Семейная сага

Я ему наплела с семь коробов:

— Помнишь в Чимитке был генерал Удальцов? Я как-то случайно встретила его около "генеральского" дома, где живет Юрии Буслаев. Он, оказывается, живет в том же доме, представляешь? Ходила навестить Юрия в день рождения Кати: ты же знаешь, что он отмечает не день ее смерти, а день ее рождения. В этом есть свой смысл, правда?

Так вот, встретила я Удальцова и к счастью даже вспомнила его отчество — Георгий Александрович. Мы поздоровались, он, по-моему, мне даже обрадовался. А потом говорит: "Кажется, ваш брат, который отдыхал в одно время с нами в Чимитаквадже, кончал Радиофакультет?" Я поправила, что ты не мой брат, а брат мужа, и спросила его, почему он об этом вспомнил. Он на это мне сказал, что в академии составляют списки для отдела кадров Министерства обороны для формирования какого-то нового КБ. Спросил, хочу ли я, чтобы тебя перевели в Москву: "По старой памяти я для вас легко сделаю эту небольшую любезность". Я с радостью согласилась и даже поцеловала его в щечку.

Видишь, как выгодно не забывать даже случайно встреченных людей!

Только бы Ксения с Виктором не забыли о нашем уговоре! Пусть Павел думает, что это все благодаря мне получилось.

Павел. 1951, 25 июля

Катя смогла устроить так, чтобы меня перевели в Москву. Помог тот самый симпатичный генерал из академии, которого мы встретили в Чимитке в сорок пятом году. Вот и пригодилось Катино умение располагать к себе мужиков: запомнил ее, старый хрен, да еще и просьбу ее выполнил, а ведь прошло с тех пор лет пять!

Работаю я теперь ведущим инженером в ОКБ Генерального Конструктора Заплетина в отделе по разработке наземных радиолокаторов. Сразу же дали жилье: шестнадцатиметровую комнату в трехкомнатной квартире, где живет еще две семьи.

Но самое главное, пожалуй, не это, а то, что мы с Катей поженились. Я чувствовал просто моральные обязательства перед ней: я ведь сломал ее семейную жизнь… Но уж и не знаю, счастлив ли я, правильно ли сделал. Ведь мне уже тридцать два, у Кати взрослый сын, который зовет меня "дядя Павел". Ну, а кто я ему еще? Отношения у нас с ним неважные: ведь Катя из-за меня бросила его отца. Своих детей у меня уже не будет — Кате уж скоро сорок, о каких детях тут думать?

Вроде бы все утряслось наконец, а я опять частенько с тоской вспоминаю Олю. Как было бы хорошо жить с ней, вдали ото всех, на природе… Физического труда я не боюсь, даже люблю: ненавижу сидеть над бумажками, да и голова у меня не так устроена… Жили бы мы с ней. Где? Да хоть в Миргороде! К этому времени у нас бы уже трое-четверо детишек под ногами шныряло…

Детей нужно вовремя заводить. Я теперь не очень-то представляю себе даже самой семейной жизни… А особенно с Катей: почему-то все представляю, как мы тайком на кухне… Надо же, какая чертовщина в голову лезет! Ну, да все решено, теперь — хочешь, не хочешь — надо быть счастливым! В конце концов, это лучше, чем спиться в N-ском гарнизоне и кататься там на боровах по лужам!

Катя настояла на том, чтобы я тут же подал заявление в жилкомиссию нашего "ящика" на расширение жилплощади. Но мне сразу, как отрезали: вы знали условия перевода, у нас все так живут!

Один человек определенно счастлив — это Сережа. Дело в том, что дом, в котором мы сейчас живем, соседний с его школой, где он проучился до восьмого класса. Он настолько этому рад, что, кажется, даже простил меня, не смотрит уже на меня этаким волчонком. Он теперь сможет закончить школу здесь.

А как мы будем с Катей жить? Не знаю… Ведь уже семнадцать лет я живу в рабстве нашего с ней греха. Она почему-то легко все это переносит, по крайней мере, виду не показывает, что терзается чем-то. Я привык, что все за нас обоих решает она: что делать, что говорить, к чему стремиться… Стоит мне высказать любую мысль, не совпадающую с ее, как она тут же выпаливает: "Балда ты, Павел!"

Но ничего тут не поделать: наверное, такова моя судьба… Теперь уж поздно сожалеть, надо привыкать.

Катерина. 1951, 30 июля

Павел, мне кажется, проглотил мою версию с его

переводом. Ну, и хорошо. Лишнее чувство благодарности не помешает! Надеюсь, что теперь его комплексы поулягутся, а то он совсем испереживался: "нехорошо то", "нехорошо это"…

А я для себя решила, что надо кончать метаться и пора начать нормальную жизнь. Ведь скоро уже сорок, а живу, как беженка: ни кола ни двора, кочуем с Сережкой с места на место!

Павел, правда, какой-то недостаточно радостный. Почему? Ведь, вроде бы, мы с ним к этому всю жизнь стремились, а теперь, получив всё, он не рад? Может, думает, что у него жизнь не удалась? То, что я старше его почти на шесть лет — это ерунда! Я и сейчас любой бабе его возраста дам сто очков вперед! Хотя, конечно, тридцать восемь, это не двадцать восемь и даже не тридцать два…

Давно, еще говоря мне про свою "фронтовую подругу",

Павел однажды разоткровенничался и сказал, что мечтал

уехать в деревню и наплодить детишек. Конечно, странная фантазия, но объяснимая: мужики всегда думают, что они детьми закабаляют жену, делают ее рабыней.

Ну, что ж! Воспользуемся их же тактикой: рожу я Павлу ребенка. Поздновато, конечно, в сорок лет-то рожать, риск большой, что что-нибудь может быть не так, но что поделать: НАДО!

Михаил. 1951, 25 августа

По-прежнему посылаю Катерине алименты, хотя

Сережа и вышел из детского возраста. От Катерины получаю коротенькие открыточки, обычно в три-четыре слова типа:

"Деньги получила. Спасибо. Катя".

Недавно вызвал ее на переговорный пункт. Спросил, почему не отвечает на мои письма Сережа. Она сказала, что не знает: он все мои письма получает, но отвечать не хочет. Вот добавилась горечь еще одной утраты: потерял и сына…

Опять вспомнил своих родителей. Что могло бы меня отвратить от любого из них? Отец был для меня символом всего светлого, а маму я любил больше всего на свете. Я, конечно, не могу представить, чтобы мои родители когда-либо развелись, но я уверен, что мои отношения с каждым из них остались бы прежними. И они бы любили меня, не взирая на разные личные обстоятельства… Почему же у меня не так? Чем же я провинился перед своим сыном, что он вычеркнул меня из своей жизни?

Был бы верующим, пошел бы помолился… А впрочем кому молиться, перед кем унижаться? Если Бог — допустим он существует — позволяет себя такую несправедливость, наказывая меня и поощряя блудодейство, то какой же он, к чертовой матери, Бог? Нет, мой истинный Бог — мой отец. И он еще даст мне силы, его светлый образ поможет мне выжить в этой тяжеленной обстановке…

Сережа. 1951, 30 ноября

Учусь я опять в своей любимой школе! Дом, в котором мы живем, стоит бок о бок с моей школой: это даже в самом счастливом сне не могло присниться!

Дядю Павла перевели в Москву и дали комнату, где мы теперь живем втроем. Они с мамой поженились. Могу сознаться, что мне стало морально намного легче: все же мать не изменяет отцу с кем-то на моих глазах — тем более с

родным братом своего мужа. Просто она разлюбила одного и вышла замуж за другого. Чу, что же, в жизни все бывает. Я ей не судья в этом случае, но у меня же есть какие-то