Страница 2 из 8
— Никогда, — сказала я строго, — иди к себе и еще раз подумай. А я нарву тебе травы, пока не село солнце. Завтра к вечеру она настоится.
— Спасибо, — сказала она со странной усмешкой, шагнула к двери и оттуда уже в тоне приказа добавила, — торопись!
До заката времени у меня оставалось мало. Я надела сапоги, потому что трава Изой растет на болоте, повязала платок от комаров и накинула шаль. Корзинка не понадобилась, для нашего черного дела хватило бы и двух стебельков.
Обходить пьяную компанию на мосту мне было уже некогда. Они по-прежнему распевали песни и никуда не ускакали. На перилах сидел Веторио с лютней, его поддерживал огромный Кови, рыжий Софри плевал в воду, Леман и Аристид развалились прямо на досках, вытянув ноги, с ними были девчонки из прислуги. Было еще тепло и безветренно, и очень торжественно опускалось малиновое солнце к черной гряде леса.
Веторио пел частушки, которые прямо на ходу и сочинял обо всем, что попадалось на глаза. Наконец на глаза ему попалась я, и он не раздумывая, задорным голосом пропел: "Тетка Веста до сих пор невеста!"
Это тонкое наблюдение всех очень развеселило. Раньше никому в замке и в голову не приходило надо мной насмехаться. Слишком особенное у меня было положение: и со слугами, и с хозяевами я была на равных. И мне было слишком много лет. Возможно, это кого-то и раздражало, но все молчали и старались просто меня не замечать. А этот музыкантишка выбился у Леонарда в любимчики и окончательно обнаглел.
Я прошла мимо, никого не замечая, особенно этого шута, который, очевидно, считал себя очень остроумным. Мне хватало своих забот.
"И не старая карга, а просто к шалостям строга" — добавил он мне вслед, и все загоготали.
Тут я уже обернулась, чтобы строго, уничтожающе на него зыркнуть, и чтоб он понял наконец, что так просто ему это не сойдет. И этот рифмоплет, как ни странно, всё осознал за две секунды. Он был не пьян, и улыбка его превратилась в застывшую маску. Остальные по-прежнему смеялись, но уже над нами обоими: злобной старухой и праздным балбесом, ненароком ее раздразнившим.
Я плохо справлялась с приступами гнева. Поэтому уходила быстро, почти бежала к спасительному и прохладному лесу, в котором у меня было важное, как раз для злобной старухи подходящее дело, и надо было успеть до заката солнца, и не провалиться в болото, и не порвать шаль об ветки, и не расчувствоваться, ни в коем случае не расчувствоваться! "До сих пор невеста…" Мальчишка, болван, пустомеля! Если б ты знал…
Возвращалась я уже в темноте, на мосту никого не было, только тихо журчала вода в реке, да смотрелись в нее голубые летние звезды. Их было немыслимо много: и больших как капли росы, и маленьких как песчинки, и небо казалось огромным и глубоким, таким, что дух захватывает. И я подумала тогда, что только такое небо должно быть над моим прекрасным белым городом.
Потом я прямо под мостом искупалась, смывая с себя всю грязь и пот, и долго лежала на воде, ухватившись за ветку ивы, чтоб не снесло течением. Я смотрела вверх, и как будто не было меня вообще, только эта река и звезды.
Что же я просила в последний раз у Мима? Раз в несколько лет он проведывал меня, и я, зная, что он всемогущий, всегда просила о чем-то. Это было всего месяц назад, ночью, на могиле Филиппа. Тоска пригоняла меня туда и по ночам.
"Оживи его", — сказала я в отчаянии. Он покачал головой в белой маске, которая светилась в темноте, как загадочный лик луны. Я и сама понимала, что спустя год после смерти это немыслимо.
"Тогда оживи Конрада" — сказала я, — "умоляю тебя, ничего мне больше не надо, ничего никогда не попрошу, оживи моего Конрада!"
Мим ответил как всегда не голосом, а мыслью, но и в мыслях его была усмешка: "Конрад жив". Я ломилась в открытую дверь! Конрад жив, Филиппа не вернешь… больше мне ничего от жизни не хотелось.
А теперь я поняла, чего хочу, я поняла, но было уже поздно. Когда Мим появится через несколько лет, всё уже пройдет как наваждение. А появись он сейчас, я сказала бы ему, я умоляла бы его: "Проведи меня в белый город!" Впрочем, он бы всё равно не согласился…
2
Мне было душно, и я раскрыла настежь все окна, мне было тесно, и я развязала все пояса, завязки и шнурки, мне было неуютно, и я стала переставлять стулья и перекладывать вещи, мне было тоскливо, но тут я ничего с собой поделать не могла. Что-то нарушилось в монотонном течении моей жизни, что-то случилось с ее ясным смыслом.
"Тетка Веста до сих пор невеста…" — так и вертелось у меня в голове и отзывалось в сердце, в давно уже молчащем моем, окаменевшем сердце. Я как была, так и осталась вечной невестой Людвига-Леопольда. Этот наглец Веторио был по сути прав, до того прав, что у меня до сих пор дрожали руки. Но никто его вообще-то не просил заявлять об этом во всеуслышанье!
Ко мне привыкли в этом замке, и никому уже было не интересно, кто я такая, сколько мне лет, зачем я тут живу, и почему не умерла до сих пор! Тетка Веста и всё…
Я подошла к зеркалу и впервые за много десятилетий посмотрела на себя иначе. Меня не волновало, гладко ли причесаны мои седые волосы, и расправлен ли воротник на платье. Я хотела выяснить, неужели я действительно похожа на такую безнадежную старуху, которой открыто заявляют, что у нее всё позади, и насмехаются над несчастной, словно ей уже и обижаться не положено?
Я была растрепана, утомлена и почти раздета. Я выглядела ужасно как старая ведьма: морщины, набрякшие веки, мешки под глазами, тонкая сухая кожа на руках, тусклые голубые глаза и нездоровая худоба. Волосы у меня всегда были густые и темные, они отчаянно сопротивлялись седине, но после Филиппа голова моя совсем побелела.
Мне осталось только признать, что Корнелия права, и всё для меня уже в прошлом, заварить ей траву, разобрать постель, взбить подушки, уснуть спокойно и не видеть больше во сне никаких белых городов, залитых солнцем, и в мыслях не иметь заставить раскаяться этого наглого рифмоплета, который ужалил меня как оса.
За моей спиной послышался шорох. Я вздрогнула и, хотя это оказалась Сонита, рассердилась. Неприятно, когда тебя застают у зеркала.
— Я же просила тебя так поздно без стука не входить!
— Ладно, — моя бестолковая служанка пожала пухлыми плечами, — не буду…
Она поставила на стол поднос с чаем и ватрушками и уселась, явно намереваясь посплетничать.
— Ты тут ходишь по лесу целый день и не знаешь ничего!
Я накинула халат и тоже присела к столу.
— А что? Случилось что-нибудь?
— Пиньо заговорил!
У меня всё похолодело внутри от такого сообщения. Мальчик Пиньо, сын конюха, молчал целый год. В тот день, когда разбился Филипп, его нашли недалеко от утеса, избитого, оцарапанного и с обезумевшими глазами. Сначала все пытались от него что-то узнать, но потом потеряли надежду. И вот он заговорил. Сам. Я поняла, что мое дурное предчувствие начинает сбываться.
— Он знает что-нибудь? — спросила я с волнением.
— Он всё видел! Представляешь?!
— Что же он видел?
— Барон спускался с утеса вниз. Там есть такой пологий уступок, где кривая сосна растет, вот там на него и налетела огромная черная птица! Представляешь? Опять эта птица!
— Выдумывает всё ваш Пиньо, — сказала я недовольно, — наслушался сказок про черную птицу и повторяет. Тоже мне новости! Целый год молчать, чтоб сказать такую глупость! Я-то думала, он и правда сообщит что-нибудь важное.
— Ты что, Веста? — Сонита округлила глаза, — не веришь?
— Я в этом замке живу без малого сто лет, — сказала я строго, — никакой огромной птицы тут нет, ее выдумали слуги от скуки.
— Нет! Она и мальчишку клевала в голову! Мы же думали, что это след от камня, а это клюв у нее такой здоровый!
— Приведи-ка мне этого рассказчика, — сказала я строго, — я у него мигом всё узнаю.