Страница 66 из 76
– Индиго не так уж не права. Рано или поздно вам все равно понадобится какое-нибудь животное, а то пони будет один.
Так почему бы и не лошадь, на которой ты сможешь скакать?
Если пустишь дело на самотек, эта маленькая избалованная дрянь потребует еще одного пони.
А вот тут ты, Лара, лучше придержи язык. Да, Инди – маленькая избалованная дрянь, но она наша маленькая избалованная дрянь. Да и вообще, про избалованную дрянь чья бы корова мычала…
– Пока рано об этом говорить. Нет, не хочу я больше лошадей.
Лара раздраженно смотрит на меня, подняв брови.
– Надо хотя бы съездить и посмотреть, что этот мерин собой представляет, – не сдается она.
Отрицательно качаю головой; вон стоит девушка, с которой я вместе ходила в школу, когда мы были маленькие. Руки у нее заняты сразу и коляской, и карапузом, и подносом; на нем две тарелки чипсов и две банки «кока-колы».
– Ты меня вообще слушаешь? Я хочу отсюда уехать. Я сыта по горло.
– Везде одно и то же, – говорит Лара. – Ты просто не в духе сегодня.
– Нет, я сдохну, но уеду. – Поверить не могу, что она вдруг полюбила этот проклятый городишко, проклятый Файф, проклятую страну. Она же всю жизнь оплевывала здесь все и вся. Я от нее научилась ненавидеть свой дом. Мы ведь потому и подружились. Так откуда же такой разворот на сто восемьдесят
градусов?
– Но ты – отличная наездница. С этой новой лошадью…
– Никогда. Ты не хуже меня знаешь, что наездница я дерьмовая. Я занималась конкуром, только чтобы порадовать отца, ну и тебя, лучшую подругу. – Я вглядываюсь в Ларины глаза, ужасно хочется увидеть, как она встретит такие слова. Но загорелое лицо под тоннами шпатлевки застыло маской. Тогда я улыбаюсь и решительно выдаю то, что должна услышать я сама и, конечно, все вокруг: – Я люблю лошадей и любила Миднайта. Но я не спортсменка. Никогда ею не была и не буду. А знаешь почему?
Я снова вглядываюсь в лицо подруги. Она вся обратилась в слух и, мне кажется, ждет, что я скажу что-то вроде: «Потому что я такая жирная свинья!»
И, конечно, она в бешенстве, когда я говорю:
– Потому что я не хо-чу! Люблю лошадей, люблю возиться с ними, кататься, но на конкур я плевать хотела! Не хочу подстегивать ни их, ни себя. Зачем мне заставлять их быстрее поворачивать? Выше прыгать? Да насрать мне на весь этот спорт, – заканчиваю я высоким штилем. – Отныне буду делать лишь то, что хочу я сама.
У нее отвалилась челюсть. Какое-то время она просто недоверчиво смотрит на меня. Господи, ну и тупая же у нее физиономия! А когда к ней возвращается дар речи, Лара выдавливает из себя:
– Но ведь все от тебя этого ждут!
– А пошли эти «все» к черту! Если я отсюда не свалю, то скоро превращусь в собственную мать.
– Не оставляй меня здесь! – воет она. – Я-то не могу уехать.
Мне ведь нужно в Хоик. А потом в Бедфордшир. А потом…
– Ничего, найдешь еще друзей, не я одна люблю лошадей.
Не бери в голову, – говорю. – Я ведь не на другую планету улетаю. Мы останемся подругами. – И в этот момент меня распирает от восторга, потому что наконец-то я осознаю: я уезжаю.
Это больше не фантазия; это неотвратимая реальность. И я ничуть не боюсь.
– Пойдем сегодня по клубам прошвырнемся? – предлагает Лара. Так жалобно она меня никогда ни о чем не просила. – Только ты и я, а? Поехали в Эдинбург? Переночуем у Софии, а потом…
– Не-а, не могу, – не в силах сдерживать радость отвечаю я. – У меня сегодня свидание.
Сколько боли и обиды проступает на Ларином лице! А я думаю: как часто я выглядела столь же жалкой в ее глазах…
23. Понеслась!
Вот, значит, сидим мы с Дженни Кахилл в «Готе», прямо как парочка на свидании. Мне бы радоваться, да Крейви не идет из головы. Только подумать: приехал парнишка поухаживать за матерью и остался без головы. Прожил девять лет в Испании, промчался через всю Европу, всего лишь на неделю приехал в Файф и на тебе – один поворот решил все. Я болтаюсь у него за спиной, а байк слетает с дороги и – кранты! Поезд дальше не идет.
Это ж надо было кому-то такую ебатень на дороге устроить! Мне вполне можно подавать иск о причинении телесных повреждений, не говоря уже о потрясении в связи с утратой лучшего друга. Бедняга Крейви. Я сижу тут и наслаждаюсь жизнью. Рядом красотка, да не абы какая. Попал в полуфинал по настольному футболу, набил карман баблом, держу в руке кружку «Гиннесса» и чувствую, как в головах у этих двух старых завистливых онанистов Соседа Уотсона и Дюка Маслбери, притулившихся за стойкой бара, копошатся думы, да все только о моем успехе. Но в час торжества нет на душе моей покоя. Крейви занимает все мысли.
– Он как в воду глядел, – обращаюсь я к Дженни. – Как-то раз говорит: «Хочешь жить долго и счастливо, держись подальше от наркоты и путешествуй больше. Иначе жизнь слишком коротка».
– Ему эта вода вышла боком. – Дженни тоже погружена в мысли. – Сам-то он сколько прожил.
– Да нет же, – настаиваю, – вот смотри. Все эти годы, пока он путешествовал по Европе на мотоцикле, были другой жизнью. В которой были другие встречи, а перед глазами – другие картины. Его жизнь наполнилась другими запахами и звуками.
Он впитывал новый язык, новую культуру. У него новые извилины в мозгах появились. Разве такое случается с теми, кто завис на наркоте в уебищной дыре вроде Кауденбига? Приезжает сюда такой вот «египтянин». Ну, так, провести выходные. Но вскоре одни выходные становятся похожи на другие. Да он прожил дольше, чем я, пусть бы я даже двести лет в этом болоте протянул! Ганджубас и неподъемная жопа крадут жизнь. Путешествие и новые встречи дарят дополнительное время. Может, это против законов физики, но это правда. Ты хочешь здесь себя угробить?
Дженни закатывает глаза.
– Нет, конечно. Ни малейшего желания здесь торчать нет. А у тебя?
– Нет. Но вероятнее всего, придется.
Она, похоже, расстроена.
– С чего это?
Стараюсь объяснить так, чтобы не показаться нытиком, что мы с ней разные. Что даже с Крейви мы были разные.
– Понимаешь, я ведь ничего делать не умею, кроме как чистить стойло. Кому и где я такой нужен? Кто я? Безмозглый коротышка из Файфа?
– А по-моему, ты милашка, – говорит она. Выпила, понятное дело, а иначе с чего бы она такое сказала? Не умеет девочка пить крепкое пиво, во всяком случае, не умеет так, как я. Как я пью последние дни. В моих количествах.
– Ага, настолько, насколько безмозглый коротышка из Файфа, который только и умеет, что чистить стойло, может быть милашкой, – игриво подхватываю я, а потом серьезно добавляю: – Но я поеду в Испанию, клянусь, поеду! И ни хуя мне не…
– Тсс! Болтаешь ты много, – говорит она, и я уже готов обидеться, как вдруг Дженни продолжает: – А ну, поцелуй меня. – Мы касаемся губами и… целуемся. Все, пиздец, сейчас кончу прямо тут, прямо в штаны, прямо посреди кабака.
Когда мы, наконец, разнимаем губы, я бросаю взгляд в сторону бара. Смотрю, а там кое-кто изо всех сил таращит зенки куда угодно, только не в наш маленький уголок. Мое настроение быстро передается Дженни, она не тратит времени даром:
– Может, пойдем к тебе?
Из меня в ответ раздается только какое-то нечленораздельное кваканье:
– Вряд ли я сейчас встану из-за стола с такой елдой в штанах. – Все четыре с половиной дюйма торчат, но я поднимаюсь. По пути к выходу я даже не оглядываюсь в сторону бара (да что там, я даже полную кружку «Гиннесса» на столе оставил!), но, надеюсь, парни хорошо запомнили всю сцену. Джейсон Кинг, агент ноль-ноль-секс, бля!
Дома я первым делом просовываю голову в гостиную. Старик пялится в ящик, по Четвертому каналу – скачки. На коленях – газета, открыта на спортивной странице.
– Неужели у тебя нет никакого выхода на конюшню, где ты раньше работал? – спрашивает он, поворачиваясь к своему единственному отпрыску (во всяком случае, мне сказали так).
– Нет, сейчас нет… Па, мы с Дженни пойдем наверх, музыку послушаем.