать кило. Тебе мало?

Этот разговор заинтересовал трех маленьких лысух; они плыли, выстроившись в ряд, и их ясные глазки доверчиво блестели.

— Большая черная птица налетела на них, а они нырнули от нее в воду, — сказал Дюла.

— Черный коршун. Хвост у него раздвоен?

— Да, раздвоен.

— Черный коршун. Он тут всегда кружит после полудня, но больше высматривает рыбу. Этот разбойник иногда хватает рыбу весом в кило. Но порой дает маху, потому что глаза у него завидущие, но силенки не всегда хватает.

— Как это так?

— Да вот нападет на большую рыбу, какую не может поднять, и она утаскивает его под воду.

— И что тогда?

— Ничего. Подыхает.

— Рыба?

— Черта с два. Коршун. Захлебывается. Рыбаки как-то поймали карпа кило на двадцать, а у него в спину вросла пара лап, до самых цевок.

— А остальное?

— Отвалилось в воде. Ведь стоит коршуну вонзить когти, как вытащить их он уже не может — больно судорожно вцепляется.

«Пи-и-ить, пи-и-ить…» — вмешались в разговор маленькие лысухи.

— Пора вам отправляться спать, скоро солнце зайдет, — сказал им Матула.

— Дядя Матула, ружья у вас нет?

— Почему ж нет? Только я не всегда беру его сюда. Дома оно, хорошо смазанное. Что, хочешь коршуна пристрелить?

— Неплохо бы.

Дюла размечтался, как похвастается Кряжу: «…Потом я поймал пудового сома и убил черного коршуна…» Но Матула словно забыл про ружье.

— Остановившись возле лодки, он спросил после некоторого раздумья:

— Плавать-то ты умеешь?

— Умею.

— Ну тогда я оттащу к шалашу мешок и возьму удочку, а ты спустись на лодке по реке до ивы и там привяжи лодку, это ее стоянка. Я погляжу, как ты отплывешь.

Наш Плотовщик взял в руки весло, волнуясь, как актер перед выходом на сцену, а Матула оттолкнул старый челн от берега.

— Садись на заднюю скамью.

Дюла сел на заднюю скамью, нос лодки немного приподнялся, и наш Плотовщик — будь что будет! — решительным движением погрузил весло в воду.

Матула смотрел на него, Дюла краснел, а лодка весело крутилась на месте.

— Послушай, это же не карусель!

— Я сейчас, дядя Матула.

Теперь Плотовщик ткнул весло в воду с другого борта, и лодка подскочила, как резвый жеребенок, только что головой не тряхнула, и завертелась в обратную сторону.

— Я привык двумя веслами.

— Двумя? Ты и одним не умеешь!

Дюла не понимал, в чем дело. Ведь когда они вытаскивали большого сома, он как-то греб. Но сейчас он забыл, что тогда рыба тянула леску и поэтому лодку не заносило то влево, то вправо.

— Не понимаю, — злился Плотовщик, — ничего не понимаю!

Оно и видно. Дай весло. Гляди: сначала делаешь гребок вот так. И тут же поворачиваешь весло, чтобы лодку не заносило.

— Понятно. Дайте весло, дядя Матула!

Наш Плотовщик стал подражать Движениям старика, и лодка наконец поплыла, но двигалась так, точно горячая любовь влекла ее то к одному, то к другому берегу.

— Ничего, не плохо, — ободрил его старик. — Но надо научиться грести как следует, ведь ты не гребешь, а воду ложкой хлебаешь.

— Пошли, Серка, а то у тебя голова закружится, если будешь долго смотреть на лодку.

Дюла еще некоторое время чувствовал на спине неодобрительный взгляд Матулы, хотя старик уже шел по тропке к шалашу.

— Разрази гром это корыто! — негодовал Плотовщик, но, к счастью, гром и молния не были подвластны неосмотрительному мальчишке, который сам сидел в лодке.

Однако знакомая ему кривая ива была все так же далеко, хоть и казалась близкой. Дюла, крепко державший весло, вспотел от усердия, и лодку как будто уже меньше тянуло то к одному, то к другому берегу, но она ползла, точно сонный клоп, если к старой посудине применимо такое сравнение.

«Ква-а-ак…» — закричала цапля, неожиданно вылетевшая из камышей, и Дюла со страху чуть не выронил весло.

— Чтоб тебе, тонконогой, треснуть! — вскипел Плотовщик. Потом дело пошло на лад, и вскоре Дюла с восторгом ухватился за кривую иву.

— Теперь-то я уж знаю, как надо. Завтра потренируюсь. Плотовщик привязал лодку и на берегу почувствовал, что он существо сухопутное, потому что пешком мгновенно добрался до Матулы, который сделал ему знак сесть рядом и не шевелиться. Он хотел передать Дюле удочку.

— Удите вы, дядя Матула. У меня болит ладонь.

— Ничего. Пройдет. Ну вот! Есть! Сачок сюда! Легко идет, наверно, лещик. Так и есть!

— И какой! — Дюла с интересом рассматривал большого леща, перекладывая его в садок. — Точно блин!

Он теперь уверенно повторял привычные движения. Рыбу брал, как положено, под жабры и бросал в садок.

Солнце опустилось к самым камышам, и уже не больно было смотреть на его красную физиономию. Реку окутали тени, и цапли полетели домой. Но появились тучи комаров, и это обстоятельство не понравилось Дюле.