Семейная сага

Я могу сидеть рядом со Сфинксами часами, и каждый раз, когда я прихожу к ним вновь, я нахожу в каждом из них что-то новое, ранее неувиденное или незамеченное. А когда я ухожу, чтоб побродить еще, я не огорчаюсь: я знаю, что ноги сами приведут меня сюда же, если не через час, так через два, три…

А Нева у ног там так близка, ступени спускаются почти до самой поверхности воды. Вода, при всей своей кажущейся суровости, беззлобно плещется о каменные ступени, и легкие фонтанчики брызг почти достигают твоих ног.

Я не люблю толчеи на Невском. Эти люди, куда-то постоянно спешащие, как муравьи на своей тропке перед грозой, усталые и даже угрюмые лица, серые под цвет небу одежки… Впечатление, что в воздухе живет обида молодой красавицы на дряхлую Москву, вновь вырвавшую престиж столицы у северной жемчужины…

Я никогда не понимал, почему это так, списывая все на климатические условия. В конце концов, вон в Европе в каждом государстве сколько равных по красе и значимости городов, которые живут сами по себе гордо и независимо. И оттого, что какой-то из них называется столичным, остальным вовсе не хуже!

Может, эта ревность двух Российских столиц и впрямь исконно русское явление? Ревность эта напоминает мне, древний миф о том, как греческие

богини соперничали друг с другом перед Парисом,

жаждая получить золотое яблоко за высшую красоту.

Я не знаю, я не знаю… Каждая из Российских столиц по-своему хороша: одна — это невиданной красы антикварный перстень, вторая — подернутое патиной истории медное кольцо с ярким бриллиантом в скудной оправе…

Жаль, конечно, что город со временем приходит в упадок, скудеет из-за отсутствия должного внимания властей, из-за отсутствия необходимых средств на поддержание уникальной архитектурной красоты… А время жестоко делает свое дело, внося одно разрушение за другим, незаметно, понемногу, но неумолимо…

Но пора уже опять возвращаться к нашим героям, которые оказались в этом самом замечательном городе — Петербурге, извините, Ленинграде…

Михаил. 1931, 6 апреля

Сегодня самый счастливый день моей жизни — Катя

стала моей! Мысли мои сбиваются от переполняющих меня чувств, но расскажу все-все по порядку.

Двадцатого марта с самого раннего утра я послал Кате телеграмму:

СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ ВЫЕЗЖАЮ ЛЕНИНГРАД ЖДИ ТЧК МИХАИЛ

Но, черт бы их побрал, в тот день не было прямого поезда на Ленинград, пришлось взять билеты на следующий день и послать новую телеграмму:

СЕГОДНЯ НЕТ ПОЕЗДА ВЗЯЛ БИЛЕТЫ ЗАВТРА ТЧК МИХАИЛ

Катю я нашел быстро: оказалось, что надо было пройти всего-навсего от Московского вокзала по Невскому до Невы, там через Дворцовый Мост на Васильевский Остров, а потом

налево по Набережной Лейтенанта Шмидта и через несколько кварталов — направо. С моим небольшим вещь-мешком достичь того места не представляло никакой трудности.

Наконец, я отыскал дом, в котором жила Катя, и стал подниматься по лестнице. Найдя нужную дверь, которая оказалась незапертой, я вошел и спросил одну из попавшихся на глаза жилиц, где я могу видеть Екатерину. Мне было указано на дверь в конце коридора, я подошел и постучал. Катя открыла дверь и, увидев меня, со слезами бросилась мне на шею:

— Мишенька, родненький! Как хорошо, что ты приехал!.. Мне так плохо… Ты прости меня, это я во всем виноватая…

Утешая ее, я ввел ее в комнатенку — иначе и не назовешь это убогое жилище — и притворил дверь. Катенька продолжала горько плакать, не прекращая, я никак не мог ее успокоить. Потом, наконец, она утерла слезы, пошла на кухню поставить чайник, чтобы напоить меня с дороги. Оказалось, что у нее к чаю ничего нет, кроме нескольких кусочков сахара. Я быстро сбегал, купил в ближней булочной пару саечек и принес их. Хорошо, что чай не успел остыть, а то соседи начали бы ворчать, что Катя подогревает тот же чай второй раз.

Попив чая, мы сидели допоздна, разговаривали, я всячески успокаивал Катю, уверял, что все плохое и страшное позади, что теперь все будет хорошо.

Пора уже было укладываться спать. Я расстелил на полу свое демисезонное пальто, которое мама перешила мне из старой шинели моего отца, положил под голову свою котомку и лег. Катенька погасила свет и легла на свою кровать. Спустя какое-то время она сказала:

— Мишенька, тебе там на полу наверное и холодно, и жёстко. Иди сюда, мы уместимся на кровати вдвоем: ляжем

"валетом", ни ты мне, ни я тебе не помешаем, кровать большая, полутораспальная…

Я, как был — одетый, перебрался на Катину кровать, лег к ее ногам сверх одеяла, накрывшись своим пальто. Сердце у

меня замирало от близости ее тела, от одной мысли, что я лежу с ней на одной кровати. Я лежал, не шевелясь, будто боясь спугнуть это чудо.

— Мишенька, ты еще не спишь?..

— Нет…

— Я что-то прямо окоченела…

С этими словами она развернулась и легла рядом со мной, уже голова к голове. Потом, повернувши ко мне свое лицо, прошептала:

— Я так тебе благодарна за все… Ты такой добрый… Я

так тебя люблю…

Она обняла меня вокруг шеи, прижалась к моему плечу и снова зарыдала. Плечи ее тряслись, она сдерживалась, но от этого ее рыдания только усиливались. Я приподнялся на одном локте, стал гладить ее шелковистые волосы и успокаивать, говоря ласковые слова и называя ее такими именами, какими никогда еще до этого не называл. Я ее целовал и целовал — в щеки, в мокрые от бурных слез глаза… Вдруг она открыла свои заплаканные глаза, и опять прошептала:

— Я так измучилась… Мне никто, кроме тебя, не нужен… Обними меня покрепче…

И я впервые потерял голову, мои руки обвили ее тело, я шептал ей какие-то ласковые слова, она мне шепотом что-то отвечала.

…Она отдалась тихо, ласково. В ней не было того дикого ошеломляющего натиска, который был у Наташи. В Кате было что-то возвышенное, неземное. Я старался делать все нежно, потихоньку, чтобы не сделать ей больно или неудобно. Нет, это невозможно описать словами! Разве может что-либо сравниться с первым обладанием желанной женщиной?

Я был даже рад и благодарен Кате, что не было никаких бурных ласк, ненужных слов. Я именно этого и хотел, именно этого и ждал: тихой и нежной — святой любви!

Я жду, когда настанет вечер,

Чтоб погрузиться в грёзы таинств…

Я обниму тебя за плечи

И в поцелуях губ растаю…

И пусть мерцают бледно свечи. Ты — здесь, возвышенно простая. И отплатить мне просто нечем

За все, что в сердце нарастает…

Катерина. 1931, 6 мая

Прошел месяц с той первой нашей ночи с Михаилом.

Он уже утром тогда сказал мне, что после того, что произошло с нами, он хочет, чтобы я стала его женой. Я всегда предполагала, что у него серьезные намерения по отношению ко мне, но, тем не менее, это было для меня немного неожиданно.

Я согласилась, но сказала, что не могу жить в этой трущобе, с этими злыми соседями, в этой грязи. Вот переедем куда-нибудь, а тогда распишемся и начнем новую жизнь. Миша согласился, сказав, что он все организует как можно быстрее — найдет новое жилье, устроится на работу и будет учиться, меня тоже пристроит учиться куда-нибудь, а тогда мы и поженимся официально.